Петька Дёров(изд.1959) - Аланов Виктор Яковлевич. Страница 37

«Вжик… вжик…» — засвистели пули совсем рядом с Петькой. Лошадь вдруг с ходу остановилась и стала оседать на задние ноги. Едва не перелетевший через ее голову Петька повис на гриве, но, вовремя разжав руки, успел отскочить в сторону. Обе задние ноги лошади были перебиты, из них лилась кровь. Разгоряченная кобылица, стоя на передних ногах, пыталась приподняться, оглядывалась назад, крутила головой и вдруг, словно поняв, что ей больше не встать, заржала протяжно и жалобно. Шагнув к морде лошади, мальчик вдруг увидел, что из глаз кобылицы катились слезы. Петька не замечал, что и сам плачет от острой жалости к животному, только что спасшему его.

Просвистела новая пулеметная очередь; Петька согнулся и, низко пригибаясь к земле, кинулся в лес.

Сзади трещал пулемет, разрывные пули щелкали по деревьям. Но Петька всё углублялся в лесную чащу.

Поздним вечером Петька вернулся в отряд. Встретившая его тетя Маня даже испугалась, увидев перед собой мальчика, измазанного грязью, с окровавленным лицом, исцарапанного и исхлестанного сучьями. Она хотела было немедленно отвести его в санчасть, чтобы вымыть и привести в порядок, но Петька вывернулся из-под протянутой к нему руки и, бросив только: «Некогда, тетя Маня, я сейчас», — помчался прямо к Чернову.

У Сергея Андреевича Петька отдышался и по порядку подробно рассказал всё, что видел, где был и что с ним случилось.

— Ну, молодец, — сказал Чернов, внимательно выслушав рассказ юного разведчика. — Справился неплохо. Теперь иди, приведи себя в порядок и отдыхай.

Немного позже разведка привела в отряд несколько бежавших из деревни Захворово колхозников, встреченных партизанами. Все они подтвердили принесенные Петькой данные о численности гитлеровцев и их расположении.

Той же ночью партизаны сделали налет на деревню, занятую карателями; не ожидая от партизан такой дерзости и быстроты, гитлеровцы, захваченные врасплох, почти не сопротивлялись. В панике бросая оружие, они пустились наутек. Только в крайнем домике, где когда-то была колхозная изба-читальня, партизаны встретили упорное сопротивление. Прямо из окон дома в них строчили два пулемета.

Отличился моряк-балтиец Николай Утлих. Зайдя со двора, он ползком подобрался к окну и бросил в него одну за другой две гранаты. Пулеметы замолкли. А когда крыша избы загорелась, подожженная попавшими в нее трассирующими пулями самих немцев, из дома никто не выбежал… Дом горел, как факел, и скоро крыша его рухнула внутрь, похоронив под собой трупы гитлеровцев.

Распразившись с оккупантами, партизаны, с помощью местных жителей, сняли с виселицы на базарной площади трупы казненных — колхозного бригадира Никифора Ивановича Сидорова и его восемнадцатилетнего сына — комсомольца Мити. Оба активно помогали партизанам; их предал полицай — тайный агент гестапо, которому, к великому сожалению захворовцев, удалось бежать вместе со спасшимися гитлеровцами.

Тела зверски замученных патриотов были уложены на крестьянскую телегу, украшенную цветами и зеленью, и отвезены за деревню, где бойцы партизанского отряда и местная молодежь уже успели выкопать братскую могилу.

Пасмурны и суровы были лица партизан и крестьян, тесной толпой окруживших могилу, в которую уложили бок о бок отца и сына. Могилу быстро зарыли. И тут, сделав шаг вперед, из толпы выступил Чернов.

— Покойтесь с миром, товарищи, — глухо и торжественно прозвучал голос комиссара. — Честь и слава вам, павшим в борьбе за родную землю. Мы не можем украсить вашу могилу цветами, поставить вам памятник. Мы должны даже сровнять ее пока с землей, чтобы не нашли ее псы-оккупанты, чтобы не надругались над вами и мертвыми. Мы не можем даже отдать вам, борцам за свободу, последний боевой салют. Но клянёмся: каждый наш выстрел по врагу будет салютом в вашу честь.

В полном боевом порядке отряд покинул деревню, забрав немалое количество военных трофеев. Возвращаясь, бойцы огорчались лишь одним, — что не могли взять с собою захваченные у немцев танкетки. Их пришлось сжечь, сняв лишь станковые пулеметы. Пришлось взорвать толовыми шашками и противотанковые пушки. Тащить с собою такую тяжесть было неразумно, да и снарядов к ним взять было неоткуда.

Уложив раненых в повозки, отряд направился в глубь леса.

РАЗГРОМ ГИЛЛЕРА

Всю ночь, пока в Захворове хозяйничали партизаны, староста Прокоп Прокопыч просидел в своем «личном бомбоубежище» — небольшой пещерке, хитроумно выкопанной в стене заброшенной картофельной ямы. Фруктовые деревья, густо окруженные молодой порослью, надежно укрывали яму от постороннего глаза.

Только на рассвете, когда давно уже отгремели последние выстрелы, староста решился, наконец, выбраться наружу и поразведать, — что же делается в деревне?

«Дом-то цел ли?»— была первая мысль Прокопа Прокопыча Сидорова, когда он, отдуваясь, вылез из кустов.

Дом был цел. Его крыша, даже не задетая ночной перестрелкой, мирно проглядывала через ветки деревьев.

Осторожно, с оглядкой, староста подобрался к изгороди, отделявшей сад от двора. Еще не известно, — что делается в доме?

Осторожность всю жизнь была главным руководящим мотивом действий Прокопыча. Она позволила ему, богатеющему крестьянину-середняку, сохранять неплохие отношения с односельчанами в старое время. Она помогла ему избежать раскулачивания в годы коллективизации. Порядив между собою, захворовцы порешили, что Прокопыч — мужик хоть вроде и зажиточный, но не вредный и советской власти не противник. Без особых возражений его приняли в колхоз, куда Прокопыч вступил из той же осторожности — чтобы не отличаться от других.

И в колхозе Прокоп Прокопыч действовал осторожненько— на глаза правлению без особой надобности не лез, выполнял свои обязанности ни хорошо, ни плохо, ни разу не заслужил похвал, но не имел и выговоров. Когда умерла его первая жена, не оставив ему детей, Прокоп вторично не женился — тоже, пожалуй, из осторожности, — кто его знает, на какую попадешь.

И лишь раз в жизни обычная осторожность изменила ему, когда, вскоре после прихода гитлеровцев, Прокоп Прокопыч, уверенный в непобедимости завоевателей всей Европы, открыто стал на их сторону, приняв на себя обязанности старосты, и впервые развернулся, выслуживаясь во всю мочь.

Развернулся, а теперь горько сожалел об этом. Партизанское движение в крае ширилось и росло. Как ни скрывали гитлеровцы истинное положение на фронтах, но правдивые известия разными путями доходили до населения. И Прокоп Прокопыч всё чаще корил себя за то, что поддался соблазну власти.

«Заглонул кус, а теперь и не выплюнуть, — размышлял он и сейчас. — Если партизаны в деревне остались, — не вывернешься. А если немцы верх взяли, тоже как бы не сказали, чего, мол, прятался, когда нужно было нам помогать? Господи милостивый, дожил до хорошей жизни! К собственному дому, как вор, крадусь!»

И он почти на цыпочках вошел во двор и стал тихонько подходить к окошку, чтобы заглянуть в него.

Несмотря на ранний час, жители деревни уже не спали. Взбудораженные ночными событиями, захворовцы в эту ночь и не ложились. Слышались голоса, по улицам ходили люди. Над пепелищем сгоревшей избы-читальни вился дым, поднимавшийся от догоравших бревен. В утреннем воздухе тянуло гарью и смрадом сгоревших трупов.

Крадучись, Прокоп Прокопыч подошел к окошку и заглянул в избу. Вроде бы пусто. Никого.

— Что это ты, сват, никак к себе в избу без стука заходить боишься? — раздался вдруг насмешливый женский голос.

Староста круто обернулся. Глядя на него в упор, у ворот стояла бабка Иваниха. По ее худому, иссохшему лицу скользила ехидная улыбка.

— Да нет, оконницу смотрю, — что-то вроде подгнивать начинает, — по возможности равнодушно ответил Прокопыч.

— Погляди-ка, погляди… Гнили кругом много. Как бы, кроме оконницы, и еще что не погнило, — с прежним ехидством поддержала Иваниха.