Чекисты рассказывают... - Зубов Алексей Николаевич. Страница 47

— Да что ты? Разве такое может случиться?

— Ого, а то нет! Бывает же: родится человек, а как его назвать, никто и не знает — тетка это или дядька. Тут, брат, ухо востро надо держать...

Ребята прыснули. Больные заулыбались.

— Значит, все в порядке? А мы приготовились по пол-литра тебе своей крови отвалить, а Леха даже литр грозился отлить. Выходит, что нас опередили! — смеясь сказал Маркин.

— Спасибо, ребята. Но больше, наверное, не надо.

— А может, вольем еще, а? Скорей на ноги встанешь, и опять в свой отряд. Давай, Николай? — предложил Щербаков.

Николай нахмурился, облизал обветренные губы. Протянул руку к тумбочке. Борис подал ему жестяную кружку с водой:

— Чего ты, Коля?

— Боюсь я, Лаврентьич, что мне у вас уже не придется побывать... Инвалидов в армию не возвращают.

— Не отчаивайся, Коля, тебя тут так отремонтируют, что и следов не останется. Все в порядке будет, — старался успокоить его Галушкин.

В палату вошла дежурная сестра. Она приветливо поздоровалась с партизанами.

— Товарищ младший лейтенант, вас просит к себе начальник госпиталя.

— Хорошо, сестричка. Спасибо, сейчас иду, — ответил Галушкин.

Сестра вышла, а Галушкин склонился над Николаем, взял его за руку. Николай повернулся к нему:

— Борис... Лаврентьич, — губы его задрожали.

— Крепись, Николай. Мы тебя не забудем.

— Лаврентьич, передай всем товарищам, всему отряду от меня... а вас я никогда не забуду... до последних дней...

Галушкин обнял и поцеловал раненого.

— Будь здоров, Коля, поправляйся, мы уверены: все обойдется хорошо.

— Прощайте, ребята...

— До свидания, Коля.

Партизанам было грустно и тяжело расставаться с раненым товарищем. Андреев стоял в стороне.

— Алеша... Спасибо тебе, как брату...

Андреев засопел. Он наклонился к Николаю и долго не поднимал своей лохматой головы с его часто вздымавшейся груди.

Так закончился тяжелый переход по тылам врага группы московских спортсменов-комсомольцев, участников разведывательно-диверсионного отряда советских партизан. Из отряда они вышли 18 мая 1942 года, а линию фронта перешли 5 июня 1942 года. Но в отряде еще долго ничего не знали об их судьбе. И только 21 июня 1942 года из Москвы передали радиограмму, в которой сообщили, что Борис Галушкин и его боевые товарищи благополучно вышли на Большую землю. Раненого бойца сдали в полевой госпиталь. Разведывательные материалы, которые они принесли, получили высокую оценку командования Западного фронта Красной Армии.

ВЕРНОСТЬ

Он бежал по пустынному шоссе, часто оглядываясь на зарево пожара и невольно вздрагивал, когда за его спиной гремели орудийные выстрелы, а потом высоко в ночном небе рвались снаряды. Где-то гудели невидимые самолеты. Эхо от взрывов авиабомб подобно грому долго перекатывалось над горами.

Надвинувшееся облако закрыло луну, стало темнее. Беглец остановился, прислушался. Недалеко шумела вода. Свернув с шоссе, он побежал в сторону шума, спотыкаясь о камни, и вскоре оказался перед разрушенной мельницей на берегу реки. Не раз, когда пленники возвращались из каменоломни, где каждый день рубили и грузили на машины ракушечник, он видел около мельницы обгоревшие бревна. Но сейчас их не было. «Где же они? — с тревогой подумал он, вглядываясь в темноту. — Ага, вон, чернеют».

Он скатил в воду два бревна, сел на них верхом и оттолкнулся от берега. Течение подхватило и понесло. Загребая руками, он пытался удержать бревна параллельно берегам, а они шевелились под ним, расходились, словно живые. Сжимая бревна ногами и обнимая руками, как неопытный седок норовистую лошадь, он старался не свалиться и закрывал глаза, когда его стремительно проносило мимо торчавших из воды камней.

Кончалась ночь. Луна неторопливо спускалась к темной гребенке леса, покрывавшего невысокие горы, серебрила поверхность реки.

Беглец понял, наконец, что свободен, и облегченно вздохнул. Управляя бревнами, он внимательно всматривался в берега, старался отыскать место, где можно было спрятаться от погони.

...Вторые сутки он скрывался в небольшой пещере, вымытой в толще обрывистого берега. Убежище было надежное, только очень донимал голод. Он часами сидел у проносившейся мимо прозрачной воды, наблюдал, как проплывали стаи крупных рыб. Бросал в них камни, но напрасно. Ему удавалось оглушить только мальков, но и тех уносило быстрым течением. Питался зелеными ягодами ежевики, шатром нависавшей над входом в пещеру. Вскоре от зеленых ягод у него появилась оскомина. Было больно сжать зубы. Сегодня в прибрежных кустах он нашел гнездо с двумя конопатыми яйцами величиной с ноготь и съел их вместе со скорлупой, но голода не утолил. Он ходил по тесной пещере, как зверь в клетке. Беглец хорошо понимал, что надо уходить, пока еще были силы, но в окрестности слышались выстрелы. И это его удерживало. По-видимому, гитлеровцы охотились за узниками, убежавшими, как и он, в ту ночь из концентрационного лагеря через брешь, пробитую в ограде авиабомбой.

К концу третьего дня его пребывания в пещере небо заволокло тучами. В верховьях реки засверкали молнии, глухо и длинно зарокотали горы. Сырая хмарь погасила последние отблески уходившего дня. Вода в реке стала быстро прибывать, помутнела и вскоре потекла в пещеру. Хлынул дождь. Рев поднявшейся реки и вой ветра заглушали все вокруг. Частые удары грома, казалось, раскалывали горы на части.

Вода поднялась уже выше пояса. Беглец с трудом выбрался из залитой пещеры и, хватаясь за кусты, за выступы камней, стал карабкаться на высокий крутой берег. Холодные струи дождя хлестали в спину, — в лицо. Вдруг гибкие стебли выскользнули из ослабевших рук, неудержимая сила потянула его вниз. Стараясь удержаться, схватился за жгучие плети ежевики, но, громко вскрикнув от боли, выпустил их и полетел в ревущий поток.

Беглец очнулся, тело его сковывала холодная липкая сырость. По мере того как приходило сознание, его охватывала тревога. «Где он? Что с ним?» Он открыл глаза и увидел, что лежит на краю берега, покрытого свежим илом. Река, бесновавшаяся вчера, сегодня мирно урчала. Яркое солнце выползало из-за гор. Невдалеке темнел лес. Увидев все это, беглец вспомнил, что с ним произошло, и понял, что надо поскорее уходить. Собравшись с силами, он приподнялся на руках и пополз к лесу. Движения согревали его, а тепло прибавляло сил. Держась за ствол дерева, он встал на ноги, передохнул. Потом, медленно переходя от дерева к дереву, направился в чащу. Однако дальше вековой сосны, которая стояла на его пути, он идти не смог и со стоном свалился на хвою. Полежав минуту, он попытался ползти, но вскоре потерял сознание.

Далеко за полдень он неожиданно, как от сильного толчка, проснулся, сел и несколько минут напряженно вслушивался в новый звук: где-то лаяла собака. Ему стало страшно. Человек хорошо знал, как трудно пешему уйти от овчарки, если она взяла след. Поднявшись на ноги, он с тревогой посмотрел в ту сторону, откуда доносился лай. Стряхнув с изорванного обмундирования куски ила, он направился к реке, надеясь, что и на этот раз она спасет его.

Долго шел вдоль обрывистого берега, искал спуск к воде. Лай то смолкал, то слышался громче, заставлял его ускорять шаг и пристальнее всматриваться в реку, берега которой, как назло, были обрывисты и высоки. Вода налетала на камни, шумела и пенилась. Прыгать в реку с такой высоты было безумием. Он решил, что живым в руки врагам не дастся. То, что он видел и пережил в концентрационных лагерях, особенно в последнем, было страшнее смерти. Слыша нетерпеливый лай собаки, беглец вспомнил, как на его глазах овчарки до смерти загрызали узников, пытавшихся убежать из лагеря. Он знал, что если его поймают фашисты, то они сделают с ним то же. У него зашевелились волосы, когда он представил, как его настигает погоня. Он застонал и побежал дальше, надеясь все же спуститься к спасительной воде. Но река точно издевалась над ним: все выше поднимала она свои обрывистые берега, а вода бурлила и шумела так, что порой заглушала собачий лай...