Пучеглазый - Файн Энн. Страница 17

Лежать и смотреть в небо. Вроде — пустяк, но как все меняется! Небо кажется таким поразительно огромным. Это можно заметить лишь когда лежишь на спине. Прогуливаясь по улицам или глядя из окна, видишь только его крошечную часть. А ляжешь на спину — и видно все-все: громадный перевернутый купол, простирающийся на мили и мили, накрывая мирную синеву, или нависающий прямо над тобой в темных кровоподтеках, грозя вот-вот разорваться.

Пожалуй, каждому стоило бы вот так лежать понемногу каждый день — смотреть в небо и поражаться.

Но наши минуты молчания закончились, и я не удержалась:

— Я думаю, что все люди должны вот так лежать на спине каждый день и смотреть в небо.

—  Шутишь?

Пучеглазый содрогнулся от подобного предложения, он стоял рядом с полицейскими, стараясь сберечь то, что уцелело от его костюма и гордости. Он протянул маме руку и помог подняться.

— Китти права, — сказала мама, смахивая песок с джинсов. — Люди тратят слишком много времени, пытаясь создать новое и разрушить старое. Им стоит посмотреть на то, что было и будет вечно.

— Пустое небо?

— Бесконечность, — поправила мама. — Вечность.

— Ну, не всем же нам быть доморощенными философами.

— Ты принесла бутерброды? — перебила я, похлопав по оттопыренным карманам маминой куртки. — Я уже проголодалась.

Тут и терпение Джуди подошло к концу.

— И я тоже, — захныкала она. — Когда мы поедем до-о-мой?

— Прекрати ныть, пожалуйста, — оборвала ее мама. — Ты знаешь, я этого не выношу.

Джуди не огрызнулась в ответ. Она никогда этого себе не позволяет. Но, всхлипывая, притулилась к Джеральду Фолкнеру — точно так же, как прижималась к папе, ища у него поддержки, когда мама сердилась. И Джеральд, ясное дело, тут же за нее вступился, точно как папа.

— Успокойся, Розалинда. Денек и впрямь выдался трудный.

Но мама такая же, как я: терпеть не может, если кто позволит себе лишь намекнуть, что она вела себя неразумно.

— Ради всего святого! — выпалила она. — Не так уж все было ужасно! Когда я была девчонкой, нам приходилось по воскресеньям два часа кряду высиживать в холоднющей церкви, умирая от скуки, а все ради того, чтобы спасти наши эгоистичные маленькие душонки. А Джуди повезло! Несколько раз в год ей удается хоть ненадолго выбраться на свежий воздух ради спасения всего мира. И ничего в этом нет ужасного!

Джеральд Фолкнер выдержал свою обычную паузу. Я ждала, что же будет дальше. (Обычно-то причиной его молчания бывала я.)

И вот:

— Знаешь, кто ты, Розалинда? Ты просто невероятная командирша.

У нас с Джуди перехватило дыхание. Да посмей только папа заявить нечто подобное, из него бы пух и перья полетели, так что впору было бы хорониться где-то от беды! Но папа-то сказал бы это иначе. У него это бы вышло как упрек, как ужасное оскорбление. А Джеральду Фолкнеру каким-то образом удалось сказать это мягко, будто он ею любовался, словно мамина страсть покомандовать вызывала в нем восхищение.

И, о чудо, она стерпела!

— Так я командирша? — переспросила мама. — Что ж, твоя правда.

Я вздохнула с облегчением. (И Джуди тоже. Я слышала.)

— Ты напрасно растрачиваешь себя в этой больнице, — заявил Джеральд маме, втыкая палки моего транспаранта поглубже в грязь, чтобы тот стоял, не падая, сам по себе. — Тебе бы управлять «Бритиш Телеком». Да что там — всей Британией! Всем миром!

Я заметила, что людям вокруг нас стало не по себе от его слов.

— Ну да. Я могла бы управлять миром. — Мама, похоже, говорила всерьез. — И неплохо бы справилась. Из меня бы вышел отличный диктатор.

Просто диву даешься! Она явно не замечала, что половина слушавших их — из тех, кто потянулись было к своим непромокаемым рюкзакам за термосами и банановыми йогуртами — в смущении отошли в сторонку. Другие застыли на месте с набитыми ртами и недожеванными бутербродами в руках, на их лицах читалось явное изумление.

А Пучеглазый словно и не замечал этого вовсе. А если и замечал, не обращал никакого внимания.

— Ты была бы идеальным диктатором, — заверил он маму. — У тебя есть все задатки. Ты уже знаешь: главное, чтобы люди во всем с тобой соглашались.

— А он прав, — сказала мама тем немногим, кто еще оставался поблизости. — Он совершенно прав!

Я тут же на месте поклялась себе, что сменю имя, перекрашу волосы и перейду в другую группу. Я тоже вместе со всеми стала отходить в сторонку, делая вид, будто внезапно заинтересовалась происходящим у забора, где добровольцы по-прежнему тщетно пытались перерезать проволоку на выделенных им участках, меж тем как полицейские стояли поодаль, наблюдая, как на горизонте неумолимо собираются тучи, и терпеливо ждали, когда можно будет начать аресты.

Добровольцы трудились в поте лица и постоянно переговаривались.

— Можно мне одолжить ваши кусачки, когда вы закончите?

— Да они паршивые. Я сам думал попросить ваши.

— Эти? От них никакого толку!

Одна из женщин-полицейских беспокойно поежилась и посмотрела на часы. Ей явно хотелось поскорее вернуться в участок. Инспектор Мак-Ги указал на облака, приближавшиеся медленно, но неумолимо. Другие офицеры многозначительно переглядывались, пока добровольцы-снеговики пыхтели у забора, и наверняка думали: «Хорошо, что эти типы не защищают страну!» Догадаться, что у них на уме, было несложно: у них все на лицах было написано — точь-в-точь как у Пучеглазого, только он-то, само собой, выкладывал все начистоту. В конце концов его замечания надоели даже Джуди, и она направилась к добровольцам, посмотреть, кто лучше справляется. Но на полпути она вдруг застыла за спиной Рыбьих Глаз, словно покупатель в супермаркете, который наконец решил, какая касса освободится первой. Вскоре и впрямь оттуда, где она стояла, донеслось радостное перешептывание.

— Моя поддается! Похоже, моя поддалась! Да!

А спустя несколько секунд справилась и Мятая Зеленая Куртка.

— Готово! Разрезал-таки эту проволоку!

Первые двое счастливцев вскинули кулаки вверх и расплылись в улыбках. Полицейские вздохнули, двое из них направилась к забору.

— Ладно, тогда собирайтесь.

— Хорошо.

Рыбьи Глаза и Мятая Зеленая Куртка гордо улыбались, пока их вели к распахнутой двери синего автобуса. Потом все снова уставились на тех, кто оставался у забора.

— Ну, кто следующий?

— Попробуйте ножовку.

— Жмите посильнее.

— Не давите так!

— Сетка с виду такая тоненькая, а какая прочная!

Мы хлопали каждому добровольцу, когда тот завершал свое дело и отправлялся в автобус. Бабулька Бет смухлевала. Она позволила разрезать за себя проволоку беременной тетке в розовых лосинах, а сама лишь сунула ножовку в дыру и лицемерно провозгласила:

— Я справилась! Я разрезала сетку!

Инспектор Мак-Ги благородно сделал вид, что не заметил обмана. Розовые Лосины были уж слишком беременны, чтобы надолго задержаться в полицейском участке, да к тому же инспектор Мак-Ги не горел желанием связываться с бабулькой Бет. Та, как обычно, взяла его под руку, позволила отвести себя к автобусу и понести ее «подушку мира». Все посмеивались, глядя, как она ковыляет с инспектором под ручку. Она умела заставить даже самых угрюмых и злых полицейских быть с ней внимательными и вежливыми при аресте, я сама видела. Мама говорит, что ей это удавалось только потому, что она такая старая. А еще — что офицеры знают: бабулька Бет помнит еще те времена, когда полицейские и впрямь были слугами народа, а не просто орудием парламентарной власти, какими стали сегодня. Вот они и чувствовали себя пристыженными, объясняла мама, а поэтому вели себя с ней как подобает.