Вперед, мушкетеры!(сборник) - Тарловский Марк Наумович. Страница 5

— Притихли? — И мама еще шире улыбается. — Ну, а ты что?

— Я ответил…

В комнате становится тихо, и я скромно посматриваю в сторону. Но тут раздается стук в дверь:

— Витя дома? — Павлик подмигивает мне и машет рукой. — Пошли в кино, — шепчет, — пошли скорей, на два часа.

Я вопросительно смотрю на маму:

— Можно, я в кино пойду? Павлику разрешили…

— А уроки?

— Но я же быстро, мама, а в четыре приду — все уроки сделаю.

Павлик стоит у дверей и кивает. Я говорю, а он кивает. Он очень хочет, чтобы мне разрешили. А я… я бы все сейчас отдал!..

Мама смотрит задумчиво, и мне нравится, как она смотрит, очень нравится. Когда мама смотрит так, все кончается хорошо.

— А много вам уроков задали? — снова спрашивает она.

— Уроков? Много ли уроков? — Я удивленно и радостно раскрываю глаза и смотрю на Павлика. У Павлика такое лицо, словно нет ничего смешнее этого вопроса. — Да никогда нам так мало не задавали!

— Никогда так мало не задавали, — кивает Павлик.

— А по географии-то, по географии, — смеюсь я, — одна страница.

— А если не сделаете?

— Сделаем! — Взмахнув рукавами, я натягиваю пальто. — Сделаем!

И мы выскакиваем во двор.

— Осторожней, не торопитесь! — кричит вдогонку мама.

Мы замедляем шаги и, выбравшись за ворота, как по команде, срываемся с места.

Стараясь не отстать, я то и дело шаркаю ногой: моя правая галоша соскакивает.

— А ты точно знаешь, что это кино идет? — спрашиваю я.

— Конечно, точно.

— А вдруг не на два?

Павлик хочет что-то сказать, останавливается, крутит головой.

— На два, на два, — говорит он, отдышавшись.

Бежим дальше. Галошу я держу в руках. Хороший все-таки день сегодня… Нет, наверное, мы опоздаем в кино… наверное, не успеем: не может быть, чтобы все так хорошо получилось, это слишком хорошо.

Заворачиваем за угол — на больших серых часах дернулась стрелка: без пятнадцати два. Успели. Наверное, билеты кончились. И как это я раньше не подумал?..

Есть! Вбегаем в фойе. Налево розовый зал, направо — голубой. Бежим в голубой. Пятый ряд, третье и четвертое место. Усаживаемся. Ух, жарко!.. Снимем пальто? Снимем. Снимаем пальто, усаживаемся.

— Давай твое пальто, — говорю Павлику, — я оба подержу.

— Да нет, — говорит Павлик, — давай я.

— Да мне не тяжело!

— И мне не тяжело…

Хлопают стулья, зал быстро наполняется: шляпы, фуражки, платки. И мне даже жалко маму: сидит себе там в комнате, убирает, а по радио, конечно, что-нибудь тоскливое передают. Скучно.

— Смотри, — толкает Павлик, — Колька Рябов…

И правда Колька, в первом ряду уселся, головой вертит. А вон и Чернов с Соловьевым… Да тут полкласса!

— Васька, Колька! — кричим мы и размахиваем фуражками.

Увидели, смеются… Ах, хорошо!..

Началось… Тихо, тихо!

«Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе…» Гражданская война, Петроград, идут солдаты. Перепоясанные лентами патронов, в черных бескозырках, бегут матросы… Строчит пулемет… падают, встают… белогвардейцы наступают… Победа или смерть!

Белые ведут красных на расстрел. Все наши в разорванных рубашках, со связанными руками, забрызганы кровью. Они идут к высокому обрыву, осталось совсем немного, спасенья нет, и они начинают петь.

Но вот далеко из-за леса взвилось облачко пыли, и на пригорок вылетел всадник, за ним второй, третий, и вот уже целый отряд несется по полю, и поле несется ему навстречу. Да что там отряд — лавина, все кругом покрыто мчащимися всадниками. Наши, наши! Это красная конница!

И тут заиграла такая музыка, такая музыка, что кажется, будто и мы, все мы сидящие в зале, скачем на помощь пленным. Вон красные звезды — это наши звезды, это красная конница! Скорее, скорее, скорее!..

И зал зашумел, заскрипел, задвигался.

А конница мчится по полю, потом через речку и на гору и с горы… А пленных уже подводят к обрыву… Скорей, ну скорей же! Последний поворот, и, блеснув саблями, отряд вырывается к самому обрыву. И тут в зале началось!.. Ребята стали вскакивать, хлопать, кричать, а наши пленные уже бьются вместе с конницей, и все ребята кричат: «Ура-а!..»

Вспыхнул свет, и, с трудом отрываясь от стульев, все потянулись к выходу. Какие-то мальчишки размахивали руками и, тормоша, перебивая друг друга, все время повторяли: «А помнишь… А помнишь?!»

Пахнуло ветром, прогремел грузовик.

— Покупайте пирожки! — кричала женщина в белом халате. — Покупайте пирожки!

— Ура-а! — вдруг донеслось издалека. Это кричали ребята в розовом зале.

— Эй, эй, подождите!

Мы обернулись — наши ребята.

— Ну как, понравилось? А в конце-то, в конце!..

— Здорово! — причмокивал Петька Харлашкин, двоечник. Он сегодня уже два раза смотрел эту картину, и оба раза без билета.

Издали, в самом конце улицы, виднелся большой сквер. Железный узор изгороди окаймлял его с четырех сторон, посреди широкой площадки стоял обмелевший фонтан.

— В футбол сыграем? — предложил Петька. — Вы идите в сквер, а я мяч притащу.

«Домой надо идти, а то опоздаю…» — подумал я и поплелся вместе со всеми.

Воротами у нас были высокие, густые каштаны; ветер раскачивал их ветви, и, с плеском пробиваясь сквозь листья, тяжелой дробью сыпались сверху зеленые, в иглах ядра. От сильного удара их толстая кожура лопалась, и сквозь раскрывшиеся створки, обведенный коричневым глянцем, глядел беловатый зрачок каштана.

Мы побросали пальто в траву, на каштаны, Петька свистнул, и игра началась. Я откинул мяч Сережке, Сережка мне, я ему, он мне, Петька за мной… Я остановился, бац по мячу — прямо Петьке в лоб, а от него — в ворота.

— Гол, гол! — закричали мы.

— Не считать! — орал Петька, держась за лоб. — Не считать! Штрафной!

Подхватив мяч, Чернов помчался к нашим воротам.

— Сашка, пас, пас! — кричал ему Петька. — Пас, дурак, пас…

Чернов наступил на мяч и свалился. А мы снова гол забили.

— Два — ноль, два — ноль! — И мы с Сережкой обнялись и пожали друг другу руки.

— Ноль — ноль! — заорал Петька. — Наши ворота шире.

Красный и всклокоченный, с грязным пятном на лбу, он принялся измерять ворота: свои — маленькими шажками, наши — большими.

— Это мы еще посмотрим…

— Посмотрим, посмотрим! — подбоченясь, сплевывал Чернов.

Ну ладно, думаем, мало вам двух — еще забьем. Мы — к ним, они — к нам. Только я с мячом выбрался, Петька меня за ногу оттащил. А с Чернова штаны свалились… Удар!

— Взял, взял! — замахал нам из ворот Павлик и, красиво бросившись, растянулся с мячом в руках.

Но тут набежал Петька, выбил мяч из рук и закатил в ворота.

— Один — ноль, — сказал он и вытер рукавом потный лоб.

— Один — ноль! — закружился Чернов. — Один — ноль!

— Штаны подбери! — кричали мы. — Играть не умеете, а тоже — лезете.

— Проиграли, проиграли, чего там, — отдувались они.

Усталые и охрипшие, с прилипшими рубашками, мы долго стряхивали пыль, разглядывали синяки. Потом разобрали пальто и пошли по домам. Петька Харлашкин ушел в третий раз смотреть кино.

Подходя к дому, я увидел в окне папу. Он стоял у самого подоконника и хмуро смотрел на меня.

Дома было тихо. На диван, где сидела мама, я старался не смотреть; папа, заложив руки за спину, медленно прохаживался по комнате.

— Ты когда обещал прийти? — спросил он быстро. И стало слышно, как сухо потрескивает пол, донеслись и пропали за окном чьи-то голоса.

— Мы в футбол играли, — сипло признался я и шепотом добавил: — Павлик тоже играл…

Папа остановился и повернулся к маме.

— А все потому, — сказал он, указывая на меня, — что он не чувствует никакой ответственности!.. Ответственности, — повторил папа и пристукнул карандашом.

«Как это не чувствую? — думал я. — Все время чувствую ответственность. И в школе, и когда в сквер шел… С утра до вечера покоя нет».

— Ну, довольно разговаривать, — строго сказала мама, поднимаясь с дивана. — Уроки надо делать.