Тяпа, Борька и ракета - Баранова Марта Петровна. Страница 9

А Валя в то время, когда выли вовсю моторы, тихонько напевала и опять думала о приборах-пакетиках, трубочках и шариках. Сейчас они трясутся вместе с Кусачкой, а потом полетят с ней в ракете и расскажут о всех переживаниях путешественницы лучше живого свидетеля.

— Футбольный врач — на поле. Судовой — на корабле. Хирург — около больного. А космический — у приборов, — голосом Василия Васильевича сказала Валя. И вздохнула: — А я? Шью трусы и майки, одеваю да раздеваю собак. И не делаю никаких открытий.

Она повернулась к Елкину, который наклонился над приборами, и сказала сердито:

— Вот возьму и улечу. И сама все испытаю!

— Испытания? — отозвался, не оборачиваясь и думая про свое, Василий Васильевич. — Идут хорошо. Этот враг для Кусачки уже не страшен!

Новые неприятности

Валя заглянула в круглый зал. Посреди зала стояла машина, точь-в-точь карусель: столб с подпорками, на столбе — рама, на раме — две кабины. Эта машина должна была знакомить собак с новой опасностью. Стоило карусели завертеться, как на ее пассажиров наваливались могучие, невидимые силы, бороться с которыми было бесполезно.

Сейчас машина не работала. Врач Дронов и его помощница Зина, Валина подруга, ходили по залу и о чем-то спорили. Увидев Валю, Дронов крикнул:

— Заходи!

Валя пришла поговорить о своих питомцах, но, покосившись на карусель, поежилась и неожиданно для себя сказала:

— Хорошо, что у такой страшной машины такой добрый хозяин!

— Это я — добрый? — удивился Дронов, а маленькие глаза его превратились в черные точки и весело заблестели. — Зина, — он повернулся к помощнице, — скажите, разве я добрый?

— И совсем не добрый, — ответила, нахмурив брови, Зина. — На работу опаздывать не разрешает. Сам приходит раньше, и я должна бежать. И сегодня чуть не попала под автобус. Это раз. Вчера закрывала форточку и свалилась с лестницы — два…

— В-третьих, — продолжал тем же тоном Дронов, — позавчера под моим руководством порезала палец. А в среду испортила свою прическу.

— С прической вы ни при чем, — сказала, смягчаясь, Зина и тряхнула лихо завитыми кудрями. — Это я добровольно пошла в парикмахерскую. А ты, Валя, настоящая трусиха: боишься нашей машины!

— Ничего и не трусиха. Просто у меня кружится голова, даже когда я кручусь в парке. Ну, Дронов, — Валя взяла Дронова за рукав, — Олег Петрович, расскажите про невидимку, про ваше чудовище с бородой. А то мне и Зине сдавать скоро экзамен.

В этой просьбе была маленькая хитрость. На экзамене не спрашивали про машину-карусель. Но Зина не выдала подругу. Она тоже любила слушать, как рассказывает Дронов. Олег Петрович был шутником, и в институте его называли «наш веселый доктор».

Девушки уселись на стульях, а Дронов расхаживал по залу.

— Так вот, товарищи студенты, соблюдайте правила уличного движения…

— При чем тут уличное движение? — насторожилась Зина.

— А при том, — хитро прищурился Дронов. — Ты сегодня выскочила из-под автобуса? Выскочила. Шофер тормознул? Да еще как! А пассажиры попадали друг на друга. Я-то видел, как шофер погрозил тебе кулаком. А как ругались пассажиры — не слышал. Должно быть, крепко.

— Где же тут чудище с бородой? — спросила Зина. — Может быть, это я?

— Чудище, Зиночка, никто и не заметил. Оно было настроено весьма мирно. Только слегка и толкнуло людей в спину. Но чтобы ты не говорила потом, что я назвал тебя бородатым злодеем, давайте рассмотрим это неприятное существо.

Дронов продолжал:

— Вспомните свои путешествия. В самолете, машине, поезде, если они движутся прямо и равномерно, вы занимаетесь своими делами и не замечаете скорости. Но стоит машине сделать крутой поворот — вы наваливаетесь плечом на соседа; стоит поезду резко остановиться — можно набить себе на лбу шишку; стоит самолету начать взлет — вас вдавливает в кресло. Если тебя, Зина, в такой момент взвесить на пружинных весах, ты можешь потянуть на все сто килограммов. Значит, делаем такой вывод: как только скорость движения меняется, как только появляется ускорение, кто-то невидимый начинает на вас давить и увеличивает ваш вес. Эта могучая сила и есть перегрузка. Она может нажимать, словно мягкая, сильная рука, а может ударить, как крепкий кулак, и переломать кости. В том и другом случае вы беспомощны перед перегрузкой и можете победить ее лишь терпением и упорством. Теперь я вам покажу, что бывает иногда с летчиком.

Дронов садится.

— Взлетаешь. Набираешь высоту. Потом идешь вниз — пикируешь. Скорость все растет. Берешь ручку на себя, чтобы выйти из пике. И тут, откуда ни возьмись, невидимое чудище. Наваливается на голову, вдавливает в сиденье, сжимает внутренности. И всего тебя оплетает своей бородой: ноги, руки, сердце, глаза — все тяжелеет, наливается свинцом. Взглянешь краем глаза на акселерометр — есть такой приборчик, как маленькие пружинные весы, — и видишь, что ты весишь в три, потом в четыре, в пять, в шесть раз больше, чем обычно. В глазах темнеет, больше ничего не видно. Отпускаешь ручку… Потом, как из тумана, показывается земля, приборы, крылья. Самолет летит уже горизонтально. А голова твоя горит, сердце бьется… Вот какая штука — перегрузка.

Зина и Валя притихли. Они смотрят на врача в белом халате, сидящего на стуле, а видят летчика в комбинезоне и шлеме, выходящего из пике, согнувшегося под тяжестью перегрузок. Видят Дронова таким, каким он был много лет назад, во время войны, — боевым летчиком, сбивавшим вражеские самолеты.

— Ну, кто хочет прокатиться в моем экипаже? — неожиданно спросил Дронов.

Девушки вскочили.

— Я — нет, — быстро сказала Валя.

— А я — да!

В зал вошел Василий Васильевич.

— Вас не возьму! — предупредил Дронов. — Плохие глаза надо беречь.

— Жаль, — искренне огорчился Елкин. — Вы-то небось катались, а я нет. Ну, а учеников принимаете?

— Как зовут?

— Пальма, Пестрая, Козявка, Мальчик, Кусачка.

— А-а, та самая, которая цапнула вас за ладонь, — вспомнил Дронов. — Принимаю, весьма охотно. И постараюсь создать все зависящие от меня неприятности.

— Вот видите, какой он добрый? — торжествующе обратилась к присутствующим Зина.

— Это не он, а машина, — вздохнула Валя. — Если б только можно было предупредить наших собачек об опасности!..

— Прошу ничего им не рассказывать, — пошутил Дронов. — Мне надо знать, как они будут привыкать к перегрузкам.

Машина была создана специально для неприятностей. Называлась она центрифуга. Крутясь, центрифуга развивала большую скорость и искусственно вызывала невидимую тяжесть.

Врач и его помощница укладывали Кусачку вместе с лотком в кабину-люльку и закрывали дверцу.

— Лежи спокойно. И не верти хвостом, — наказывал каждый раз веселый доктор.

Урчал мотор, люлька, качнувшись, трогалась с места. Стены устремлялись навстречу собаке и проносились мимо нее совсем рядом, сливаясь в одну сплошную полосу. Ветер раздувал шерсть, холодил нос и, как казалось Кусачке, давил на нее с такой силой, что едва можно было повернуть голову. На лету люлька постепенно поднималась, кренилась набок. Из-под машины, где за столом возле экрана телевизора и приборов, сидели врач и лаборантка, представлялось, что люлька скользит прямо по стене. Так мотоциклист в цирке ездит внутри шара.

Чем быстрее летела кабина, тем сильнее и сильнее невидимое чудище прижимало собаку к лотку. Вес ее все увеличивался. Пятикилограммовая Кусачка как бы превращалась сначала в большую дворняжку, потом в легавую и, наконец, в овчарку. Но она, конечно, не увеличилась при этом в размерах, а, наоборот, стала даже меньше: ее сдавила сила перегрузки.

По приборам Дронов видит: вот собака уже в семь раз тяжелее. В телевизоре — похудевшая мордочка. Значит, кровь стала такой же весомой, как и железо. Ох, как трудно работать сердцу! Оно тоже словно из железа…