Ветеран Цезаря - Остроменцкая Надежда Феликсовна. Страница 20

Ох, как мне хотелось обрушить свой кулак на его голову! Валерий, как всегда, понял моё состояние и предостерегающе положил руку мне на плечо, тихо и выразительно сказав:

— Это опасно. Оставаться здесь опасно, — добавил он громко.

Да. Драться нельзя: на стороне управляющего толпа здоровенных надсмотрщиков, а на моей — один Валерий. Задыхаясь от гнева, я пробормотал:

— Будь я консулом или претором, я приказал бы распять его.

— Он и так подохнет, — нетерпеливо сказал наш провожатый. — Идём.

Но я стоял не двигаясь и, едва удерживая стон, глядел, как этот несчастный старался выдернуть из раны палку-копьё…

«Почему он закричал „пират“, — думал я, — может быть, он видел меня среди соратников Булла? Или это относится ко всем нам, а я шёл первым? Кто он? Пастух, украденный с поля? Земледелец? Как он сюда попал?»

— Как он сюда попал? — спросил я, пытаясь выпрямиться и больно ударяясь о потолок.

— Идём отсюда, — повторил наш агент. — Ты разобьёшь себе голову.

— Ему надо помочь.

— Не беспокойся, надсмотрщики сделают всё, что нужно. Идём. — Он сделал знак рабу, несущему факел, и повернул к выходу.

— Тут уж ничего нельзя сделать, — грустно сказал Валерий. — Самое милосердное — прикончить его, чтобы не мучился. Идём.

Сдерживая слёзы, я пошёл за ними и снова спросил управляющего конторой, как попал сюда этот человек, за что он осуждён.

— Почём я знаю, — пожал тот плечами. — Компания покупает преступников и беглых рабов для работы на этом руднике. Нам не говорят, за что они осуждены.

— А дети?!

— Не знаю. Тоже, наверно, в чём-то провинились… Не знаю.

Мы вышли из галереи. Я выпрямился и почувствовал наслаждение от того, что могу расправить плечи. А те несчастные… Я взглядом спросил Валерия, что делать. Он закусил губы и молча показал мне глазами на ступеньки. Не проронив ни слова, я стал взбираться к одинокой звезде, сиявшей вверху, словно указывая путь из преисподней.

Валерий шёл за мною. Управляющий позади нас. Когда мы поднялись на поверхность, была уже ночь. Звёзды казались особенно большими и яркими… А под землёй продолжалась работа.

Не буду передавать всё, что пришлось нам увидеть. Не буду также писать, какие хищения нашли мы на этом и ещё на некоторых рудниках. Правда, попадались среди наших доверенных и честные люди. Но и они были непостижимо равнодушны к страданиям рабов. Скажу одно: всё это вызвало во мне такую тоску, какой не знал я после смерти отца.

Чем больше встречал я жестоких и корыстолюбивых негодяев, тем больше мучила меня мысль, что мать моя всё ещё в руках такого же мерзавца. И всё сильнее охватывала тревога за ту девушку, которую спас я от участи рабыни: разве не могла и она стать женою недостойного человека?

Я стеснялся говорить о ней с Валерием, хотя думал о ней всё время, когда оставался один. Я понимал, что отец ей не защита. Ей нужна опора в жизни, и такой опорой мог бы стать я. С гордостью ощущал я силу и крепость своих рук, ног, широкой груди — недаром боролись когда-то со мною Гана и сам Цезарь!

А девушка представлялась мне слабой и хрупкой, и мне хотелось спрятать её в своих объятиях от всех опасностей, какие только существуют в мире.

Проверка рудников заняла много времени. Лето шло к концу, когда мы смогли наконец подумать об отъезде домой. Валерий выбрал корабль, который должен был отвезти какие-то грузы в Лилибей на Сицилии, а затем, обогнув остров с юга, пройти между Критом и Пелопоннесом, пересечь наискось Эгейское море и подняться прямо к Эфесу, оставив Кикладские острова слева. Пришлось мне признаться Валерию, что по дороге в Эфес я хочу побывать в Ахайе. Самым деловым тоном предложил я довести нашу проверку до конца и посмотреть, как наш доверенный в Патрах выполнил приказ Волумния о помощи… тому человеку… ну… дочку которого хотели продать за долг отца… Я смешался, покраснел и умолк, потому что Валерий слишком проницательно смотрел на меня. Ласково усмехнувшись, он сказал:

— Не смущайся, мой Луций. Ты уже не мальчик. А девушка действительно очень хороша и нуждается в защите. Ну что же, отправимся в Ахайю. Поищем другой корабль.

Боги были благосклонны к нам с самого начала: ровный ветер дул в корму нашей триеры, мелкие волночки сверкали на солнце, словно щитки серебряного панциря, и, хоть я знал, что титаны ничем не защищали своё тело, мне представлялось, что это броня титана Океана [44], который на своей груди несёт меня.

В конце концов, почему бы не выйти мне победителем из предстоящей борьбы? Валерий слишком мрачно смотрит на жизнь. Возможно, что откупщики не подозревают, сколько зла причиняют они людям. И Волумний, может быть, лучше, чем кажется Валерию. Сам он ведь не пробовал просидеть целый день над перепиской книг, откуда же ему знать, как это тяжело. Валерий даже не пытался ему ничего объяснить… А вот стоило мне поведать Волумнию об этой семье в Патрах, и он сразу проникся сочувствием и утвердил все мои распоряжения! Я ликовал, думая о том, как войду в дом облагодетельствованных мною людей и встречусь с девушкой… Наш агент, наверно, рассказал им, что это я приостановил продажу с молотка их имущества. От радости и нетерпения я не мог спокойно сидеть и с разрешения кормчего помогал то ему, то матросам.

Ни одно плавание в моей жизни не проходило так легко. Мы проскочили благополучно далее водовороты Сциллы и Харибды [45], накидывающихся на мореплавателей в Мессанском проливе. Немного поднявшись к северу, корабль вошёл в глубокий залив и причалил возле Патр.

Я едва дождался, пока опустили сходни, и, оставив позади Валерия, утратившего быстроту, свойственную юности, помчался к конторе, задыхаясь, ворвался в неё, и, заметив изумлённое лицо управляющего, сказал, что очень спешу в Эфес после многомесячной поездки по Испании и вот оставил своего спутника, чтобы узнать, как выполнено приказание компании о льготах тому должнику… Мегадору… Так, кажется, его зовут.

— Я не получил никакого приказа насчёт льгот и подумал, что ты забыл о нём. Я выждал целый месяц и потом назначил аукцион…

Почувствовав, что ноги не держат меня, я сел на скамью, перевёл дух и, насколько мог спокойно, спросил:

— Неужели Волумний не послал тебе приказ? Он подписал его при мне. А теперь по его поручению я заехал проверить, как ты его выполнил. Где же эта семья живёт, раз дом их продан?

— Не дом продан, а дочь Мегадора. Помнишь красавицу Формиону? Отец предпочёл лишиться одной дочери, но сохранить жилище для жены и остальных детей. Деньги, что заплатил за неё богач Стробил из Кротона, покрыли и долг и проценты, так что Мегадор сейчас чист, как ещё не начатая долговая книга.

Формиона… Как поздно узнал я её имя! Словно ошалелый, молча смотрел я на управляющего, когда в контору вошёл Валерий; делая вид, будто не замечает моей растерянности, он спросил:

— Ну, выполнил ты поручение Волумния?

— Он забыл прислать сюда приказ… — с трудом ответил я.

— Забыл? А нам поручил проверить его выполнение! Удивительная беззаботность! Ну и что же?

— Девушка продана…

Сойдя с корабля в Эфесе, Валерий пошёл составлять отчёт о нашей поездке, а я прямо с пристани побежал к Волумнию требовать объяснений. Теперь в его доме я считался своим человеком и, узнав у привратника, где господин, без провожатых прошёл в сад к излюбленному его месту у бассейна с рыбками. На этот раз он их не кормил. Он читал. И так углубился в чтение, что не услышал моих шагов. Несколько секунд я молча смотрел на него… В воздухе был разлит аромат цветов и нагретых солнцем деревьев. Гудели шмели. Мир, покой, тишина и вокруг и на безмятежном лице Волумния. Бешенство моё возросло до пределов. Ещё секунда молчания, — и я с кулаками кинусь на этого человека!

— Читаешь? — спросил я.

Он вздрогнул, поднял глаза.