Призрак и другие соучастники - Романова Любовь Валерьевна. Страница 1

Любовь Романова

Призрак и другие соучастники

ГЛАВА 1 СТАСЯ

— Проблема русских ученых решена? — голос в телефонной трубке скрипел, точно ствол старого дерева в предчувствии бури, — Я прав?

— Как никогда, — ответил лысый человек, рассеянно наблюдая за автомобильной рекой из окна своего кабинета.

С высоты двадцать второго этажа бизнес-центра Потсдамская площадь выглядела очень неуютной. Среди угловатых, словно ледяные торосы, зданий брели крошечные человечки. Они горбились и поднимали воротники, пытаясь укрыться от промозглого мартовского ветра.

Лысый стоял вплотную к стеклянной стене, почти касаясь ее гладко выбритым подбородком. Случайному посетителю кабинет за спиной мужчины вряд ли бы смог рассказать хоть что-нибудь о своем владельце. Любопытный взгляд не находил здесь ни фотографий дородной фрау в обнимку с розовощекими детишками, ни кубка за победу в школьном чемпионате по футболу, ни легкомысленных пустячков, подаренных коллегами в канун рождества. Только голые стены, простая мебель из черного дерева и прямоугольник серого ковра на полу.

Напротив огромного письменного стола мерцал плоский экран. На нем беззвучно сменяли друг друга кадры с места авиакатастрофы. Маленький спортивный самолет упал во время полета из Берлина в Москву. Четыре человека, находившиеся на борту, погибли.

— Все содержание их компьютеров у нас, — негромко сообщил Лысый телефону.

— Я слышал, что после них остались не только расчеты… Есть еще ребенок…

— Да, девочка. Сейчас ей полтора года.

— Способности уже дали о себе знать?

— Нет. Это произойдет не ранее, чем ей исполнится 12 лет.

— Где она?

— В Москве.

— Почему не в Берлине? Почему вы не наблюдаете за ней? — скрип в трубке приобрел металлический оттенок.

— Мы наблюдаем. Нет смысла забирать ее от родных. Пусть все идет своим чередом. Когда настанет время, мы будем рядом.

— Уж постарайтесь…

Связь прервалась. Силуэт владельца кабинета черной аппликацией замер на фоне окна. Безжизненный взгляд уставился в точку, которая находилась где-то на исковерканной городским пейзажем и смазанной вечерним смогом, линии горизонта. Пожалуй, только одна деталь в этом человеке могла привлечь внимание — длинный, загнутый ноготь на левом мизинце.

«Инопланетянка», — решил Гарик, рассматривая девочку, стоявшую посреди двора. Вязанный берет, две русые косички до лопаток, острые коленки и глаза на пол-лица. Она напоминала фарфоровую куклу, печально взиравшую на поток людей из витрины, заставленной копеечными игрушками. От осенней влаги выбившиеся из прически волоски завивались в озорные бараночки, образуя вокруг головы пушистый нимб. На левой щеке то и дело мелькала ямочка, которая придавала своей хозяйке какую-то особую, инопланетную беззащитность. Девочка нежно прижимала к груди папку для рисования и с любопытством разглядывала здание интерната.

Каким ветром ее сюда занесло? Такую домашнюю, чистенькую? Все в ней, от полосатых гетр до желтого рюкзачка за спиной, кричало о чужом, незнакомом Гарику мире. Мире, в котором есть бабушкины пирожки, уроки фортепьяно, сказка на ночь и большой торт на день рожденье.

«Наверное, дочка одной из училок, — подумал Гарик и решительно полез в карман за самострелом из напальчника, — Интересно, если зарядить ей рябиной по коленкам, заревет?» Но узнать это он не успел. Из дверей интерната выглянула Антонина Петровна, маленькая, конопатая женщина, похожая на рыжего клоуна, только порядком растолстевшего и натянувшего длинную клетчатую юбку. Ребята в интернате звали ее Антошкой. Она работала в администрации города и курировала единственный интернат в Тихореченске.

Антошка поманила Инопланетянку, и та исчезла за огромными дубовыми дверями. «Это же новенькая! — догадался Гарик, — Теперь у нас жить будет». Он собирался отправиться следом за девочкой — все-таки не так часто в интернат поступали его сверстники, но в этот момент за спиной послышался трубный голос учителя труда. Он собирал мальчишек для очередного похода в мастерскую. Гарик тут же забыл про странную девочку. То же невидаль, инопланетянка с двумя косичками!

Стася, следом за Антониной Петровной, поднималась по лестнице интерната № 2. Это была необычная лестница. Широкая, с массивными каменными ступенями, напоминающими спящих тюлений, и изящными перилами. У ее подножия с двух сторон замерли фигуры греческих богов: упитанной женщины в развивающихся одеждах и грозного мужчины с внушительным посохом. «Гера и Зевс», — догадалась Стася — в доме бабушки было много книг по культурологи, поэтому она немного ориентировалась в греческих богах.

На стене вдоль лестницы висели огромные портреты, написанные маслом. Стася, в первый момент, даже засомневалась, что попала в интернат. Больше всего этот пустынный холл с широкой лестницей, ведущий на второй этаж, гигантской люстрой под потолком и мраморными статуями походил на музей или дом процветающего дворянского рода. Сейчас на лестнице появится дряхлый смотритель или высокомерный дворецкий и строго поинтересуется: «Кто это вас сюда пустил?»

— Ну как? Нравится? — спросила Антонина Петровна с таким видом, словно все, что их окружало, было ее заслугой.

— Здесь очень красиво.

— Да… Такого интерната, как в Тихореченске нигде, в России больше нет! Этот дом в начале 19-го века пожертвовал Михайловскому кадетскому корпусу князь Владимир Васильевич Вершицкий. Страшный был человек! Немало жизней сгубил, а перед смертью раскаялся и отдал свое родовое гнездо сиротам…

Чувствовалось, что Антонина Петровна не первый раз говорит об этом князе — история звучала гладко, как рассказ пожилого экскурсовода. Но Стася слушала внимательно. Все-таки ей теперь здесь жить. Впрочем, она всегда всех слушала внимательно. «Умений слушать — одно из самых ценных умений женщины, — говорила бабушка, — Почти такое же ценное, как умение слышать».

— А чьи это портреты на стенах?

— О! — торжественно подняла указательный палец Антонина Петровна, — это портреты всех директоров интерната. Вот — сам Вершицкий. Он несколько лет руководил кадетским корпусом. После революции корпус превратили в интернат для беспризорников.

Стася замерла перед изображением князя, покрытым от времени сеточкой мелких трещинок. На нее смотрел пожилой, усталый человек в военной форме. Серый мундир, седые, аккуратно причесанные волосы, болезненный цвет лица, на левой щеке тонкий шрам. Бесконечная тоска во взгляде. «Глаза, припорошенные пеплом», — вспомнились Стасе слова из какой-то очень грустной книги.

Дальше шли портреты самых разных людей. Антошка останавливалась у каждого из них. Один директор интерната возродил яблоневый сад вокруг здания, другой пристроил бассейн, третий сколотил из ребят театральную труппу, которая гастролировала по всей стране, четвертый оборудовал лучший в городе спортивный зал. Стася поднималась по лестнице, вглядываясь в лица, строго смотревшие на нее с картин. Некоторые были написаны просто мастерски — люди казались на них почти живыми. Другие больше напоминали грубую мазню. Да и рамы были очень разные: широкие, узорные и совсем простые, на скорую руку покрытые лаком.

— А этого человека я прекрасно знала, — сказала Антонина Петровна, не дойдя до конца лестницы несколько ступеней, — Сергей Николаевич Загубский, царства ему небесного. Умер полгода назад. А какой человек был! Тридцать лет руководил нашим интернатом. Я ведь в пединститут из-за него пошла. Он тогда в школе у нас работал учителем астрономии. Как же он умел рассказывать! О черных дырах, о звездах-карликах… — Антонина Петровна смахнула набежавшую слезу. — Покинул нас Сергей Николаевич. От инфаркта умер…

— А кто после него стал директором?

— Стервелла Родионовна.

— Кто? — удивилась Стася.

— Эээ… Стелла Родионовна Талдыко. Замечательная женщина, великолепный педагог…