Крестьянский сын - Григорьева Раиса Григорьевна. Страница 3

Было поздно, хозяева внизу давно затихли, сквозь двойные рамы с улицы не доносилось никаких звуков, даже жёсткого студёного ветра, который в последние дни, не переставая, бил по стёклам, не стало слышно. Вдоль улицы не видно ни огонька. Только от её окошка долго светлел на снегу жёлтый квадратик.

Утром учительница обратилась к хозяйке:

— Вы, Агафья Фёдоровна, вчера говорили, что в Каменск собираетесь ехать. Не раздумали?

— Где же раздумать, Васильевна, нельзя. Запастись надо керосином да и ещё кое-чего купить в городе. Ну, и сама там продам маслица, яичек — копейку выручу. Да вот хочу, — заговорщически наклонилась к учительнице, — хочу Костеньке гостинец какой справить к рождеству. Андрея дома нет, так этого-то вдвойне охота побаловать. Отец тоже не против.

— Просьба у меня к вам, Агафья Фёдоровна, пожалуйста, не откажите, — попросила учительница. — Я письмо написала своим, ну, родственникам, что ли. А почта знаете как сейчас ходит, — зима. Не смогли бы вы отнести его сами, в собственные руки отдать?

— Как не смочь! Обязательно сделаю. — И полюбопытствовала: — А какие они будут, из каких, значит, сродственники-то ваши?

— Родственники? — Учительница едва приметно улыбнулась. — Да тот, кому письмо, — механик по котлам пароходным.

В кухню вошёл Костя. Стал одеваться, прилаживать за плечо сумку с книжками. Анна Васильевна с острой приглядкой посмотрела на него.

— Интересный вопрос ты вчера на уроке задал. Мы ещё поговорим о нём, когда подрастёшь немножко…

До самого вечера Костя вертелся у ворот. Дождаться не мог, пока из Камня вернутся отец с матерью. Однако когда наконец сани въехали во двор, он не кинулся, как бывало, к матери с вопросом: «Чего привезли?» Распряг лошадей, как раньше делал брат, досуха протёр им бока, курившиеся лёгким парком на морозе. Лишь после того, как лошади были поставлены в конюшню, сбруя развешана, — степенно, вразвалку вошёл на кухню. И тут он увидел такое, что сразу забыл о всякой степенности: на лавке, на пёстром платке, лежали серебристые, сверкающие точёными лезвиями городские коньки!

Даже во сне Косте не могло присниться ничего лучше! Он осторожно потрогал их. На повлажневшем от тепла металле обозначились следы пальцев. Попробовал ногтем остроту заточки. Вмиг появились в руках Кости сыромятные ремешки. Один, другой конёк были прочно прикручены к валенкам, и по деревянному полу пошёл твёрдый перестук кованых ног. Ходить можно, только очень неудобно. Вот бы на льду…

Костя двинулся к двери, но громкое «сядь» остановило его.

— Ночь на дворе, — прибавил отец.

Костя понял, что возражать бесполезно. Он не стал смотреть, что ещё привезли из города, не заметил, как мать понесла наверх учительнице какое-то письмо. Что можно было ещё увидеть, кроме этих необыкновенных, сказочных коньков?

Все ещё спали, когда Костя, стараясь не греметь коньками и осторожно цепляясь за стены, добрался до двери и тихонько вышел. Взмахнул руками и спрыгнул с крыльца на плотно утоптанную дорожку. Но коньки не покатились, не понесли его плавно вперёд.

Костя рассердился. Нахмуренные брови сошлись в одну линейку, губы сжаты. Попробовал ещё раз — снова то же самое. В чём же дело? Ага, это на самодельных деревянных коньках можно по снегу кататься, а железные слишком остры. Надо на крепкий лёд, на речку. Костя отвязывает от валенок коньки и бежит по сугробам на огород, перелезает через плетень — скорей к реке. Добегает и… останавливается, сжимая кулаки. Ещё совсем недавно здесь стекленел тёмно-зелёный пузыристый лёд, а сейчас речку почти невозможно отличить от берегов: она лежит под толстым слоем снега. Коньки бесполезно холодят руки — на них невозможно кататься.

Невозможно? Ну нет, погоди-ка!.

…На реке, на глубоких местах, хорошо вести подлёдный лов. Пореченский гуляка и рыбак Никифор Редькин пробил несколько лунок, одна невдалеке от другой, и теперь, завернувшись в огромный тулуп, сидит на круглом деревянном чурбаке, ждёт поклёвки. Не одну зиму ходил Редькин на свой нехитрый промысел. Зимняя жизнь реки ему хорошо известна. Но такое довелось ему видеть впервые: какой-то человек небольшого с виду роста чистит снег на реке, будто река — его собственный двор. Сначала лопатой, потом дочиста разметает метлой — получается узкая блестящая полоса.

— Не рехнулся ли, однако? — пробормотал Редькин, встал со своего чурбака и подошёл поближе. — Э, да это мальчишка, Байкова коновала сын, младший!.. Костька, ты, паря, чо, иль заблудился? Ваш-от двор далече отсюда.

— Не заблудился, дядя Никифор!

Увидал Костину работу кто-то из ребят, и через несколько минут уже целая ватага катилась с отлогого берега. Со свистом, гиком вынеслась на заснеженный лёд и остановилась возле расчищенной дорожки.

— Это на што, Костя? Для чо? — посыпались вопросы.

— Каток, — отвечал Костя, не прерывая своей работы.

— А на кой?

— На коньках кататься.

— Дак они и так катятся.

— Мне железные привезли, те по снегу не ходят.

— Целиком железные? Городские? А покажешь? А покататься дашь?

— Знамо, дам. Вот только дорожку расчищу.

— Ты разметёшь, а как снег ещё пуще?

— Опять размету!

— Ха-ха-ха, глядите-ка!..

Мальчишки потешались. Вот Николка Тимков подскользнулся, хлопнулся на лёд. Его тотчас подхватили на руки, потащили спиной по скользкой полосе. Отбрыкиваясь, он зацепился за ногу Стёпки Гавриленкова. Стёпка, падая, увлёк за собой ещё ребят. Визг, хохот, вихри снежной пыли…

Пятясь подальше, чтобы не попасть в весёлую кучу малу, добродушно смеялся Федя Поклонов. Он в это утро впервые надел новую шубу-борчатку, крытую синим сукном, с воротником и оторочкой из серой смушки. Мать к рождеству готовила ему этот великолепный наряд, а сегодня утром дала надеть, чтобы примерить, ладно ли сшит. Но, увидев, каким красавцем выглядит её сын, как идут серые смушки к серым с поволокою глазам, к жаркому румянцу на щеках, пустила погулять. Потому и сторонился Федя, чтобы не упасть да не вывалять в снегу обнову, на которую все оглядывались.

Всё радовало его сегодня: и яркое солнце, так славно освещавшее синее сукно на борчатке, и даже глупая работа Кости Байкова, который насмешил всех, — вон сколько народу собрал.

Ребятам надоело потешаться и барахтаться. Стёпка Гавриленков прокатнулся по дорожке, потянул лопату из рук Кости:

— Давай я маленько почищу, а ты помети.

Вскоре уже вся ватага с азартом расчищала ледяную дорожку. Раскидывали снег ногами, разметали полами полушубков и зипунов. Даже новая синяя шуба-борчатка пригодилась своему хозяину для такой работы.

За коньками, припрятанными Костей в сарае, побежали всей гурьбой. Каждый понимал, что городские коньки лучше ихних, самодельных. Но такой красоты никто не мог себе представить.

— Вот это да!

— Ох ты!

— Дай потрогать, а, Костя, я подержу только!

— Ребя, а ведь такие коньки есть уже в нашей Поречке!

— Ну да! У кого? Что не видать-то их?

— Ей-богу, есть. У Ваньши целовальникова. Он мне рассказывал. — Гараська Самарцев стал на минуту центром общего внимания. — Вот ей-богу, не вру. Прошлой осенью привёз целовальник Ваньше гостинец, эти самые коньки. До холодов ещё. Ваньша никому не показывает. Потом, мол, похвастаю. А тем временем у целовальника в погребе чудо деется. Наставит, значит, Ваньшина мать крынки с молоком на сметану выстаиваться. Они стоят, всё честь честью. Потом поднимет их обратно в дом, смотрит, а каждая крынка ополовинена. И не то чтобы кот насбродовал или мыши. Деревянные кружочки, которыми прикрывала крынки, с мест не сдвинуты, даже сметана не потрогана, целёхонька. Если бы не белые следы на стенках крынок, даже догадаться нельзя было бы, что они налиты были доверху, а не до половины. День так, два так, три — пропадает молоко! Не иначе — черти шалят. Собиралась уж нести к попу такую крынку, чертей выгонять. А целовальник за Ваньшу: говори, мол, варнак, через чего молоко вытягивал? «Через со-ло-минку!..»