Золотая жила для Блина - Некрасов Евгений Львович. Страница 18

Минуты две Митька смотрел на близкую реку. В голове перегорели пробки и стояла кромешная тьма. Его зазнобило. Трава была мокрая от вечерней росы, и джинсы успели отсыреть. Он встал (как садился, не помнил), обошел плачущую Лину и спустился к реке.

Берег был каменистый, река широкая и, насколько Митька мог видеть, мелкая. Он забрел по колено и умылся. Оставляя на воде крохотные расходящиеся волны, шарахнулись мальки, и сразу же близко ударила крупная рыба. «Непуганая. Поймать легко», — подумал Митька и встрепенулся. Вода есть. Еда есть. Огонь есть. Есть дом и рядом с ним просека, на которой можно расстелить парашют и подать сигнал вертолету спасателей.

Полсуток назад Линина сломанная нога могла погубить обоих. В глухой тайге их не увидели бы с воздуха. А ночи в августе уже холодные, одна ночевка без огня — бронхит. На второй день Лина не смогла бы идти, на третий Митька не смог бы ее нести. Лежали бы рядышком с температурой под сорок и загибались. А теперь сломанная нога — не смерть, а большая дачная неприятность.

Митька вернулся к Лине почти спокойный.

— Где болит?

— В лодыжке. Там хрустнуло, Дим. Сильно. Так болело, что я пять минут по берегу каталась.

— По берегу? — удивился Митька. До реки было шагов сто.

— Ага. Я хотела умыться. Прыгнула на камушек и поскользнулась. А сюда доскакала на одной ноге. Я думала, пройдет, а она только хуже. Пошевелить не могу.

Стараясь не прикасаться к больной ноге, Митька закатал штанину. Лодыжка здорово опухла. Но крови не было, кости не торчали.

— Больной скорее жив, чем мертв, — объявил он. — Если перелом, то закрытый. Зараза не попадет.

— Может, просто вывих? — с надеждой спросила Лина.

Митька пожал плечами.

— Рентген покажет.

— А ты дерни, чтобы нога встала на место. Я потерплю, — дрожащим голосом сказала Лина.

— Это ты в кино видела? — спросил Митька.

— Ага, гэг номер четыреста шестнадцать.

— А сколько всего гэгов? — Митька отошел в кусты и сразу заметил подходящий стволик с развилкой. — Рассказывай, я пока тебе костыль вырежу.

— У дедушки записано пятьсот двадцать. У американцев на первом месте гэг, когда машина переворачивается, а у наших — когда она бежит, он ее догонят и целует.

Слушая Лину, Митька вырезал костыль. Получалось хорошо: развилка сверху — под мышку, развилка посередине — чтобы опираться рукой.

— А я думала, ты меня на руках понесешь, — заметила Лина. — Этот гэг в первой сотне.

— Вот уж фигушки! — сказал Митька. — Слушай гэг номер пятьсот двадцать один: мы сделаем лубок, только не сейчас, а когда дойдем до дома. А за ногу дергают или очень опытные, или очень глупые. Вдруг у тебя не вывих, а перелом? Тогда можно так дернуть, что без ноги останешься. Теперь гэг номер пятьсот двадцать два: я бегу, ты меня догоняешь. Целовать необязательно.

— А ты меня не проводишь? — растерялась Лина.

— Потом. Скоро совсем стемнеет, мы не найдем зимовья. Я сбегаю за лампой, потом за водой, а ты пока иди, как сможешь. — Митька снял с себя рубашку и намотал на развилку костыля, чтобы зеленоглазой не резало под мышкой. Помог ей встать и дал костыль. — Попробуй, может, укоротить?

— В самый раз, — сквозь слезы улыбнулась Лина. — Дим, тебе не надоело со мной нянчиться?

— Я про это не думаю, — сказал Блинков-младший. — Злюсь иногда. Но я же не могу тебя вернуть в магазин и попросить другую. Какие мы друг другу достались, с такими и надо спасаться… Походи, я хочу посмотреть.

Лина несколько раз скакнула с костылем.

— О'кей. Правда, я в порядке.

— Ты молодец! — подбодрил ее Митька и побежал.

Оглядываясь, он видел ее ломкую ковыляющую фигурку. Как она сказала: «Да, вот такая я дрянь». Значит, дошло, что сейчас ее ноги — это не ее личное дело.

Смеркалось быстро. Митька жалел, что не пометил поворот к зимовью. Ничего не стоило обломить ветку — просто забыл. А теперь ищи его!

Пробежав минут десять, он свернул с просеки и пошел лесом. Где-то здесь была колючая проволока, которая вывела их с Линой к помойке. Лучше еще раз напороться на колючки, чем блуждать.

В лесу совсем стемнело. Просека была в пяти шагах, она мелькала за деревьями, и только поэтому Блинков-младший не терял направления. Даже знакомый, два раза пройденный путь от дома до помойки может оказаться непростым… Опять налетели комары. А у реки не было — наверное, их сдувало ветром. Интересно, кого едят комары, когда людей нет?

Опа! Оранжевое в кустах. Папина пуховка. Нашел! Отсюда Блинков-младший хоть с закрытыми глазами мог выйти к помойке, потом направо… Макароны с пола надо сразу же во что-нибудь смести. Нечего мышей кормить, сами съе…

Дорогу ему преградила черная фигура. Человек стоял, сутулясь, по-борцовски оттопырив локти. Митька в жизни не видел таких гигантов, разве что Шварценеггера по телику. Каждая его рука была толще обеих Митькиных ног.

— Здрасьте, — пролепетал Блинков-младший.

Глава XX

КАК ВО СНЕ

Черная фигура зарычала и опустилась на четыре лапы. Медведь! Хорошо-то как! Те, кого боялся Блинков-младший, были в сто раз опаснее. Это же просто мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет. Конец лета, медведи сытые. Этот вон какой загривок наел…

Мишка косолапый не желал петь песенки и на шишки не отвлекался. Но по лесу попер на Митьку как танк, тряся жирным загривком. Блинков-младший вспомнил, что такой не просто сытый, а обожравшийся медведь вылущил из палатки японского фотографа и съел. Японец снимал, как медведи ловят рыбу на нересте. Его последние карточки показывали во всех новостях. Папа тогда сказал, что несчастный фотограф, наверное, разбил палатку на месте, где медведь закопал рыбу про запас.

Косолапый зарычал — рассердился. Теперь, как в детском стишке, должен сделать «ногою топ». Нет, опять поднимается на задние лапы… Тут Блинков-младший сообразил, что стоит на медвежьей тропе к водопою. То-то ему так легко шлось. Ветки не хлестали, валежины под ногами не путались.

Не поворачиваясь к медведю спиной, он отступил за куст. Косолапый довольно рыкнул. «Понял, кто здесь хозяин?» — перевел Митька.

Так они бы и разошлись, если бы медведь не шел к реке.

«Он Лину не тронет. Меня же не тронул, — стал внушать себе Митька. — Она где? На просеке. А медведь где? На тропе!»

Папина пуховка была у Митьки в руках. Он с ужасом увидел, как эти руки, словно чужие, поднимают ее, нацеливаются… И набрасывают пуховку на медвежью башку!

Медведь замер. У Митьки подкашивались колени. Он приготовился к тому, что сейчас его сожрут, как японского фотографа, а потом все равно пойдут к речке, чтобы запить.

— ЛИ-НА-АА!!! ПРЯЧЬ-СЯ-Я-Я!!! — надсаживаясь, заорал Митька.

В наступившей затем тишине он услышал совсем не подходящее к моменту журчание. Как будто поблизости мирно чаевничали и подливали кипяточку, высоко подняв чайник.

Еще мгновение черный медвежий силуэт с наброшенной на голову курткой не шевелился. И вдруг косолапый тоненько икнул, как подавившийся младенец. Пуховка взлетела, и силуэт исчез! Только удаляющийся треск слышался в кустах.

На поле боя, позорно оставленном хозяином тайги, воняло, как в зоопарке. Кружился пух из разодранной когтями куртки. Блинков-младший. подобрал ее. Пух вываливался комьями. Плохо соображая, что делает, Митька стал вталкивать его назад. Рука прошла насквозь: медвежьи когти распороли и оранжевый верх, и подкладку. Он засунул по пригоршне пуха в карманы джинсов. Из куртки все равно сыпалось. Свернув ее дырами внутрь, Митька забросил за плечи мешок с парашютом и пошел искать зимовье.

Интересно, что подумала Лина? Кажется, она не кричала в ответ. Митька решил, что зеленоглазая его не услышала.

На коротком отрезке от помойной ямы до зимовья Блинков-младший немного поплутал. Тьма стояла кромешная, только в кронах сосен чуть светилось небо с россыпями звезд. В городе столько звезд никогда не увидишь… За деревьями мелькнул огонек, и Митька пошел напрямик, ломясь через кусты.