Загадки остались - Мариковский Павел Иустинович. Страница 3

Нестерпимая жара, в машину врывается воздух, будто из раскаленной печи. Я поглядываю на термометр, прикрепленный на лобовом стекле машины. Утром было тридцать, потом стало тридцать пять, теперь уже сорок два. И это после того, как мы спустились в низину с невысоких холмов Каратау по дороге к селу Байкадам.

Вокруг простиралась бесконечная желтая пустыня без признаков жизни, изнуренная засухой и горячими лучами солнца.

Сегодня воскресенье, машин мало, шоссе свободно. Но впереди на дороге показывается что-то необычное. Подъезжаем ближе: сбоку дороги стоит покалеченная грузовая машина, валяется прицеп, обгоревшие бревна. Видимо, вскоре после аварии удалось потушить пожар. Село Байкадам близко, на виду.

Мы осматриваем следы аварии. То, что я увидал, меня удивило. Над черными обугленными сосновыми бревнами в воздухе кружили и танцевали небольшие коричневые мухи-жужжалы (Bembyliidae). Иногда кто-либо из них присаживался на бревно, щупал его длинным хоботком и вновь взлетал.

Мухи-жужжалы откладывают яички в кубышки кобылок и в гнезда одиночных пчел. Сами же охотно лакомятся нектаром растений. Неутомимые летуны, мастера высшего пилотажа, они постоянно нуждаются в пище для восстановления затраченной на полет энергии. Когда есть цветы, мухи-жужжалы долго живут, откладывают много яичек. Но где в этой выгоревшей пустыне восстановить силы? И мухи, расходуя питательные вещества, запасенные еще в личиночной стадии, быстро гибнут.

Почему жужжалы слетелись к месту аварии? По-видимому, запах обгоревших бревен, испарение эфирных масел, содержащихся в смоле, чем-то отдаленно напоминали запах нектара. Голая и выгоревшая пустыня пахнет только пылью, и вдруг какой-то в ней запах!..

Каменистая пустыня возле гор Турайгыр — самая безжизненная. Поверхность земли плотно покрыта мелкими камешками и ровная, как асфальт. Кустики солянки растут друг от друга на расстоянии, будто ради того, чтобы не мешать добывать из этой обиженной земли влагу и скудные питательные вещества. Кое-где высятся небольшие горки. Иногда на вершине одной из них маячит одинокий пастушеский столб, сложенный из камней.

Здесь царит необыкновенная тишина, покой и нет следов ни человека, ни животных. Лишь изредка стремительно и торопливо пробежит крошечная ящерица круглоголовка, да крикнет тоскливо одинокая птица, случайно залетевшая в царство вечного покоя. Даже вездесущих муравьев нет в этой мертвой пустыне.

Мы остановились на ровной и чистой площадке среди мелкого щебня и занялись бивачными делами. Вечерело. Солнце клонилось к горизонту. Едва мы, вскипятив чай, уселись за трапезу, как над нашим биваком, над машиной повисли небольшие черные мушки. Они завели воздушный хоровод, повернувшись головками в одну сторону — на восток. Каждый участник скопления, работая крыльями, висел в воздухе, иногда совершая резкие броски из стороны в сторону, вниз или вверх. Очень редко парочка мух устраивала погоню друг за другом, вскоре же прекращая ее и вновь повисая в воздухе.

С каждой минутой мух становилось все больше и больше, и вот через каких-нибудь полчаса с того момента, как я обратил на них внимание, над нами в воздухе реяло уже не менее тысячи черных точек.

Мой спутник не особенно сведущ в энтомологии, и я, стараясь заинтересовать его тайнами мира насекомых, задаю бесчисленные вопросы, требуя на них ответа.

— Почему, — спрашиваю я, — мухи собрались к нашему биваку?

— Наверное, почуяли съедобное! — беспечно отвечает он.

— Но ведь ни одна муха не села полакомиться ни сладким чаем, ни консервами, ни крошками хлеба!

— Тогда мухи приняли нашу машину за лошадь или корову. Мухи обожают скотину.

— Но ни одна муха не села на машину, все до единой реют в воздухе. И на нас никакого внимания не обращают! И еще, как объяснить, что все до единой мухи повернулись в одну сторону, на восток? — продолжаю допытываться я, пытаясь возбудить любознательность собеседника.

— Не нравится им, чтобы солнце било в глаза, вот они и повернулись от него в другую сторону.

В этот момент, будто услышав наш разговор, эскадрилья насекомых как по команде поворачивается на северо-восток.

— Вот вам и солнце!

— Нет, не знаю, — разводит руками мой спутник, — не знаю, зачем собрались мухи к нашей машине, почему реют в воздухе, отчего все в одну сторону повернулись, не могу догадаться, сдаюсь, сами рассказывайте!

— Дело очень простое! — говорю я. — Все это сборище брачное. Наша машина среди ровной пустыни для них — отличный ориентир. Разнесет, допустим, ветер мушек, будет видно потом, куда собираться снова. Да и спрятаться от ветра есть где — возле машины. А головами мухи все повернулись навстречу движению воздуха. Хотя и кажется нам, что он неподвижен, в действительности он дул с востока, а сейчас переменился, тяга воздуха чувствуется с северо-востока. Так легче использовать подъемную силу крыльев и парить удобней. Так же парят над землей и птицы.

Все это просто объяснить. Но вот, как скопище крошечных жителей каменистой пустыни трубит сбор и как их сигналы передаются друг другу, какие аппаратики принимают в этом участие — пока никто не скажет! Собрать же такое тысячное скопление в безжизненной пустыне не так просто…

Солнце зашло за горизонт. Постепенно потухла зорька, а над нами все еще реют мухи. Утром от них и следа не осталось. Отлетались!

На колесах быстро мчащегося автомобиля не различить рисунка протектора. Но если взглянуть на колеса мельком, коротким мгновением, глаза, как фотоаппарат с моментальной выдержкой, успевают запечатлеть рисунок покрышки. Такую особенность нашего зрения может испытать на себе каждый.

Все это вспомнилось на заброшенной дороге среди густых и роскошных трав, разукрашенных разнообразными цветами предгорий. Я гляжу на небольшой, но очень густой рой крохотных насекомых, повисший над чистой площадкой. Он не больше кулака взрослого человека, но в нем, наверное, не менее нескольких сотен воздушных пилотов. Они мечутся без остановки, без видимой усталости, дружно и согласованно. Полет их — маятникообразные броски, совершаемые с очень большой скоростью. Иногда мне кажется, будто весь рой останавливается в воздухе на какое-то неизмеримо короткое мгновение, ничтожные доли секунды, и тогда он представляется глазу не хаотическим переплетением подвижных линий, а скопищем из темных точек. Сомневаясь в том, чтобы рой мог останавливаться на мгновение, я вспоминаю про колесо автомашины и рисунок протектора. Хотя, быть может, рой по каким-то особенным причинам действительно задерживает полеты.

Иногда рой внезапно распадается, исчезает, и я успеваю заметить лишь несколько комариков, усевшихся на растениях близко от земли, Но ненадолго. Вскоре над чистой площадкой в воздухе появляются одна-две точки. Они как будто совершают призывный ритуал пляски, их броски из стороны в сторону в несколько раз длиннее. Это зазывалы. Они источают таинственные сигналы, неуловимые органами чувств человека. Сигналы разносятся во все стороны, их воспринимают, на них со всех сторон спешат единомышленники-танцоры, и те, для кого все это совершается, — самки. И воздушная пляска снова начинается в невероятно быстром темпе.

Мне хочется изловить плясунов, взглянуть на них поближе. Но как это сделать? Если ударить по рою сачком, он весь окажется в плену, прекратит свое существование, а хрупкие насекомые помнутся. Плясунов, наверное, не столь уж много, они редки и не так легко им, маленьким, собраться вместе в этом большом мире трав. Тогда я вспоминаю про эксгаустер ^[1], осторожно подношу конец его трубочки к рою и совершаю короткий вдох. Прием удачен. В ловушке около двадцати пленников. Это нежные комарики-галлицы из семейства Lestreminidae с округлыми крылышками, отороченными бахромой волосков, коротенькими усиками, длинными слабенькими ножками. Все пленники, как и следовало ожидать, самцы. Самки лишь на короткое мгновение влетают в рой.