Продлёнка - Матвеева Людмила Григорьевна. Страница 26

Катя смотрит на всё и не вмешивается. Она — зритель, всего лишь зритель. Весь спектакль разыгрывается ради неё.

Денис скачет перед Майей. Она вправо — и он туда же. Она влево — он опять загородил дорогу. Небольшой, но крепкий — не столкнёшь.

— Дай пройти, Денис. Не мельтеши.

Нет, он продолжает прыгать.

— Конфету! Выкуп! Не пущу!

Она сказала устало:

— Нет у меня никакой конфеты. Съела.

Отстанет? Уймётся? Опомнится? Нет, продолжает строить из себя Петрушку. Вцепился, как крючок.

— А ты из дома вынеси! Вынеси! Вынесешь? Ну? Вынесешь конфетку?

Надо было молчать и пробиваться. Бодать его и колотить. Разбежаться и свалить! Почему Майя не смогла? Растерялась.

— Ну, хорошо, Денис. Вынесу сейчас конфету.

И он пропустил её.

Она вошла в лифт, и стало противно. Эх ты, Майка-Босоножка! Пообещала. Испугалась? Сдалась? Смирилась?

Стало жалко себя, она всхлипнула. Но тут же крепко вытерла глаза и нос. Нечего хлюпать. И жалеть себя — последнее дело. И ничего она не сдалась — просто ей хотелось домой. Зачем показывать, что тебе плохо? Хотелось поскорее уйти от них, они её пытались унизить. Ей хотелось не видеть Дениса и Кати Звездочётовой, которая с наслаждением смотрела этот спектакль. Как будто пришла в кукольный театр. Катя смотрела и, наверное, думала, что с ней, Катей Звездочётовой, ни один мальчишка не посмел бы так обращаться. Майя стоит перед своей дверью, сердито сопит. С Катей — не посмеет, а с ней, с Майей, — можно? Почему же? Разве она хуже Кати? Очень больно человеку считать себя хуже кого-то.

— А я и не хуже! — Майка гордо и красиво вздёргивает кверху подбородок. Во всяком случае, ей самой кажется, что очень красиво.

Денис крикнул ей вслед:

— Смотри, если обманешь!

Теперь он топчется возле подъезда, холод начинает заползать под одежду, а Майя всё не выходит. В стороне ждёт Катя Звездочётова, она копает носком сапога ямку в снегу, напевает себе под нос и одновременно жуёт хлеб.

Не нужна Денису Майкина конфета, у него вообще от сладкого зубы ноют. Но он помнит — Катя Звездочётова должна досмотреть представление до конца. Денису нужнее всего её аплодисменты.

А Майка-Босоножка всё не идёт и никаких конфет не выносит.

Кате, кажется, надоело ждать. Денис надвигает шапку поглубже, резко поднимает воротник. А Катя Звездочётова повернулась и медленно уходит.

Денис не выдерживает:

— Не уходи, Катя. Она сейчас выйдет как миленькая. Посмотришь.

— Не-а. Не выйдет. Спорим?

— Выйдет! Спорим!

И тут наверху раскрывается форточка. Высовывается Майкина голова.

— Эй! Никаких конфет не будет! Катись отсюда!

Ах, как хохочет Катя Звездочётова! Заливается, и смех у неё зловредный. Хохочет наверху Майка Башмакова. И смех у неё победный.

У Дениса глаза становятся узкими, как у разъярённого тигра.

— Ах, ты так! Ну, Босоножища! Теперь всё! Завтра получишь!

Она должна испугаться! Ишь, расхрабрилась! У неё же нет выхода — завтра ей придётся появиться в школе. Но она, эта Майка, отвечает:

— А я не боюсь! Не боюсь тебя ни капли!

И он прекрасно понимает — правда не боится.

Форточка захлопывается громко, как будто ударил салют.

Убегает Катя Звездочётова, отщипывая кусочки батона.

А Денис, как побитый щенок, тащится по улице. Майя смотрит из-за шторы. Он даже ледяную дорожку обошёл стороной, не разбежался, не прокатился. Ему не до того. Вот так, Денис. Не всегда ты главный победитель. Хотел покрасоваться перед своей Звездочётовой? Вот и покрасовался. А Майю не победил. Нет, не победил. И Петрушку из неё не сделал. Сам ты, Денис, оказался сегодня Петрушкой из кукольного театра. А Майя Башмакова — нет. Такой она человек — Босоножка-Туфелька.

Мама зовёт:

— Майя, иди, наконец, ужинать.

До чего же вкусная сегодня жареная картошка!

— Ох, хорошо! — Майка похрустывает квашеной капустой, — Я, мама, знаешь как проголодалась? Обед был вон когда! А ужин — вон когда!

Как много произошло сегодня с Майей между обедом и ужином. Ей даже кажется, что она повзрослела за эти часы. А что ж? Может быть, так и есть. Ведь иногда человек взрослеет не постепенно, а рывками. Возможно, в этот синий зимний вечер и был такой рывок?

— Знаешь, мама, почему я долго не шла? Мы играли в снежки.

Мама мечтательно улыбается:

— В снежки. В своё время я очень любила играть в снежки. Волшебное необъяснимое чувство — тебя лупят этими снежками, а тебе нисколько не больно, не обидно, а только весело. Чем больше в тебя кидают, тем тебе веселее. Правда, Майка?

— Конечно. Чего обижаться? Это игра. Правда, мама?

— Да, игра, конечно. — Мама вдруг спросила серьёзно: — Майка, кого это ты не боишься? Если не секрет.

— Некрасиво подслушивать, — быстро отвечает Майка.

— Подслушивать! Ты кричала на весь микрорайон. Ну? Кого же ты не боишься?

— Я-то? — Она опять, как на лестнице, вздёргивает подбородок. Лёгкие волосы взлетели и снова легли на лоб. — А никого! Ну совсем никого и ничего я не боюсь.

Мама продолжает смотреть на неё, глаза у мамы почему-то становятся грустными. А может, это кажется, что грустными.

— Пей чай, моя смелая прекрасная дочь.

Мама подвигает к Майке полную вазочку конфет. Но Майя отодвинула от себя конфеты.

— Не хочется. Я, мама, не очень люблю конфеты.

— Да? С каких это пор?

— С сегодняшнего дня, кажется.

Девочка-боксёр

Игорь Иванов сидит на дереве, довольно высоко над землёй, он ждёт Армена. Но Армен почему-то опаздывает. От нетерпения Игорь вертится, пересаживается поближе к стволу тополя, а потом опять отодвигается подальше. Сук, на котором он сидит, корявый, промёрзший насквозь, и сидеть на нём не так уж удобно. К тому же Армен долго не идёт, а Инга может появиться в любую минуту.

И тут, как назло, в конце улицы появилась Инга вместе с Ниной Грохотовой. Так и есть! Она уже здесь, а его всё ещё нет. Ну почему этот человек исчез тогда, когда он особенно нужен?

Игорь уже собрался слезть с дерева и бежать за Арменом. И тут Армен показался в другом конце улицы, он выскочил из школьных ворот и пустился прямо к старому тополю. Вот он машет варежкой, радуется, что Игорь уже там.

— Быстрее же! — кричит Игорь и опять подвигается, чтобы Армен мог сесть с ним рядом. — Скорее ты! Вон же она, Инга!

Услышав своё имя, собака вздрагивает, двигает кожей на спине, а короткие уши шевелятся. Инга — очень сильная, это сразу видно. У неё широкая грудь, кривые пружинистые лапы. Но главное, конечно, зубы — они торчат, как белые кинжалы, их всё время видно, потому что нижняя губа у собаки свирепо вывернута, слюни так и капают на снег.

— Дикий зверь! — орёт Игорь сверху в полном восторге. — Чудовище. Эй, эй, Инга!

Игорь и Армен договорились обо всём ещё вчера.

…Игорь шёл с продлёнки и увидел Эдуарда. Эдик во дворе чинил свой мотоцикл. Игорь, конечно, остановился и стал смотреть. Пожалел, что нет Армена — Армен ушёл сразу после продлёнки на музыку. Ну какая музыка, какая скрипка может сравниться с починкой мотоцикла? Так считал Игорь. Эдик чинил мотоцикл молча.

Эдику пятнадцать лет, он учится в ПТУ и со школьниками почти не разговаривает.

Было приятно смотреть, как он подкручивал гайки, смазывал что-то в моторе. Игорь стоял рядом, смотрел, смотрел. Ему хотелось показать, что он тоже кое-что понимает. Когда Эдик взял отвёртку, Игорь сказал, ни к кому не обращаясь:

— Отвёртка.

Потом Эдик взял гаечный ключ.

— Гаечный ключ, — произнёс Игорь, глядя вдаль.

Эдик продолжал работать молча.

Игорь Иванов давно знает Эдика, весь район знает этого Эдика. Когда он ездит на мотоцикле, то нарочно снимает глушитель, чтобы мотоцикл тарахтел громче. И он тарахтит так, что старушки на всех скамейках зажимают уши. Игорь и Армен никогда не зажимали уши — это был замечательный грохот. Мотоцикл и должен тарахтеть, это же мотоцикл, а не велосипед и не детская коляска.