Не плачьте о нас... - Качаев Юрий. Страница 8

— Это ненужный риск. Будет облава. Все переночуете у нас…

Сидя у Бондаревских, ребята напряженно вслушивались в вязкую тишину. Но слышно было только, как скрипит под окном старая акация.

И вдруг эту могильную немоту раскололи приглушенные расстоянием взрывы. Потом под окнами послышались треск мотоциклов и возбужденная немецкая речь.

А город молчал, словно все дома вымерли.

Наутро улица Власова была оцеплена, на перекрестках стояли фанерные щиты: «Проход воспрещен», «Ремонт дороги и канализации».

Жители, прочитав объявление, поворачивали назад, с трудом скрывая злорадные ухмылки.

— Это для дураков ремонт, — говорили потихоньку в городе. — Канализация! Хороша канализация, когда на Власовской все стекла повылетели.

Так закончили свое существование «газвагены». Полицай Волобуев перестал заводить пластинку со своим любимым гимном, но он ждал часа, когда вновь сможет истязать беззащитных людей и загонять их дубинкой в душегубку. А через несколько дней дождался своего смертного часа.

На барахолке

Через Диму Корабельникова Никитина договорилась о встрече с Федором на барахолке. Ровно в пол день она с хозяйственной сумкой в руке пришла на место. Народу было много. Да и немудрено: жизнь с каждым днем дорожала, и люди в обмен на продукты несли все, что представляло хоть какую-то ценность. Обменивали на кусок хлеба костюмы и платья, отрезы и зеркала, патефоны и ботинки.

Тут же прохаживался Волобуев. За плечом у него висела русская винтовка-трехлинейка.

Наконец Никитина увидела Федора. Черноволосый, плотный, среднего роста, с ямочкой на подбородке — так описал муж этого человека, когда уходил из города.

Никитина подошла к нему и негромко спросила:

— Курева не желаете, гражданин?

Федор внимательно посмотрел на нее.

«Глаза зеленоватые, нос чуть вздернут, — отметила она. — Все вроде сходится».

— Дорого небось, тетка? — поинтересовался он. — Табак-то хоть хороший?

— Довоенный. Трубочный.

Это был пароль. И Федор назвал отзыв:

— Ладно, давай поглядим. А то всучишь какой-нибудь травы.

Они отошли в сторонку, и Федор сказал:

— Ну, здравствуете, Екатерина Александровна. Рад познакомиться.

Они поспешили выбраться из толпы.

— Здесь, в сумке, — вполголоса говорила Никитина, — офицерский планшет с документами. Не знаю, насколько они важны. Добыли наши ребята. Тут же записаны номера машин и срисованы знаки. О взрыве душегубок вы, наверное, слышали?

Федор кивнул.

— Еще мальчики понемногу достают оружие.

— Сводки Информбюро — их работа?

— И сводки. А еще прокалывают, где могут, покрышки у грузовиков.

— А вот это глупость несусветная, — рассердился Федор. — Вы-то, взрослый человек, должны понимать, что немцам сменить проколотые шины минутное дело. Ребята же из-за такого пустяка рискуют жизнью. Категорически запретите. И все время напоминайте им об осторожности. В детях, знаете, много безрассудной, отчаянной смелости. Иногда совсем ненужной.

— Вы, часом, до войны не в школе работали? — вдруг спросила Никитина. Федор удивленно посмотрел на нее.

— Преподавал немецкий. А что?

— Да в вас за версту виден педагог и психолог.

— Это, кстати, одно и то же. — Федор взглянул на часы. — Мне пора. Огромное вам всем спасибо.

— До свиданья, — сказала Никитина, передавая ему сумку. — Очень рада, что теперь у нас есть связь.

И есть для кого добывать сведения. А то жили как на необитаемом острове.

У Корабельниковых Федор застал только Агафью Никитичну.

— А где Анатолий и Дима? — спросил он.

— Кто их знает. К обеду обещались обязательно быть дома.

— Вот что, бабуся, если вас не затруднит, сходите на базар! — Федор протянул старухе деньги и, едва она вышла, достал из сумки планшет и стал разбирать бумаги. Перелистывая страницу за страницей, он бормотал: — Ну, молодцы, ну, золото ребятишки!

Бывший владелец планшета оказался офицером связи в штабе самого фон Клейста, командующего группой армий «А», которая действовала на Кавказе.

Некоторые документы, очевидно самые важные, были зашифрованы, но и открытый текст давал очень многое. Здесь же был план карательной операции против партизан в районе Нальчика.

ИЗ БЕСЕДЫ П. И. ДЕНЬГУБОВА С ДМИТРИЕМ ПЕТРОВИЧЕМ КОРАБЕЛЬНИКОВЫМ

«…Прожив у нас с неделю, дядя Федя и Анатолий как-то после обеда сказали:

— Спасибо вам за все, бабуся, мы уходим, но наведываться к вам будем. Ты, Дима, если встретишь нас с Анатолием в городе, не удивляйся. И не подходи к нам.

Два дня после этого я ходил по городу, все надеялся увидеть их. На третий день на Октябрьской улице, у рынка, я столкнулся с Анатолием, на левом рукаве его пиджака была повязка полицая. Я раскрыл глаза от удивления. Он подал мне знак, чтобы я шел за ним. Завел меня за угол и, смеясь, спросил:

— Что, не ожидал?

Я молча кивнул головой.

— Ничего, парень, не теряйся. Так надо.

— А дядя Федя?

— И дядя Федя в полицаях служит. Живем мы в общежитии, в бывшем пединституте. Но ты туда ни ногой.

— У меня дома немецкие документы.

— Ладно. Попозже загляну к тебе.

Вечером пришел дядя Федя, принес продукты бабушке и мне пиджачишко. Знал, что я обносился. Просмотрел документы, забрал их, а планшет посоветовал закопать.

Мы продолжали охотиться за машинами. О моей связи с Федором и Анатолием никто из ребят, кроме Юры Бондаревского, не знал.

Однажды, числа двадцатого августа, мы утащили из военной бронированной машины на Красноармейской улице два пистолета и портфель с документами. За ними пришел Федор. Пистолеты мы оставили себе, а портфель отдали ему. Он просмотрел документы, карты и сказал:

— Ребятушки-козлятушки, да вы знаете, какую услугу оказали Родине? Благодарю!

И пожал руку мне и Бондаревскому».

Новая диверсия

Кабель на Горячей горе первым обнаружил Володя Рыжков. С этой вестью он примчался вечером к Мурату Темирбекову. Шайра Гаджиевна, мать Мурата, жарила лепешки из кукурузной муки.

— Садись, гостем будешь, — пригласила она Володю. Тот сглотнул слюну и вежливо отказался.

— Садись, тебе говорят.

Володя сел за стол рядом с Мариком (так звали Мурата дома) и взял лепешку. Она обжигала нёбо и казалась необыкновенно вкусной, вкуснее всякого довоенного пирожного. Впрочем, пирожные и до войны Володя пробовал нечасто: семья у сестры была большая, и всю получку он приносил в дом. Да и на мотороремонтный он пошел только затем, чтобы не сидеть на шее у сестры.

Перекусив, ребята вышли на крыльцо.

— Есть дело, — начал Володя и коротко рассказал, как он с голодухи залез в чей-то сад у подножия Горячей горы и случайно наткнулся на кабель. — Толстый, почти в мою руку. У тебя ножовка найдется?

— Ножовку достать немудрено, — отозвался Мурат. — А вот как из дому удрать? Мать нашла гайки, которые мы от машин отвинчивали, и в крик. Даже по-кумыкски ругалась, а это уже верный признак, что она до белого каления дошла.

— Закопать не мог? Гайки-то?

Мурат промолчал.

— Ну ладно, неси ножовку. Мы с Эдькой сходим, а заодно и Карпуню в деле проверим. Он давно просится.

— Это какой Карпуня? С Кабардинки?

— Он самый. Парень вроде свой. Но я ему пока ни о чем не говорил.

— И не надо. Проверить его можно на другом, а сегодня с вами пойду я.

— А мать?

— Через балкон удеру. Приходите с Эдькой, как только стемнеет…

Мурат не подвел. Когда Володя и Эдик Попов пришли на Теплосерную, он уже ждал их с ножовкой, завернутой в мешковину.

Ночь собиралась ветреная. Где-то за Машуком изредка порыкивал гром, как большой проснувшийся зверь. По всему было видно, что надвигается гроза.

Пошли задворками и огородами. Там, где приходилось все-таки пересекать улицу, перебегали поодиночке.