Рико, Оскар и тени темнее темного - Штайнхефель Андреас. Страница 16

— Добрый вечер! Меня зовут Фредерико Доретти. Я…

— Э-э-м-м… Я знаю, как тебя зовут.

Вот так и знал, что он встрянет! Некоторые люди даже десять секунд не могут подержать язык за зубами, а то, что я собирался сказать, было почти таким же трудным, как «Обеспечение безопасности с упором на контроль за установкой».

Где-то у меня в голове сам собой переключился маленький переключатель и запустил лотерейный барабан. Мне стало неприятно жарко. Я опустил руку. Рукопожатие отменяется. В конце концов, просто невозможно одновременно сконцентрироваться на всем сразу, а до сих пор «речь» про меня всегда произносила мама.

— Меня зовут Фредерико Доретти! — громко повторил я. — Я — необычно одаренный ребенок! Поэтому я могу, например, ходить только прямо и мало что замечаю вокруг себя!

Я говорил все быстрее.

— Но зато я люблю смотреть квартиры другихлюдейможномневойти?

Сердечные поздравления, Рико! Больше всего мне хотелось тут же развернуться и пулей убежать. Если бы десятью секундами раньше человек знал, как глупо он будет выглядеть десятью секундами позже, он бы точно не стал говорить или делать некоторых вещей. Ну а я сделал и сказал.

— Необычно одаренный?

Брови Бюля съехали к середине лба.

— Это значит, что я хотя и могу много думать, но не очень быстро, — выдавил я следующее объяснение.

— Оооо-кеееей… — сказал Бюль очень медленно.

— Но это, вообще-то, не значит, что я глупый. Например, Луна находится на расстоянии трехсот восьмидесяти четырех тысяч четыреста одного километра от Земли. В среднем.

— Понимаю…

Снова очень медленно.

— Позавчера я этого еще не знал и, наверно, скоро снова забуду. Потому что иногда у меня из головы что-то выпадает, только я не знаю заранее, что и откуда.

— Хм, ну раз так…

Теперь Бюль улыбался, и это была дружелюбная улыбка. Он распахнул дверь.

— Давай, заходи.

Между прочим, давно уже пора!

Я протиснулся мимо него, и он закрыл дверь. В нос мне сразу ударил запах краски. Повсюду в коридоре штабелями стояли картонные коробки, некоторые закрытые, другие раскрытые.

— Надеюсь, небольшой беспорядок тебя не смутит, — сказал Бюль. — Переезд, ты же понимаешь.

Я великодушно покачал головой. Это ничего, главное — чтобы он привык к порядку, если соберется жениться на маме.

Дверь прямо около меня была открыта, и я туда вошел. Это была гостиная, и выглядела она так, как будто там проживала сама зима, собственной персоной. Ковра не было, а только паркет, покрашенный в белый цвет. Стены тоже белые, и полки. Они были заполнены только наполовину, на них стояли и лежали книги и компакты. Нигде не видно картинки или плаката, нигде никаких миленьких безделушек-финтифлюшек, как у фрау Далинг или у нас в квартире. Белый кожаный диван, перед ним стол. На раскрытой газете «Бильд» стоял пустой стакан. Дно у него было мокрым, и от этого край газеты волнился, как раз на голой груди какой-то девахи. Жирными буквами было напечатано, что ее зовут Синди, ей двадцать два года, по профессии она парикмахерша, а живет она в районе Берлина Хоэншенхаузен.

Больше я на таком расстоянии не смог ничего прочитать. Нет, ну вообще! Бюль, значит, рассматривает этакую гадость! Еще на столе был разбросан разный хлам: карандаши, записная книжка, магазинные чеки и всякое такое. В одном углу гостиной на полу стоял маленький телевизор, в другом — музыкальный центр.

— Ну что, все в ажуре? — сказал Бюль у меня за спиной.

Это прозвучало как вопрос, который задают, когда не знают, что сказать. И еще это прозвучало как вопрос, на который можно ответить только «да», так что я пробормотал «да».

Я сложил руки за спиной и посмотрел наверх на потолок. Вот он был красив, даже очень, — старинная лепнина, да еще и раскрашенная в разные цвета.

— Как дела у твоей мамы?

Потолок был почти как девственный лес. Много-много переплетенных друг с другом цветочков и листьев оранжевого, желтого и красного цвета. Некоторые из них были похожи на настоящие, как будто росли прямо из потолка. Маме бы понравилось.

— Рико?

— М-м-м?

— Как у твоей матери дела?

— Она считает, что вы красавчик, каких поискать. Только вот…

Немного зеленого посреди других цветов не помешало бы. Или вообще можно сделать что-нибудь совершенно другое вместо всех этих цветочков и листочков. Бывает ли лепнина с рыбами? Тогда такой потолок получился бы как аквариум. Из одного угла подплывала бы черепаха, а из другого — маленькая вкусная рыбка на обед. А посередине синий кит, такой большой, что…

Бюль громко откашлялся. Я повернулся к нему. Он стоял в дверном проеме, засунув большие пальцы в карманы брюк.

Он снова улыбался, но вид у него при этом был нетерпеливый — как у человека, который не может дождаться, когда же ему обустроят этот замечательный аквариум.

— Ну так? — сказал он. — Что — только вот?

— Ну да, я думаю, мама не сможет в вас влюбиться, потому что тогда она начнет вспоминать про папу.

— О… понимаю.

Теперь он больше не улыбался. И вид у него был такой, как будто он только что получил плохую отметку за контрольную.

— Я, хм-м… я думал, вы живете одни?

— Мы и живем. Папа давно уже умер.

А теперь вид у него стал такой, как будто учитель сказал, что выдал ему не ту тетрадь и у него все-таки «отлично». Лицо у Бюля было очень загорелое, как будто он провел последние несколько дней на солнце. Только маленький шрам на подбородке выделялся светлым пятном.

— Мне тебя очень жалко.

Его голос звучал очень-очень тепло, и мне вдруг показалось, что зимняя комната сейчас начнет таять.

— Мне очень жалко вас!

— В тот день, когда он умер, была буря, — сказал мой голос сам собой. — Это было осенью. Папа хотел…

Затренькал его мобильный телефон. Звонок был красивый — как будто мышка бегает по клавишам пианино.

— Извини. — Бюль поднял палец. — Не убегай, ладно? Я ждал этого звонка. Но это ненадолго.

Он повернулся и быстро вышел из гостиной. Звонок замолчал.

«Фредерико, — подумал я, — ты что, спятил?» Я чуть не выложил Бюлю свои самые секретные секреты, а ведь я с ним даже не дружу. Как это только ему удалось? Но в любом случае, так не пойдет. Когда он вернется, я скажу, что мне, к сожалению, надо идти.

Бюль исчез в комнате наискосок от гостиной. Я вытянул шею — там была кухня. Он говорил по мобильнику приглушенным голосом. Я не понимал ни слова, но прежде чем мне удалось прокрасться в прихожую, где было удобнее подслушивать, разговор уже закончился. Я снова втянул голову и напустил на себя невинный вид.

— Я, к сожалению, должен идти, — сказал Бюль, вернувшись в гостиную. Он по-прежнему выглядел приветливо, но в то же время сильно по-деловому. Откуда-то из прихожей он принес тонкую коричневую кожаную куртку.

— Но я предлагаю тебе вот что, — сказал Бюль, надевая ее. — Завтра ближе к вечеру приходи опять, тогда у меня будет больше времени для тебя. И для твоей истории. Согласен?

— Не знаю, получится ли…

— Если ты не захочешь мне ее рассказывать, я тебя, конечно, заставлять не буду. Но приглашение остается в силе, хорошо?

Он указал на дверь и попробовал улыбнуться, но улыбка не могла скрыть его напряжения.

— Ладно, а теперь выкатывайся, необычно одаренный сыщик!

Фрау Далинг просияла, как рождественская звезда, обнаружив меня перед своей дверью, и я вдруг понял, что серое чувство посещает ее гораздо чаще, чем ей того хотелось бы. И впервые спросил сам себя, почему у нее нет собственных детей.

— Мама уехала, — объяснил я, войдя в прихожую. — Она вернется не раньше послезавтра.

— Куда же она поехала?