Его среди нас нет - Иванов Сергей Анатольевич. Страница 23
Это был мастерский трюк, не один Годенко на него попался и не один еще Крамской попадется!
В кратчайшее мгновенье перед Сережей блеснули коричневые сапожки и светло-серые колготы. Он бежал вниз, сердце его билось о прижатый к левому боку самсоновский портфель. Но мечтало оно, это сердце, совсем не о Самсоновой!
Можно подумать: «Какая ветреность!» А это не так. По Самсоновой Сережа вздыхал просто… «по долгу службы». Коли уж ты болельщик, то нужно поддерживать «родную команду». А в Маринку оказался влюблен нечаянно, от чистого сердца.
Значит, и никакой ветрености тут нет!
Народ уже выходил строиться.
— Ты чего же так долго? — строго и как-то слишком громко спросила Лида. Кое-кто даже оглянулся.
— Я н-недолго, — ответил Сережа и покраснел.
— А чего ты пыхтишь?
— Ничего я не пыхчу. — Сережа не мог понять, к чему она клонит. Про Коробкову же она знать не могла!
— Странно! — Лида взяла свой портфель и ушла.
Тут же и ребята рассосались. Из физкультурного зала уже дважды прилетал судейский свисток — пора на построение. И последней ушла Таня.
Но больше Сережа Крамской ничего уж не помнил, потому что физкультура с некоторых пор была его любимым предметом, а баскетбол — его любимой игрой.
Он с опозданием вбежал в зал. А все ж Степан Семенович на него не ругался. Потому что видел старательность ученика и видел, какой тот сделал скачок за лето «в своем физическом развитии», как выражался Степан Семенович, который любил читать специальную литературу.
В далеких мечтах своих, за стаканом вечернего чая, он почему-то представлял, что именно из этого прежде такого заморенного мальчишки может вырасти разрядник, а там, глядишь, и мастер, а там, глядишь, и…
Степан Семеныч имел довольно редкую даже среди спортсменов профессию: тренер по гребле на каноэ-одиночке. Обстоятельства, однако, сложились таким образом, что он стал школьным учителем физкультуры.
Преступник спасает Алену
О том, какие виды имеет на Сережу учитель физкультуры, мало кто знал. Бабушка, например, Елизавета Петровна, даже и не подозревала. А если б узнала, ох, она пришла бы в огромное волнение!
Здесь только не надо думать, что бабушка была такая жуткая ретроградка и не понимала роль спорта в современном мире. Все она понимала! Но согласитесь: если с мальчиком, с твоим единственным внуком (к тому же с бывшим Крамсом!), происходит столько всего неожиданного… Да еще и «спортивная одаренность»… Согласитесь, это уж многовато!
Надо заметить, Елизавета Петровна понимала, что многие изменения в Сережином характере в основном пошли ему на пользу. А все равно бабушке было страшно: ведь когда человек так меняется, это уж по существу не тот человек. Может, и лучше, но не тот!
Вот о чем она думала, поджидая Сережу из школы. И знала наперед: ее опасения никто всерьез не примет. Не только сам Сережа, но даже и сын с невесткой.
Мы ведь обычно как рассуждаем? Старая стала — значит, все, до свидания. У человека, можно сказать, самая мудрость просыпается, а его — на пенсию.
Ворчим потихоньку: ей бы, мол, в магазины для нас ходить да внуков качать, а она, понимаешь, философствует…
Эх, старость — самый несправедливый возраст!
Если вы увидите старушку на футбольном матче, что вам придет в голову? Да то же самое, что и вашим соседям: «Заблудилась бабулька!»
А если человек именно на шестьдесят четвертом году жизни понял красоту этой самой великой современной игры — что тогда?
Не «голы — очки — секунды», не «Спартак», дави!», что в основном и понимаем мы с вами, а настоящую красоту.
Именно с высоты своего возраста…
Да ведь никто же не поверит!
Вот и сейчас, скажем, вы читаете эти строчки, а сами думаете, что я шучу. Потому что музыку там классическую — ну ладно, так и быть, люби хоть до восьмидесяти девяти. А уж футбол!..
Елизавета Петровна отлично знала об этой творящейся в мире несправедливости. Причем неисправимой несправедливости, как считала она. Поэтому и не спорила.
Сейчас, когда внук пришел из школы, она ни о чем его не расспрашивала, а лишь наблюдала за тем, как Сережа ест ее, прямо сказать, не больно-то вкусный обед.
Дело в том, что Елизавета Петровна всю жизнь провела на работе — в своем филологическом институте, да на конференциях, да в редакциях разных газет. «Кулинарных техникумов» она вовсе не кончала, сама питалась всю жизнь по столовым да по кафе, где едят стоя и на скорую руку. И сына так приучила. Не хотелось ей терять времени на готовку!
Нет, конечно, кое-что она готовила — без этого не обходится. И вот теперь, когда она вышла на пенсию, жизнь заставила развивать эти «способности» заново. И научилась помаленьку. Да у Крамских никогда и не было особенного преклонения перед сверхвкусной едой.
Сережа ел суп-лапшу, бабушка сидела напротив и поверх газеты смотрела на его лицо.
По лицу этому — причем неслышимые самому Сереже — бродили, словно тени от облаков, разные мысли и чувства. Про Коробкову — как она повернулась: и сердито и одновременно ловко, про Таню с ее изучающим взглядом, про Степана Семеныча, который, когда стали играть в баскетбол, выбрал к себе в команду Сережу и больше всех его «питал мячами»… Тут радость приподняла Сережу Крамского, причем куда выше их девятиэтажного дома и выше низких октябрьских туч.
И про Самсонову бродили тени по его лицу — какие-то смутные, какие-то неизвестно почему — неприятные, полные хитрых намекательных взглядов.
Баскетбольная радость тотчас уплыла, стала маленькой, как поднебесный самолет, и пропала за горизонтом. Сережа нахмурился и отодвинул пустую тарелку. Бабушка, тоже молча, поднялась, чтобы положить второе.
И здесь раздался звонок. Какой-то особенно резкий, словно очередь из вражеского автомата. Даже бабушка повернулась с ложкой, из которой готова была десантироваться на пол вареная дымящаяся картошина.
Так у Сережи и соединилось в памяти: неприятные мысли и этот звонок.
— Привет, — сказала Таня. — Необходима срочная встреча.
Сережа глотнул воздуха, соображая, что он должен ответить на ее такой холодный руководящий тон.
— Я внизу. Около твоего подъезда.
Никогда она к нему не заходила. Почему — шут его знает. Но факт, что никогда. Он сорвал с вешалки пальто, кепку. Бабушка, все еще держа в ложке дымящуюся картофелину, смотрела, как за внуком захлопнулась дверь. Взрослые — и особенно старые — тоже далеко не всегда умеют остановить строгим словом или приказать. Они тоже бывают растерянны, а потом утирают платком глаза и думают: «Старалась-старалась, готовила-готовила, а он даже…»
Таня сидела на малышовской площадке под грибком — нога на ногу, свободно откинувшись назад. Но именно в этой как бы свободности и было заметное напряжение.
И еще понял Сережа, что она спешит. Из-под пальто проступал коричневый уголок школьной формы. А Таня не любила этого платья. Дома сразу старалась переодеться. Да и, надо заметить, родители ее снабжали разными красивыми свитерками и брючками.
Все эти мысли промелькнули в Сережиной голове совершенно автоматически, неуловимо. А ведь они значили, между прочим, что бывший стажер Крамской сам уже стал неплохим детективом. По крайней мере, наблюдательным человеком. Но Таня так ничего этого и не узнала, не погордилась своими воспитательскими талантами.
— Садись, — сказала она с чуть заметной усмешкой. И протянула ему конверт, на ко тором разноцветно сообщалось, что первое июня — Международный день защиты детей.
За эти два месяца Сережа усвоил, что в общении с Таней лишние вопросы — это лишние неприятности. Раз дали тебе конверт — значит, соображай. Медленно Сережа осмотрел его, что называется, «с ног до головы».
— Да внутрь-то загляни!
Он вынул какие-то обрезки бумаги. Зеленоватые квадратики. Ровно разрезанные. Наверное, ножницами.
Что-то было написано. И Сережа почти узнал этот аккуратный почерк: «Самсонова, Серова, Сурнина, Тренин» — фамилии были написаны в столбик. Да ведь это!..