Поединок с самим собой - Раевский Борис Маркович. Страница 15
— Прекрасная идея! — торопливо вмешался Григорий Денисович. — Борьба! Тем более, тут у Юлия уже есть определенные успехи, — он подмигнул Юльке.
«Это насчет Башни», — сообразил тот.
— И возраст для борьбы как раз подходящий, — продолжал мужчина в майке. — А что щупленький — пойдет по наилегчайшему весу. Короче, если вы, Яков Миронович, не возражаете, я возьму мальчонку.
Директор пожал плечами. Он пошевелил усами-кисточками, видимо собираясь что-то сказать. Но Григорий Денисович вскочил и с не свойственной ему торопливостью пожал руку сперва директору, потом тренеру:
— Благодарю! От души благодарю!
Глава VI. ОПЯТЬ ВРАЧИ
— Ура! Салют! Виват! Победа!
Потом вдруг притих, задумался и, словно между прочим, спросил:
— А медосмотр? Уже прошел?
Юлу как током хлестнуло. Как же это он?! Вовсе и не подумал… И Григорию Денисовичу ничего не сказал.
Ах, болван! И все эти хлопоты, походы — к тренеру, к директору — все это напрасно. Врач, конечно, не пропустит… Ведь в Суворовское-то не разрешил. Сердце… А в спортшколу — и подавно.
Как же это он? Не сообразил?…
Вечером, гуляя с Квантом, он только и думал:
«Ах, шляпа! Бестолочь. Так тебе и надо!».
И вдобавок, не было рядом Жени. Юла ощущал это так сильно! Без Жени и прогулка с Квантом сразу потеряла интерес.
«А может, я не прав? Ведь Женя хотела, как лучше…».
От этих мыслей становилось совсем скверно.
Квант тоже словно чувствовал: плохо Юле. Пес все время шел рядом и поглядывал на Юлу грустными глазами.
После прогулки Юла привел Кванта и, хотя решил нынче не тревожить Григория Денисовича, не удержался: все рассказал ему.
— Да, брат… — Григорий Денисович поскреб пальцем переносицу.
Он не знал, что Юла когда-то пытался поступать в Суворовское. Это было до его переезда сюда.
— Натворили мы с тобой глупостей, — продолжал он. — Может, тебе и впрямь нельзя? Ни зарядки, ни подтягиваний… — Он опять поскреб пальцем переносицу. — Знаешь… Посиди, подожди. Сейчас придет жена, посоветуемся.
Юла сел. Честно говоря, Марии Степановны он немного побаивался.
Или потому, что она — врач. А Юла с самых малых лет недолюбливал врачей. Это, наверно, осталось еще с войны. Когда его, дистрофика, вывезли в Вологду, там, в детдоме, была очень строгая врачиха. Без конца осматривала ребят, назначала всякие лекарства, и уколы, и прививки, и мерила температуру, и чуть что — в постель, в изолятор. А изолятор — на отшибе, в самом конце коридора, и лежать там было муторно и тоскливо.
Только однажды попал туда Юла, но зато — на целых два месяца!
Два месяца! Он и сейчас без дрожи не может вспомнить эти ужасные два месяца.
И главное, если б у него живот крутило, или ногу сломал, или в ухе бы стреляло — ну, тогда хоть понятно. А тут у Юльки вроде бы ничего почти и не болело, и — здрасте пожалуйста! — два месяца в постели. И как назло — один. Совсем один. Больше в изолятор за все эти два месяца никто не попал.
Однажды, правда, Мишку Заботкина положили — какая- то ядовито-красная сыпь у него появилась, будто крапивой обстрекался. Юла обрадовался гундосому Мишке-зануде, как брату. Но тот полежал четыре дня, и все. Вышел.
А Юлу докторша каждый день выслушивала и головой качала. Назавтра опять сердце слушает и опять головой качает. И какие-то порошки и уколы. А главное — тоска. Такая тоска — хоть удавись…
…Юла вздохнул, оглядел комнату, Григория Денисовича, читающего газету, и мысли Юлы снова вернулись к Марии Степановне.
А может, потому Юла побаивался ее, что она была и впрямь строгой, решительной. Юле казалось: даже муж и тот старается не перечить ей. Будто и Григорий Денисович робеет перед своей ученой женой, кандидатом медицинских наук. Юла не знал точно, что это такое, но понимал — вроде профессора.
А кроме того, Мария Степановна очень любила аккуратность. И порядок. И чистоту. И поэтому всегда ворчала на Кванта. Вот этого Юла никак не мог ей простить. Такая ученая, умная — и не понимает, какой это великолепный пес!
Нет, она его вечно бранила и требовала, чтобы он не хватал туфлю, не грыз и не слюнявил ее, не терся боками о диван и лежал только в углу, на специальном коврике! Но разве может пес весь день лежать на одном месте?! Ему ведь и в окно охота посмотреть, и перед зеркалом покрасоваться, и на автобус полаять.
Когда часы пробили девять раз, Григорий Денисович поднял палец:
— Внимание! Сейчас…
И действительно: почти в тот же миг вошла Мария Степановна.
Юла чуть не засмеялся, так это получилось здорово. Как фокус.
Мария Степановна сняла пальто, и Григорий Денисович рассказал ей про Юлу. Как его не приняли в Суворовское.
— А почему? — спросил она.
— Сердце… — Юла потыкал пальцем себе в грудь.
— Исчерпывающе точный диагноз! — усмехнулась Мария Степановна. — А ну, снимай рубашку.
Пока Юла раздевался, она достала из портфеля металлический кругляш с двумя длинными резиновыми шнурами.
«Точь-в-точь, как у того усатого… В Суворовском», — подумал Юла.
И действительно, Мария Степановна точно так же, как тот усатый старичок, кончики резиновых шнуров воткнула себе в уши и приложила увесистый кругляш Юльке к груди.
Она передвигала кругляш и слушала Юлькино сердце, а Юлька думал: «Ну? Скажи: все в порядке. Ну? Все в порядке!».
Но Мария Степановна не торопилась.
— Кардиограмму снимал? — спросила она.
Юлька не знал, что это за штука — кардиограмма. И на всякий случай промолчал.
— Ты что — глухой? — строго сказала Мария Степановна. — Кардиограмму делал?
Юла посмотрел на нее, на Григория Денисовича.
— А как… ее делают?
— Прекрасно! — усмехнулась Мария Степановна. — Значит, не делал?! Ну, а боли? Сердце болит?
— Нет, — заторопился Юлька. — Совсем не болит.
— Не колет? Не давит? Не режет?
Юла изо всех сил замотал головой.
Мария Степановна задумалась.
— Понимаешь, Гоэл, — сказала она (так она всегда называла мужа). — Небольшой миокардитик, вероятно, был…
И она произнесла еще какие-то ученые слова, которых Юлька не понял. Миокардит — это он слышал. Это тот усатый тоже говорил. И в детдоме — врачиха.
— А скажи, — снова обратилась Мария Степановна к Юльке. — Ты же целый год вместе с мужем зарядку, пробежки делал. Ну, и как? Хуже? Здоровье? Хуже или лучше?
— Лучше, — поспешно сказал Юлька. — Сильнее стал… И ничего не болит.
— Одевайся, — велела Мария Степановна.
Она снова задумалась.
— Понимаешь, Гоэл… Я бы, лично я, — она голосом подчеркнула последние слова. — Я бы разрешила Юльке заниматься физкультурой. Ну конечно, под регулярным медицинским контролем. Но это — я. А другой врач… — Она пожала плечами. — Особенно, если перестраховщик… Он Юлу не допустит. Зачем врачу рисковать? А вдруг новая вспышка? Тогда кому попадет?
Мария Степановна встала, подошла к окну, несколько минут смотрела на улицу.
— Сделаем так, — наконец сказала она. — Ты, Юлий, завтра приди ко мне в клинику. Снимем кардиограмму. А уж потом окончательно решим.
Кардиограмма оказалась очень интересной штукой.
В клинике Юлу уложили на кушетку, к обеим его рукам и к обеим ногам присоединили электропровода. А пятый провод с резиновой присоской подключили к груди. Как раз в том месте, где сердце. Теперь от Юлы тянулось столько проводбв, как от небольшой электростанции.
Врачиха командовала:
— Дыши! Не дыши! Дыши!
А сама включала и выключала какой-то моторчик.
Металлический белый ящик мягко гудел. Из него ползла узкая бумажная лента. А на ленте какое-то перо чертило линию. Всю изломанную, с острыми пиками, которые то поднимались высоко, то падали.
Мария Степановна долго разглядывала ленту.