Сказочные повести. Выпуск четвертый - Балл Георгий Александрович. Страница 26

— Нет, мам, правда, где дядюшка?

— Какая разница? — суховато ответила мама.

— Но он жив?

— Запомни, Зоя… — Мамин голос звучал строго и торжественно. — Запомни, пожалуйста: художник всегда живет в своих картинах. Понятно?

Вот оно что! Зоя так и ахнула:

— В каких? — шепотом спросила она.

— Во всех.

— И в твоей?

— Ну разумеется.

Мама ушла, не закрыв дверь. По дороге она снова вбила какой-то гвоздик — маме хотелось, чтобы поскорей все вещи стояли, лежали и висели на своих местах. Из кухни долетал теплый запах только что испеченного капустного пирога. А Зоя все сидела за столом и думала, думала…

Вот что получается!.. Вот как все оборачивается! Видно, не зря тетя Янина, рассказывая о дядюшке Тадеуше, вздыхала: «Он, когда работал, весь уходил в свои картины!»

Зоя еще раз поглядела на ребятишек в своем альбоме. Теперь они ей понравились меньше.

А может, дядюшка все же этот дар для нее оставил, только не сказал, куда положил? Надо спросить у тети Янины.

Зоя захлопнула альбом и побежала на кухню, как вдруг…

Глава 2. Люба Вилкина

…Как вдруг громко позвонили в дверь. Зоя, и мама, и тетя Янина кинулись открывать. За дверью стояла маленькая, очень сердитая девочка.

— От вашего шума, — сказала девочка, — у нас у всех головная боль.

— А ты кто? — спросила мама.

— Я Люба Вилкина. Мы здесь живем за стеной. Меня мама послала.

— Но, милое дитя, — заговорила тетя Янина, — мы только что переехали.

Люба очень удивилась, что она — милое дитя, и стала осматривать стены.

— Небось гвозди загоняли молотком, — сказала она. — А надо сперва электродрелью дырочки сделать… — Но не договорила, а посмотрела на мамины ноли и тихо проворчала. — По квартире на каблуках! Срам какой!

Потом Люба увидела на столе пирог и спросила так же строго:

— Дадите пирога?

Тетя дала ей большой ломоть.

Люба Вилкина отъела кусок и поинтересовалась:

— Из чего печете?

Тетя Янина начала было объяснять, но тут Люба заметила Зою. И обрадовалась:

— Тебя как зовут?

Зоя сказала, что Зоя.

Тогда Люба позвала:

— Пошли через веревочку?

И Зоя пошла за ней по лестнице во двор.

Дорогой Люба Вилкина достала из фартучного кармашка конфету «Кис-кис», развернула и положила в рот, а полупрозрачную бумажку — серую с черной кошкой, похожей на кляксу, — бросила прямо под ноги. Потом спросила:

— Вы зачем столько картинок привезли? Вы, что ли, художники? — И вдруг громко крикнула: — Эй, Нинка, Нинка, не уходи, сейчас прыгать будем! — и достала из кармана прыгалки с двумя деревянными ручками.

Вообще-то Зоя хорошо прыгала через веревочку. В кармане ее платья были такие же прыгалки. Но тут у нее не получалось, потому что Люба очень даже заметно подсекала, так что веревка не доставала до земли. А Зое было неудобно сказать. И потому она и лохматая девочка Нинка все время крутили, держась за деревянные ручки, а Люба скакала.

Когда Люба вдоволь наскакалась, она сунула в рот еще одну конфету и позвала Зою:

— Пойдем к тебе!

А лохматую Нинку не позвала. И Зоя не решилась. Бумажку от конфеты поднять тоже постеснялась. И они пошли.

Люба сказала:

— Давай дружить?

Зое не очень хотелось дружить с Любой Вилкиной. Но здесь она никого не знала. И согласилась.

Когда девочки вернулись, мама и тетя Янина очень обрадовались: им как раз надо было выйти за покупками. Мама ушла в свою комнату, и через открытую дверь было видно, как она сбросила туфли и надела другие — тоже на каблуках.

Она что-то напевала под строгим взглядом Любы Вилкиной.

Когда девочки остались одни, Люба сказала:

— Давай у них чего-нибудь утащим?

— У кого? — не поняла Зоя.

— У твоих. У вас есть варенье?

— Есть. Но мне и так разрешают брать.

— Вот и возьми.

Зоя нашла банку с вишневым вареньем, разложила в блюдечки. Люба ела, а сама все вертелась, осматривалась.

— У вас сколько комнат?

— Две.

— И у нас две. Ты с мамой?

— Нет, мне дали целую комнату, потому что я рисую.

— Покажи!

Люба Вилкина вошла в Зоину комнату. Она сразу углядела на тумбочке возле кровати резную черную шкатулку, которую подарила тетя Янина.

— Копилка? — быстро спросила Люба.

— Нет, — строго ответила Зоя и поставила шкатулку наместо.

Шкатулка была очень давняя, «еще дядюшкина», сказала тогда тетя Янина. Шкатулка не открывалась — ключик потерялся, — но в ней, если потрясти, что-то шуршало и перекатывалось, и так хотелось знать — что.

А Люба уже ходила по комнате и разглядывала картинки.

— Это кто ж таких страхолюдов нарисовал?

Зое сразу расхотелось говорить, кто. Но она все же ответила:

— Я. Я их называю пурзи.

И Зоя раскрыла альбом, в который только что срисовала двух пурзей из книжки о пане Тадеуше.

Нет, они, конечно, не очень получились. Но все же можно было понять, что один помладше и такой лопоухонький — каждый его обидит! А другой — строже и вроде бы защищает маленького. Нет, не защищает, а помогает ему — ведь малыша и так никто не обижает. И не обижал никогда. Это сразу видно.

И одежки на них смешные: какие-то накидушки без рукавов поверх коротких штанишек, нескладные деревянные башмаки…

И мордочки под колпаками совсем безобидные. Почему Люба говорит «страхолюды»?

Люба долго рассматривала рисунок.

— Ну и кто это? — недовольно спросила она. — Таких не бывает. И все красками, красками! А краски-то денежек стоят! — И она провела пальцем по шершавому от акварели листу.

— У дядюшки художника тоже такие, — обиделась Зоя. — Ну не такие, а похожие.

— Какой еще «дядюшка»? Что мне твой дядюшка! — начала задираться Люба. — Я и знать-то его не знаю.

Может, его и нет совсем.

— А вот и есть, вот и есть! — заспорила Зоя. — Хочешь, покажу?

И она открыла книжку на странице, где был портрет художника: на девочек внимательно и немного грустно смотрел человек с узким длинным лицом. Глаза были коричневые, яркие, усы и брови тоже темные, на голове черный берет, у ворота бант. Рядом с ним сидела коричнево-красная птица. Такая нахохленная птица на тонких лапах. Немного сонная.

— Ну и что? — хмыкнула Люба. — Подумаешь — берет! У меня тоже есть! Может, он и не рисовал ничего, а только и делал, что кормил свою птицу!

— Ах, не рисовал? — рассердилась Зоя. — Ну тогда пошли!

Она повела Любу в мамину комнату, усадила на кушетку и задернула занавески. Зоя задернула их, чтобы Люба не начала бродить по комнате и рассматривать безделушки и флаконы на мамином столике.

Но лучше бы она этого не делала!

Глава 3. Почему не нужно было так делать

Как только Зоя задернула занавески, а Люба притихла, сразу стало ясно, что главное в комнате — картина. И вся она открылась широко. Даже вглубь стало видно. Но только сейчас — Зоя это сразу заметила — в картине был синий свет. И от этого и листья, и тропинка, и небо казались совсем темными, а белое пятно позади забора проступило отчетливей. Теперь Зоя была почти уверена, что это цветок, большой белый цветок. И еще она увидела то, чего не замечала прежде: в правом углу картины — вероятно, очень далеко — белел дом. Издалека он казался игрушечным. Одно окошко его светилось. «Как странно, — подумала Зоя, — еще утром здесь все было залито солнцем! Интересно, при свете дом будет виден?»

Она хотела было встать, зажечь свет, но вдруг… Вдруг ветки куста на картине зашевелились от ветра, и позади забора кто-то пробежал.

Зое стало не по себе.

— Люба! — позвала она и оглянулась.

Люба сидела на краешке дивана. Она сбросила свои красные полуботинки с какими-то забавными квадратными каблуками. А сама примеряла мамины туфли. Ей было в самый раз.