Копия Афродиты (повести) - Когут Василь Григорьевич. Страница 13
— Бабушка Анюта, — попросил Алеша. — Разрешите зайти.
— Входите, входите, — недоброжелательность исчезла с лица старушки. Она откинула цепочку, державшую изнутри дверь.
Видимо, жена Журавского не сразу узнала Серооких. А узнав, повеселела, разговорилась. Пригласила их в гостиную, усадила в кресла. На те же места, на которых они сидели в первое посещение. Сегодня стол был убран, не было на нем ни книг, ни газет, ни журналов. Старенькая этажерка в углу скрывалась за шелковой занавеской.
— Бабушка Анюта, — сказал Алеша, — жаль, конечно, что нет хозяина. Но в прошлый раз Самсон Иванович говорил о том, что писал книгу о нашей бабушке Серафиме. Я ради этого и приехал. Вы бы не разрешили прочитать здесь?
У Любы после этих слов глаза стали большими, удивленными.
— О Серафиме? Писал. Но его Анастасия интересовала больше. А Серафима для отвода глаз. И какой из него писатель? Вот председателем он толковым был.
— Вам же известно, что Анастасия погибла?
— Известно. Он писал, когда она еще была жива. Потом, когда вышла замуж за… вашего сельского парня, Самусь хотел уехать из деревни… Да что об этом?..
Сообщение бабушки Анюты удивило Алешу. Самсон Иванович был влюблен в бабушку? Значит, он действительно много знал, встречался с Анастасией и Серафимой. А если что-то хотел написать, то интересовался наверняка родословной. Но почему уехал? Его же, как известно, арестовали. Неужели Томкович придумал? Мать, конечно, помнить не могла, но тоже поддерживает учителя. А здесь вдруг — уехал. Из ревности, выходит…
— Вы знаете, где та повесть?
— Где-то в шкафу, — сказала Журавская. — Только вы, детки, если найду, читайте здесь. Узнает — съест меня. У него эта, простите, Анастасия, как заноза в сердце. Уже, извините, старый пень, а только заикнусь — вы не представляете, что с ним творится…
Хозяйка открыла дверцу в книжном шкафу, порылась в ворохе бумаг и вытащила общую тетрадь в коричневой обложке. Тетрадь старая, со скрюченными кончиками листков, до черноты замусоленная, будто высохшая от времени. На первой странице остались следы от слов, написанных когда-то карандашом. Но они настолько затерты, что не прочитать.
Алеша перевернул обложку и на первой, титульной странице прочитал заглавие, выведенное ровным красивым почерком: Копия Афродиты. Чуть ниже написано: Невыдуманная история из жизни села. В самом низу листка: 1937 год.
Буквы от времени выцвели, стали серыми, водянистыми.
Удобно усевшись, Алеша склонился над записями.
Глава 15
ПРИОТКРЫТЫЙ ЗАНАВЕС
Неоконченная повесть начиналась с истоков родословной Мельников. Если верить написанному, Серафима осталась сиротой и была взята на воспитание графами
Войтеховскими. Ее отец Прокоп — знаменитый мастер-печник — по воле старого графа Иозефа построил на реке мельницу по своему же проекту. Граф присвоил ему фамилию Мельник. Настоящей фамилии Прокопа никто не знал. Говорили, что он беглец с Украины, поэтому новая фамилия была ему кстати. Прокоп не только построил мельницу, но и стал ее хозяином, графским управляющим над ней. Вскоре он женился на прислуге графа Агафье. В 1900 году у них родилась дочь Серафима. Через год Прокоп, при установке мельничного жернова, поскользнулся, и его придавил громадный камень. Полгода промучился и умер. Агафья не перенесла этого…
Алеша не просто читал, а впитывал в себя все написанное. Мелькнула даже подлая мысль: украсть тетрадь. Но он сразу же ее отбросил. Зачем? Он запомнит, перепишет в свою родословную. Для надежности попросил Любку, которая также читала рукопись:
— Читай внимательно. Запоминай. Люба молча кивнула.
«…У старого графа был сын Войтек. Старше Серафимы лет на десять — двенадцать. Войтек сильно привязался к маленькой Серафиме, считал ее своей сестрой. Девочка росла умной, сообразительной, очень милой. Ее холили, учили, прилично одевали. Но она была дочерью прислуги… Незадолго перед смертью старый граф и графиня выехали в Краков, оставив имение на наследника — уже вполне самостоятельного Войтека. Молодой граф, сопровождавший родителей, вернулся назад с женой — пани Зосей».
Журавский вскользь описывал похождение молодого графа.
Первое, что заставило призадуматься Алешу, это то, что в шестнадцать лет Серафима стала любовницей графа. Никак не укладывалось в голове: граф и жена, граф и Серафима — любовница. Дальше — больше… Загадочная смерть пани Зоей. И людская молва: ее утопила Серафима. Сразу же после трагедии — поездка за границу. Граф с Серафимой. Пробыли они там месяца два…
— Ты веришь этому? — тихо спросила Люба. Алеша пожал плечами:
— Не знаю. Журавский об этом уже говорил.
— Не верю. Не могла бабушка стать убийцей. Это — вранье. Молва — еще не факт.
Алеша оглянулся. Журавской в зале не было.
«…Из поездки граф с Серафимой вернулись в феврале семнадцатого. В Рябининском уезде было очень неспокойно. Митинги, неповиновение крестьян, переросшее к осени в открытый вооруженный бунт. Местные крестьяне отобрали у графа винокурню, мельницу, разделили сад. Граф Войтеховский попытался для усмирения восставших вызвать солдат. Но уже шла революция, и, не дождавшись их, граф скрылся.
Управлять разоренным имением стала Серафима».
Вот тебе и бабушка! Алеша незаметно толкнул локтем Любу, указал глазами на текст: читай, мол…
«…На крыльцо графского дома вышла Серафима. Одета в пышное шелковое платье. Высокая прическа, перехваченная голубой лентой, в ушах — янтарные серьги, на шее — удивительный и чудный кулон. Подарок графа. Раньше у Серафимы этих украшений не было.
Она стояла, как изваянная, неподвижно смотрела в одну сторону на восходящее солнце, и лучи его отражались в ее серо-голубых глазах. Она была похожа на Афродиту, богиню красоты. Это была ее живая копия. Граф Войтеховский так ее и величал — моя Афродита…»
Алеша остановился, скользнул взглядом по прочитанному месту. Янтарные серьги и кулон… Журавский об этих украшениях знает давно. Вероятно, знает и то, что они скрывают какую-то тайну. Не зря он пригласил Любу домой и выменял янтарь на золото.
В зал вошла Журавская, неся на подносе чашки с чаем, из которых шел пар.
— Бабушка Анюта, — прервав чтение, спросил Алеша. — Вы знали Серафиму?
— Ту, о которой пишет Самусь?
— Да.
— Откуда же мне знать?! Я — коренная минчанка. Только наслышана: красавица! Нравилась мужчинам. И ничего в этом удивительного нет. Графская служанка, одевалась по-другому, нежели сельские женщины, переняла манеры…
— А как вы познакомились с Самсоном Ивановичем?
Жена Журавского села на диван, взяла в руки чашечку, отхлебнула и поставила на поднос. Затем положила руки на колени.
— Лучше бы, детки, не вспоминать. Раньше я об этом никому не говорила. Да и сейчас не люблю тревожить в себе прошлое. Ну, а когда просите… Можно и рассказать. Земляк он ваш. Председателем колхоза был. А какие тогда колхозы — знаете. В 1938 году у него в колхозе погибло несколько коров, а в придачу, кажется, лошадь. Поступил на него донос. Ясно: вредитель, «враг народа». Его арестовали. Привезли в Минск. Я в то время работала в органах энкэвэдэ, секретарем-машинисткой. Видела, как приводили его на допросы. И чем-то мне он особенно понравился. Своей беззащитностью, искренностью, что ли? Поверите, я решилась на отчаянный шаг: спасти его от тюрьмы. Знала, рискую и своей работой, а может, и жизнью… Но решилась… Раз подошла к следователю, другой, затем к начальнику. Удалось. Самуся отпустили. Разумеется, не за «спасибо». Это мне стоило всего маминого золота. Так я, если грубо говорить, купила себе мужа. За это он благодарен мне всю жизнь.
«Вот, оказывается, как уцелел Журавский, — подумал Алеша. — Его же просто-напросто выкупили, как вещь, как… Разве могла полюбить такого бабушка?» И какое-то неприязненное чувство возникло у парня к этому человеку, недоверие к его рассказам, даже к этой тетради, которую он держал в руках.