Необыкновенный консилиум - Шингарев Геннадий. Страница 36

«Больной скончался».

Назавтра его снова вызвали в больницу. В его кабинете соком к столу сидел гестаповец.

— Негодяй, — сказал офицер, не повышая голоса. — Ты солгал. Никакого крушения на станции не было.

— Но больной мог сказать мне неправду, — пробормотал доктор.

— Где он?

Доктор снял очки и, моргая, стал протирать стёкла полой халата.

— Больной умер, — сказал он.

Офицер приказал позвать фельдшерицу. Он спросил: правда ли это?

Фельдшерица посмотрела на доктора и ответила:

— Не знаю.

Тогда офицер встал, надел фуражку и вместе с врачом отправился в обход по палатам. Их было всего три. Во всех палатах стояли пустые кровати.

— Ну и больница, — заметил офицер. — Где же вы его похоронили? — спросил он о раненом.

Доктор сказал:

— На кладбище.

Вышли на крыльцо. Напротив общего корпуса находилась кухня, а поодаль — длинный и низкий барак с наглухо занавешенными окнами.

— Там что? — спросил офицер. И, не дождавшись ответа, зашагал к бараку.

Врач, в развевающемся халате, с трудом поспевал за ним.

Дверь была заперта. Офицер вопросительно обернулся.

Врач пробормотал:

— Это заразное отделение. У нас эпидемия сыпного тифа. Тифус, — объяснил он.

— Тиф? — сказал немец. И озадаченно расставил тощие ноги в чёрных галифе.

Он потребовал историю болезни умершего. Врач принёс кипу исписанных листов. Офицер долго рассматривал их. Наконец сунул всё в портфель, щёлкнул замком, и скрип его сапог затих вдали.

А ночью на больничный двор въехала подвода. Колёса были обмотаны тряпьём. Врач вышел и отпер ключом дверь «тифозного» барака. В бараке находился только один больной. Он уже мог передвигаться на костылях. Люди, приехавшие с подводой, вывели раненого под руки на крыльцо.

Старый доктор пошёл домой и вернулся, держа под мышкой узелок с бельём и инструментами.

— Возьмите меня с собой, — сказал он.

С тех пор его не видели в больнице. Позже узнали, что он ушёл в отряд к партизанам.

Глава 49 КОРВРАЧ БУРДЕНКО

Необыкновенный консилиум - _55.jpg

Что общего между медициной и войной? Солдат стреляет. Врач лечит. Медицина отстаивает жизнь. Война несёт смерть. Кажется, что это две вещи несовместные. И всё-таки они оказываются рядом, больше того, соединяются в одном лице. Это лицо — военный медик. Врач, ставший солдатом: Военная медицина — это совместный плод военной науки и врачебного мастерства. Поэтому организация медицинской помощи на войне одинаково зависит и от того, какая сейчас медицина, и от того, какая идёт война.

В армии Наполеона существовали амбулансы. Походы и битвы — вот как выглядела в то время война. Армия непрерывно двигалась, и медицина колесила следом за полками, а в сражении шла в огонь вместе с солдатами.

Во время Севастопольской обороны война была позиционной: войска сидели в укреплениях. Главной ударной силой стала артиллерия. Раненых стало больше. Но зато и медицина сделала шаг вперёд. Пирогов уже не ампутировал направо и налево, как делали раньше; появилась гипсовая повязка, были придуманы первые меры для борьбы с гнойным воспалением ран. И врачи находились уже не на передовых позициях, а там, где они были нужнее всего, — в госпитале, за операционными столами. Впервые была введена сортировка раненых, и всё лечение стало более организованным.

В XX веке медицина достигла громадных успехов. Достаточно назвать хотя бы два новшества: переливание крови и пенициллин. Изобретение этого лекарства (оно было впервые применено в английской армии в конце 1941 года) сравнивали с изобретением нового вида оружия. Пенициллин — враг микробов, он прекрасно излечивает заразные болезни и гнойное воспаление ран.

Словом, за 80 лет, прошедших со времени Пирогова, искусство лечения раненых и больных изменилось до неузнаваемости. Но изменилась и война.

Миллионные армии. Невиданные разрушения. Грандиозные наступательные операции, когда за несколько дней войска проходят с боем десятки и сотни километров. И огромный, нескончаемый ноток раненых.

Конечно, к этой войне готовились. Войну ждали. Но когда она началась, то оказалось, что прежняя медицинская система устарела и нужно придумать что-то новое.

Нужно было не просто спасать жизнь пострадавшим. Нужно было добиться, чтобы раненые выздоравливали и возвращались на фронт. Ещё в конце первой мировой войны кто-то бросил крылатую фразу: «Франция выиграла войну благодаря своим раненым». Уже тогда было ясно, что раненый в бою вовсе не обязательно должен быть вычеркнут из солдатских списков. Он ещё повоюет. Надо только вовремя оказать ему помощь, вовремя вынести из-под огня, остановить кровотечение и быстро переправить в тыл.

Но ведь за годы, прошедшие между двумя мировыми войнами, медицина стала ещё могущественней. Значит, всё дело было за организацией.

Как сделать так, чтобы медицина и не отрывалась от фронта, неотступно следуя за войсками, и в то же время лечила раненых по всем правилам науки, так, как лечат больных в самых лучших современных больницах?

Вот вопрос, который стоял перед врачами и прежде всего перед человеком, о котором я собираюсь вам рассказать. Человека этого звали Николаем Ниловичем Бурденко. Во

время войны он был Главным хирургом Советских Вооружённых Сил. Он был уже немолод. За плечами было сорок лет врачебного труда и три войны.

В 1904 году, во время русско-японской войны, Бурденко в составе военно-санитарного отряда отправился на Дальний Восток. В бою рядом с ним разорвался снаряд. После этого он начал терять слух, сначала незаметно, потом всё больше и больше.

В конце первой мировой войны он получил вторую контузию. Но впереди была ещё одна война — гражданская. В конце концов он оглох окончательно. Однако это не помешало ему стать выдающимся врачом. В нашей стране Бурденко создал новую отрасль медицины — хирургию мозга и основал нейрохирургический институт.

В сорок первом году он опять надел военную форму. В его петлицах, рядом с золотой змейкой, обвившейся вокруг чаши, было три красных ромба — знак воинского звания корпусного врача. В то время это было высшим военномедицинским званием.

Он был глухим и не слышал грохота взрывов. Осенью 1941 года под Ленинградом, при переправе через Неву, он попал под бомбёжку. А спустя несколько часов у него внезапно отнялась речь. Разбитого параличом, его повезли в глубокий тыл. Никто не надеялся, что он выживет.

Когда он очнулся, у него спросили — знаками, как он себя чувствует. Он взял карандаш и написал: «Если у тебя на руке останется только один палец — всё равно не сдавайся. Действуй так, как будто у тебя целы все пальцы!»

Прошло несколько недель, и он потребовал, чтобы ему дали зеркало. Лечащий врач написал: «Зачем?» Больной объяснил, что он собирается учиться говорить. Врач запротестовал. Бурденко рассердился, схватил карандаш и написал громадными буквами: