Собрание сочинений. Т. 5 - Черный Саша. Страница 68
Осторожно-осторожно, почти с медленностью часовой стрелки передвигался он от ног своего хозяина к плечу. Доползет до плеча, разляжется на нем, словно в первом классе на диване, и начнет урчать в самое ухо:
— Ур-мур, шур-бур, мурлымур…
Точно самовар на голове поставили.
Или захватит человеческое ухо в пасть и давай его сосать, — он, должно быть, думал, полусонный, что дядя Вася его кошачья мама.
Или облизывает себя, облизывает, а потом заодно начнет облизывать и пальцы лежащей рядом руки.
Терпит человек, перекладывает его снова к ногам. Десять раз перекладывает, двадцать раз, но котенок упрямый оказался. Переползает к плечу, урчит у самой шеи, сосет ухо, хоть плачь… И спать хочется чертовски.
А когда, наконец, дядя Вася рассердится и выкинет его за дверь, Боже мой, как жалобно умоляет котенок впустить его назад… Сонный человек зажигает свечу и смотрит: черная лапка, растопырив пальцы, царапается снизу из-под двери, и тонкий голосок плачет-скулит:
— Мняу! Какой ты злой… У тебя совсем нет сердца! На дворе темно и страшно. Я не буду сосать твоего уха, я буду тихо лежать в ногах… Впусти! Мняу, мняу, мняу, какой я несчастный, самый несчастный на свете котенок…
Игорь просыпается, садится на свою складную койку в углу хижины, испуганно хлопает глазами и долго не может понять, в чем дело. Свеча горит. Сердитый и взлохмаченный, сидит, свесив с тюфяка ноги, дядя Вася. За тонкой дверцей раздирающий сердце писк и всхлипыванье. А черная лапка изо всех сил скребется, просовывается сквозь щель внизу по самое плечо.
— Котенок?
— Он самый… Сокровище! Нянчись тут с ним.
— Я его возьму к себе. Он уснет… Уснешь, правда? Будешь лежать смирно?
Котенок что-то такое неопределенное ворчит. Уснет, пожалуй.
Сердце у Игоря не каменное. Он впускает котенка в комнату, и, конечно, тот его дерзко обманывает: уже без всяких хитростей лезет к самому носу, цапает лапкой за губу, урчит свою песенку в самое ухо. Игорь терпит. И только тихо-тихо укоризненно шепчет:
— Спи, дурачок, спи, умница! А то дядя Вася рассердится и выставит нас обоих. Укладывайся… Ах, какой у тебя шершавый язык…
И наконец оба затихают.
А перед рассветом, когда так зверски хочется спать, когда солнце еще и не думало вставать, когда люди, мулы и собаки самые хорошие сны видят, котенок продирает глаза и начинает… играть. Ему хорошо, он днем отоспался, а мальчику каково!
Кто это по животу, как дикая зебра, прыгает? Котенок. Шевельнешь пальцем ноги, а он со всех ног на палец, цап — и грызет… Он думает, должно быть, что у Игоря на каждой ноге по пяти мышей. Нет, дудки! Сонный мальчик соскакивает на холодный пол, хватает котенка в горсть — и за дверь.
«Кричи, крики, миленький, так я тебе и открою…»
Так любо, натянув на нос одеяло, спокойно вытянуть ноги: никто по тебе не ползает, не мажет хвостом по лицу, не хватает за пальцы…
Верьте, не верьте, но он ел самые неподходящие для кота вещи. Помидоры, белый хлеб, маслины, макароны, рис, овсянку. Игорь только радовался. Бегать через леса и холмы за печенкой, слуга покорный. Сами они печенки не едят, да и в жару пока ее донесешь — она протухнет…
Особенно нравилась ему дыня. Да, да, такие уж в Провансе вкусы: коты обожают дыни, собаки — виноград. Местные хозяева знают: если в огороде выедена вся дыня, одна кожура осталась, значит — это дело кошки.
Игорь не жалел, ешь. Только вниз не бегай, чужих дынь не воруй. Но котенок разыскивал в лесных закоулках все места, куда Игорь выбрасывал дынные семечки, и подъедал их дочиста. До того объедался, что потом все бегал под виноградные кусты и пищал.
— Мняу! Живот болит…
Ах, сколько он ел! Если бы человек по своему весу съедал в такой же пропорции, то ему на обед понадобилась бы бочка макарон, ведро риса и дюжины две дынь….
Мишка все к дяде Васе приставал:
— Сделайте, пожалуйста, опыт!
— Какой такой опыт?
— Дайте ему есть, сколько он хочет. И я еще принесу на закуску колбасы и сыра и молока.
— Нет уж, спасибо. Можешь над собой опыты производить. Ну и лопнет мой котенок, как перезрелая слива осенью. Раз я взялся его воспитывать, как я могу такому обжорству потакать…
Мишка, кажется, обиделся. Очень уж ему интересно было посмотреть, как котенок лопнет. Этого, пожалуй, и в кинематографе не увидишь. Но дядя Вася был строг и котенка до такой позорной смерти не допустил.
Однажды он исчез. Игорь обшарил все его любимые места — встряхнул мешок из-под брезента, заглянул во все лесные помойки, нет нигде. И заскучал и задумался:
— Уж не охотник ли его подстрелил? Со вчерашнего дня охота разрешена. По всем холмам пальба идет. Кроликов нет и в помине, птиц, кроме сорок да залетных ласточек, не увидишь, — мог кто-нибудь и в котенка невзначай пальнуть… Приняли же мы его за кролика.
Но когда к вечеру дядя Вася спустился с племянником к старой крестьянке за бобами, — черный котенок нашелся.
Он сидел на коленях у хозяйкиной дочки, урчал и лизал ее пальцы. А на полу стояло блюдце с остатками жареной рыбы.
«Ага! — подумал Игорь. — Вот в чем дело…»
На пришедших с холма посмотрел он сонными, равнодушными глазами:
— Пришли? Мяу, очень вы мне нужны теперь… Есть на свете вещи вкуснее ваших объедков… И колени у хозяйкиной дочки тоже помягче ваших.
Дядя Вася ничего не ответил. Зачем ронять свое достоинство. И когда хозяйка спросила, может ли он теперь же оставить у них котенка, все равно ведь он скоро уедет, — он притворно зевнул и равнодушно махнул рукой:
— Пожалуйста.
А Игорь отвернулся, слизнул сбежавшую к углу рта соленую слезинку и стал колупать у дверей известку.
XII. ВОЙНА С МУРАВЬЯМИ *
В углах хижины стоял сколоченный из ящиков первобытный шкаф. В шкафу на полках все, что нужно каждому человеку, глупый ли он, или умный, все равно: рис, сахар, макароны, соль, свечи и посуда…
Сунулся как-то дядя Вася в шкаф за сахаром — в жару ведь только лимонным соком с сахарной водой и утолишь жажду, — и обомлел. Среди кусков сахара, как маковые зерна, кишели мураши, вдоль недоеденной дыни черной ленточкой прогрызли дорожку мураши, в сдобной булочке мураши… Кто, наконец, здесь хозяин — он или мураши? Он ходит за провизией в приморское местечко, таскает ее по жаре два километра в сетке, пакеты раскачиваются и лезут вверх, песок забирается в туфли, колючий дрок хлещет по ногам — и все это ради мурашей?..
Откуда они пришли? Еле заметный живой извилистый хвостик шел до дверей и под нижней дверной петлей пропадал в ямке: под дверью был муравейник. Дядя Вася терпеливо перебрал сахар, остатки дыни выбросил на поживу сорокам (съедят с муравьями!) и принялся за муравейник. Угостил муравьев всем зловредным, что в доме нашлось, — спиртом-денатуратом, потом керосином, потом мыльной водой, но мелкая тварь хоть бы что… Корчилась, суетилась, быстро обсыхала и опять ползла двойной цепочкой — к шкафу и обратно. Тогда он рассердился, разбросал муравьев жесткой метлой во все стороны, а вход в муравейник наглухо замазал гипсом.
Сел у порога и злорадно посмотрел на метавшегося вдоль ноги мураша. «Ага! Вот и поищи теперь… Ни дома, ни родственников. Подбирали бы на полу сахарные и хлебные крошки, я бы вас пальцем не тронул, но забираться сквозь все щели в чужой шкаф, это ведь вроде кражи со взломом, и этого я не потерплю… Слышишь?»
Взглянул за порог и свистнул. Да тут целая муравьиная колония! И не мураши, а большие верзилы-муравьи и среди них самые большие — солдаты, круглоголовые с торчащими впереди клыками-ножницами…
Под самой стеной дома кипела работа: одни выносили из черных подземелий землю и шелуху, другие тащили туда корм, хвоинки, пух из подушки — перины они будут набивать, что ли?
Что ж, этак они его с Игорем на улицу под небесную крышу выкурят… Отгрызут ночью солдаты нос, съедят чемодан, землю всю из-под дома выгребут — дом на рассвете и рухнет, кто их тогда откопает? Нет, надо принимать меры…