Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович. Страница 20

Меня все время беспокоила мысль, что мы заблудились и до ночи не найдем села. Почему-то вспомнилась песня того инвалида, который починил мне когда-то гармонь, и на языке все время вертелось: «Как в степи глухой замерзал ямщик…» «Умирал ямщик», — поправлял я себя мысленно, но при новом повторении опять лезло слово «замерзал». «Ты, товарищ мой…» Это Митька — мой товарищ. «Ты, товарищ мой, передай… передай маме… матери, что в степи глухой… я замерз. И еще передай слова прощальные…» Последнее нагнало вдруг на меня такую тоску, что горло сдавило и по щекам потекли слезы. «Хоть бы Митька не заметил», — подумал я, и снова лезла песня: «Ты, товарищ мой, передай слова прощальные…»

Ветер все крепчал и уже всерьез, по-настоящему сопротивлялся, не пуская нас вперед. Он ревел, бросал в лицо целые пригоршни снега, рвал полы пальто и чуть не валил с ног. Мы поминутно останавливались, поворачивались спиной к ветру, чтобы передохнуть, и снова пробивались вперед.

Я чувствовал, что совсем выбиваюсь из сил, но не поддавался и старался не показать этого Митьке. Я успокаивал себя, гнал прочь мысль о том, что мы можем погибнуть, но ничего не получалось. Страх проникал все глубже и глубже в сознание и лишал последних сил.

Что-то подобное я пережил позапрошлым летом. Решился я тогда вместе с ребятами переплыть пруд, хотя плавал плохо. Не успели мы отплыть от берега, как я оказался позади всех. Но я не стал торопиться: главное — переплыть, и поэтому плыл медленно, сберегал силы. Ребята уже сидели на том берегу, отдыхали, когда я доплывал лишь до середины. Решил поторопиться и попробовал плыть «наразмашку». Выбрасывая попеременно руки и загребая под себя воду, я нечаянно плеснул в лицо. Вода попала в рот и нос, я захлебнулся, закашлялся и снова глотнул желтоватой теплой воды. Испугавшись, я стал во всю силу работать руками и ногами, чтобы скорее добраться до берега. Но берег был далеко, а я, еще и еще раз хлебнув воды, почувствовал, что руки и ноги отказываются повиноваться. «Утону», — вдруг мелькнула мысль, и последние силы оставили меня. «Помогите!» — закричал я. Через минуту все ребята были около меня, но не знали, что со мной делать. Как сквозь сон, я услышал чей-то голос: «Да ты не бойся, потихоньку плыви!» Это образумило меня, я увидел ребят и, немного успокоившись, продолжал плыть. Товарищи плыли рядом со мной. Часа два я лежал потом на песке, отдыхал, но в воду в тот день больше не полез, даже к своей одежде пришел по берегу.

Конечно, если бы тогда я не подумал, что могу утонуть, все обошлось бы благополучно. Но мной овладел страх, и я стал бессилен. Поэтому теперь я старался во что бы то ни стало отделаться от мысли, что мы можем замерзнуть в степи. Успокаивающе действовал Митька: сохраняя хладнокровие, он уверенно шел вперед.

Но когда стало смеркаться, забеспокоился и он.

— Уже и день кончается, а реки все нет… — Митька посмотрел вокруг. — Ничего не видно. — Он помолчал. — Поедим давай, что ли?

Я обрадовался этому предложению, и мы уселись на санки, подставив спины ветру. Митька снял отцовы рукавицы, пропитанные мазутом, достал голубя, разломил, отдал мне половину.

— Ешь да вспоминай чернокрылого. Никогда не ел голубятины, жалко переводить такую птицу. Да тут и есть-то нечего. — Митька повертел мясо, выбирая, с какого конца начать его есть, и решительно откусил крыло. — А ничего, как курятина, правда?

— Угу, — согласился я, уминая за обе щеки голубя.

Ветер пронизывал насквозь. Потная, разгоряченная спина остывала, и по всему телу прошел озноб. Клонило ко сну.

Возле нас быстро рос сугроб, ноги почти по колено замело снегом.

— Ого, так нас может совсем замести! — сказал Митька, вытаскивая ноги. — Пошли, а то скоро ночь будет… — его голос дрогнул. — Но останавливаться не будем, — решительно предупредил он, будто угадав, что я готов лечь на снег и уснуть. — Будем идти, пока не наткнемся на село. А если сядем — капут. Спина как быстро охолонула. Пошли.

Мы тронулись дальше.

Темнота быстро накрыла нас, и идти стало еще тяжелее. Я уже несколько раз падал, Митька помогал мне подняться на ноги, и мы шли дальше.

— Ты только держись! — кричал он мне в ухо, так как ветер заглушал слова. — Не может быть, чтоб мы не наткнулись на село. Уже скоро…

Скоро! Этим словом Митька подбадривает меня уже часа три. За это время я лишился совсем сил. Засыпал на ходу, ноги подкашивались, я падал. Измученный, еле тащивший ноги, Митька терпеливо поднимал меня, подхватывал под руку. Обидно, что в такую трудную минуту я стал обузой, а не помощником товарищу.

Я уже совсем пал духом и просил только об одном:

— Оставь меня, Мить, чего ты будешь из-за меня пропадать…

— Ты что? — сердился Митька. — Пропадать! Кто тебе сказал, что пропадать? Вот уже, кажется, хаты виднеются…

Я знал, что Митька обманывает, но все же это несколько прибавляло сил.

Проходило время, и я снова падал.

— Ложись на салазки, — сказал мне Митька.

— Не… Брось меня, я не могу больше…

— Ложись, говорю тебе, — злился Митька. — Размазня какая-то, с тобой тут еще возись, уговаривай.

Мне было все безразлично, хотелось одного, чтоб он оставил меня в покое. Я сразу уснул бы, и все.

Но Митька не оставлял. Он положил меня на санки и продолжал тащить их.

«Зачем он делает это? — подумал я. — Бросил бы, все равно мне пропадать…» Я почувствовал, что лежу на чем-то твердом, и вспомнил: «Это гранаты… Если бы взорвались сейчас — сам отмучился и Митьку освободил бы…»

И тут я вспомнил маму, Лешку, дядю Андрея, и стало обидно, что я их больше никогда не увижу. Кончится война, а меня не будет. Митька расскажет, как было дело, и тогда все скажут: «Дурак, размазня…» «И вправду размазня, — решил я. — Может, скоро село будет, Митька старается, а я… Нет, и я тоже должен бороться вместе с ним за жизнь… Конечно, за жизнь! Надо встать и идти…»

— Мить! — крикнул я, но он не услышал.

Тогда я попробовал встать самостоятельно и вывалился из санок.

— Ты чего тут дурочку валяешь? — закричал Митька. — Все равно не брошу, понял! А по шее, если хочешь, дам. Вот увидишь, дам! — сердился он.

— Я хочу идти.

Митька помог мне встать, и мы продолжали путь.

— Ничего, ничего, — то и дело повторял он, тяжело дыша. — Не пропадем!

— Угу, — соглашался я. — Конечно… Не пропадем… Мить, а ты стрельни, может, нас услышат.

— Люди подумают, что немцы стреляют, не придут. А если немцы услышат, знаешь, что будет?

— Скажем: нашли на дороге.

— Нет, лучше не надо.

Я все время шептал, стараясь внушить самому себе: «Нет, мы не пропадем… Мы сильные… Митька сильный, и я тоже… Ну что ж, что устал? Это ничего, подумаешь, метель… Будем потихоньку идти… Главное, без паники… Как Митька…»

Но это уже мало помогало. Даже Митьку покидали последние силы, хотя он и крепился.

— Мить, стрельни… — снова и снова просил я его. — Ну, пусть немцы услышат, что они нам сделают?..

— Повесят… И пистолет отберут — вот что.

— Ну, пусть отберут… Стрельни, Мить…

Митька уступил моей просьбе, достал пистолет и стал целиться в темноту.

— Да ты вверх стрельни, слышнее будет.

Он не обратил внимания, надавил на спусковой крючок, но выстрела не последовало.

— Что такое? — проворчал Митька и стал осматривать пистолет, пробуя винтики и выступы на оружии. Он нажал на какую-то кнопку — из рукоятки бесшумно выскользнул магазин с патронами и упал к ногам. Митька нашел его, вытер снег, осмотрел. — Патроны есть, — сказал он и, вставив магазин на место, снова нажал на спуск. Выстрела не было. Наконец он нащупал рычажок, повернул его и выстрелил.

— На предохранителе был, — пояснил Митька и снова поставил рычажок на место.

Выстрел получился слабый и короткий, он тут же сразу и затих. По-прежнему завывал ветер.

— Услышишь в такую пургу, только зря пулю испортил, — сказал недовольно Митька.

А по-моему, не зря. Выстрел встряхнул нас, отогнал на некоторое время мрачные мысли и словно прибавил сил. Вскоре мы наткнулись на большой стог соломы. Сначала мы подумали, что пришли в село, обрадовались, но вскоре убедились, что это был только стог. От него мы не стали уходить, принялись сооружать себе берлогу. Усталые и измученные, мы очень долго трудились. Я никогда не думал, что так тяжело выдернуть из стога клок соломы. Это почти невозможно. По нескольку соломинок, которые ветер тут же подхватывал и уносил, вырывали мы из чьих-то, казалось, цепких рук. Пока сделали небольшое углубление, все руки были исцарапаны в кровь. Наконец мы смогли залезть в небольшую нишу и сесть там, сгорбившись, на корточках, как шахтеры в лаве на старых картинках.