В большой семье - Котовщикова Аделаида Александровна. Страница 10

Вернулся закоченелый Оська, вынул из-за пазухи хлеб.

Оля с гордостью протянула ему газету. Он взглянул рассеянно и непонимающе, но, мельком прочитав число, раскрыл рот от удивления.

— Вот это да! Где ты взяла?

— Алика, видишь, нету?

— Что у вас случилось? — нахмурился Оська.

Оля всё рассказала ему.

Оська стал читать вслух газету. Это была «Ленинградская правда». И там было напечатано, что нашими войсками окружена и разгромлена 16-я германская армия в районе Старой Руссы!

Газету не только прочитали, ее долго рассматривали, осторожно проводя пальцами по черным буквам. Дали потрогать газетный лист и Димке.

— Газеты, конечно, выходят! — взволнованно сказал Оська. — Я на улицах наклеенные иногда вижу. И радио говорит. Это только у нас оно молчит…

И вдруг все ахнули и зажмурились. Изжелта белый свет залил всю комнату. Это внезапно загорелись электрические лампочки на потолке. В первые секунды все только говорили:

— Ой! Ай! — Потом стали осматриваться и разглядывать друг друга.

— Оська, у тебя на брови свежая ссадина, — сказала Оля.

— Уже два дня она. Заживает.

— Ну, значит, просто стало видно. Нянечка, до чего же ты седая! Разве такая была? Миленькая!

«Сборная семейка»

Мерзлые кружева инея на березах переливались синими, оранжевыми, розовыми огоньками. На ледяных уборах деревьев горело солнце. Голубые тени ложились на снега.

Нарядная сосулька дрогнула!.. Прозрачная капля упала с ее заостренного кончика.

Весна! Это ее робкая улыбка нежно и неотвратимо сияла с голубого неба.

Через сквер, по узкой тропинке, протоптанной в глубоком снегу, брел, тяжело опираясь на палку и медленно переставляя опухшие ноги, высокий сгорбленный старик. Широкая шуба висела складками на его исхудавшем теле, седая щетина покрывала небритый подбородок.

Щурясь от яркого солнца, старик глядел на искрящийся снег, на сосульки, на голубое небо, и выражение удивленной радости светилось на его лице.

Маленькие следы отходили в сторону от дорожки. Они вели к березе, у которой лицом к стволу стояла девочка лет десяти, в коричневой шубке. Старик остановился: любопытно, что она там делает?

Рукавицы свои девочка засунула в карман. В голых руках она держала небольшую бутылочку, прижимая ее к белому в черных пятнах стволу. Кап! Медленно, словно неохотно соскользнула в бутылочку светлая капля.

«Сок собирает», — догадался старик.

Голова девочки, не спускавшей глаз с бутылки, была опущена, сбившаяся набок меховая шапочка закрывала лицо.

Тень упала на руки девочки. Заметив, что кто-то стоит и смотрит на нее, девочка повернула голову.

В глазах старика отразилось удивление.

— Оля?! — проговорил он с радостью.

За последние три недели Оля еще больше похудела, но ее огромные глаза смотрели прямо, с выражением глубокого упорства.

«Свечечка», — подумал Викентьев, чувствуя стеснение в груди от жалости и нежности к девочке.

— Матвей Иванович, это вы? — вглядевшись, вскрикнула Оля, и таким слабеньким ему показался олин голос. — Как долго вы не приезжали!

— Меня ранило на Ладожском озере, когда я ехал к вам. Хотел непременно навестить вас и передать кое-что из еды, а пришлось в госпитале лежать. Как выписали — я сразу к вам.

— А у нас няня не вернулась! — Оля заплакала.

— Как не вернулась? Откуда?

— Няня хотела Оське помочь, а то он всюду один ходил, и сама пошла на рынок… Оськи дома не было, когда она ушла, он за щепками ходил. А ня-ня пош… ла… и… не… вернулась… — и Оля снова заплакала.

— И давно это случилось?

— Да уж… дня четыре.

Викентьев обнял Олю и повел по дорожке.

— А Оська и Дима как? От папы есть письма?

— Нет. А Оська и Димка поехали за водой. С двумя ведрами, потому что сегодня тепло.

Пока они шли до дому, раза четыре останавливались и давали дорогу саночкам, на которых стояли ведра, кастрюли, котелки с водой.

— Надо положить кусочек льда в воду, тогда она не будет плескаться, — деловито сказала Оля. — А мальчик не положил и вон все санки облил.

— И всё-то ты знаешь, — улыбнулся Матвей Иванович.

Поднявшись на площадку лестницы, они увидели Оську. Неимоверно худой темноглазый мальчишка в большой меховой куртке с подвернутыми рукавами стоял на площадке, переводя дух. Он только что втащил на третий этаж два полных ведра. При виде Матвея Ивановича Оська заорал от восторга. Закутанный до бровей Димка стоял тут же, растопырив руки: они у него не сгибались в толстых рукавах шубки. Викентьев подхватил на руки малыша и сам внес его в квартиру.

Из госпиталя на Петроградскую сторону Матвей Иванович добирался сначала на попутном грузовике, потом пешком. И всю дорогу чувствовал себя слабым и больным.

Но с того момента, как он увидел Олю, силы его удесятерились. Ответственность за детей делала его снова бодрым и сильным.

Вечером все пили чай с сахаром, который скопил Матвей Иванович в больнице. Мальчики забрались на кровать и заснули. А Оля рассказала Матвею Ивановичу, как они жили без него это время.

Мигал желтый язычок коптилки, и густые тени заполняли углы комнаты.

— Я просила няню не ходить, — говорила Оля, — а она не послушалась. Потом Оська три раза бегал ее искать, весь рынок обошел, спрашивал у прохожих, но никто не видал. Оська говорит: «Няня, наверно, на улице упала, и ее непременно в стационар свезли». А в какой? Стационаров много, разве найдешь? А вы не думайте, Матвей Иванович, что мы всё время одни были, совсем нет. К нам часто тетя Нюра приходила — дворничиха наша. И еще тетя Паша из жакта. Но больше тетя Нюра. Придет и спросит: «Ну, как вы тут? Держитесь! Кто-нибудь с войны к вам придет. Оська у вас молодец, с таким не пропадете». А вчера под вечер тетя Нюра принесла нам дуранды большой кусок и говорит: «Определю я вас все-таки в детский дом». А я сказала: «Не хочу. Мы если уйдем отсюда, то совсем потеряемся и наш папа нас не найдет и оськина мама тоже». «Не потеряетесь, — тетя Нюра говорит, — отыщем вас».

— Теперь-то я уж вас не оставлю, — сказал Викентьев. — Будем вместе жить.

— И будет у нас сборная семейка, — вдруг раздалось с дивана.

Голос у Оськи был совсем не сонный. Оказывается, он не спал, а молча всё слушал.

Гряды зеленели всюду: на Марсовом поле, на Исаакиевской площади, в скверах, у каждого крыльца, везде, где удавалось найти свободный от асфальта клочок земли.

До войны в доме, где жили Хрусталевы, жалели, что не весь двор был вымощен: а теперь все радовались. На общем собрании жильцов землю поделили. «Сборная семейка» тоже вскопала три грядки и посадила на них салат, редиску и укроп.

— Огуречные-то семена поленились поискать, — с сожалением говорила Оля.

Открыли настежь окна. Тетя Нюра, с помощью Оли, вымыла и прибрала квартиру. Всё время передавали музыку, и слушать было как-то особенно приятно…

В один из весенних дней случилось нечто удивительное. Оська вбежал в комнату с криками восторга, хлопал себя по бокам, вопил. Потом вдруг положил голову на руки и заплакал.

На столе перед ним лежала груда писем. Оля пересчитала конверты: их было тридцать шесть. Тридцать пять писем Оське от мамы и одно от Виктора Федоровича.

Это письмо Матвей Иванович и Оля прочли не раз. Папа писал, что он здоров, и спрашивал обо всех: как Димка, Оля, Оська, няня, Матвей Иванович?

— Только давнишнее письмо! — огорчалась Оля.

— Воюет ваш папа. В боях не до писем, — скрывая свое беспокойство, говорил Матвей Иванович.

Перебирая конверты, Оська говорил взволнованно:

— Ленинградцы, дети мои, ленинградцы — гордость моя! Читайте письма мамы. Читайте все и, если что особенное, скажите мне. А я сначала их по числам разложу. Где же они бродили, мои долгожданные, где?

Вечером Оська, Оля и Матвей Иванович сидели и писали ответ оськиной маме. Димка рисовал ей картинку.

На другой день Матвея Ивановича вызвали в райсовет и сказали, что с детьми надо из Ленинграда уехать.