Штольня в Совьих Горах - Добкевич Корнелия. Страница 16

Дивились им люди в тех местах, где солдаты проезжали, на офицера с длинными усами и огромной саблей глазели. Долго, с любопытством, отряд императорский взглядом провожали — пока не исчезал он за холмом или за лесом пихтовым.

Но вот день наступил, когда и в горах императорские посланцы появились. Заржали их кони среди заснеженных лесов, на каменистой дороге, что высоко в горы вела — под самую вершину Бараньей Горы, к хате Метека.

Забренчали в сенях шпоры. Изумленная, испуганная вышла старая крестьянка на порог — в чепце белом на голове и в расшитой безрукавке овчинной. Поклонилась солдатам и, по старому обычаю, в хату гостей пригласила. Любопытно ей было — чего это они в такую глухомань из далекой стороны забрались?

Вошел в хату гвардейский лейтенант императорский. Поднялся ему навстречу молодой крестьянин: он в углу под образами сидел, ужинал.

— Садитесь за стол, пан офицер! — пригласил гостя.

— Охотно сяду, отдохну под вашим кровом, парень. Долог путь к вам из нашей Вены!

Подала ему старушка миску похлебки, кашу и хлеб, мёду в кубок налила. Никак не могла уразуметь: по что, аж из самой Вены к ним солдаты приехали? А лейтенант поел с аппетитом, мёду выпил и после ужина о деле своем рассказал. Приглашает-де сам император музыканта молодого к себе во дворец, а это большая милость для старухи и Метека.

Старушка руками от радости всплеснула, но вдруг затрепетало в ней сердце, сжалось оно от боли и страха: жив ли, здоров ли вернется сын с такой дальней дороги, да еще перед лицом императора побывавши? Не разгневается ли на что-нибудь император и министры его грозные, да неласково с сыном обойдутся или накажут строго?..

Однако, что поделаешь? Приглашение императора ничего другого не означало, как только приказ! Пригласил — значит повелел!

И поехал Метек с солдатами, на жеребце своем сером. А разоделся — как на свадьбу. Белые штаны на нем горские, с красной расшивкой, рубаха богатая, с серебряной застежкой у шеи, безрукавка новая, накидка со шнурами, еще отцовская, да пояс, медными бляхами украшенный. По местному обычаю Метек накидку эту на плечи набросил, оставив один рукав зашитым: в нем-то и спрятал он свою чудесную скрипку.

Долго они ехали — через горы, на которых снежные шапки лежали; через потоки, мостами связанные; через города и деревни; через старые леса сумрачные… Но вот засверкала перед ними Вена — окна дворцов и домов богатых ярко освещены, а ветер с голубого Дуная ласково путников встречает.

Шумно в городе, людей на улицах множество, упряжки богатые мелькают перед глазами, а веселые девичьи очи вслед отряду конному глядят. Всё это так Метека отуманило, так зачаровало, что и сам он понять не мог — что с ним творится.

Недолго отдохнув в казармах императорской конницы, направился Метек в роскошный дворец. И только лишь ступил туда — слуги сказали ему, что император повелел лейтенанту и молодому музыканту тотчас к нему явиться.

Пошли они вдвоем, вслед за слугами, по коврам пушистым, по лестницам из белоснежного мрамора. Миновали десять, а может и двенадцать покоев, пока в одном из них, самом пышном, не увидели императора. Сидел он в кресле пурпурном с золочеными подлокотниками, а вокруг него — большая толпа молодых и старых дам, разодетых в шелка и кружева. При них находились кавалеры в богатых мундирах и золототканной одежде придворной. И такие все они были разнаряженные, что Метек не знал, на которого из них раньше глядеть.

Все в этом покое стояли — только один император сидел. Завидев Метека, державшего в руках старинную горскую скрипку дивной работы, придворные зашептались меж собой. Некоторые даже головой покачали, красоту молодого крестьянина оценив, а дамы помоложе какими-то замечаниями обменялись, губки веерами прикрывая.

Поклонился Метек императору, как полагалось, потом придворным его, министрам и дамам.

Император милостиво рукой знак ему сделал — играй, мол! Со всех сторон на юношу множество глаз устремилось — темных и светлых; некоторые — снисходительные к простому горцу, а некоторые — недоверчивые и насмешливые.

Но сам Метек не смотрел на них — ни на императора, ни на придворных его. Достал из рукава накидки смычок, скрипку яворовую положил на левое плечо, подбородком прижал и… Показалось ему, что от струн громкозвучных и деки старой пахнула на него дивная услада какая-то, и отрада необыкновенная, словно рука матери на плечо его легла…

И начал Метек играть. Глаза огненные прикрыл, а мыслями весь в горы свои любимые перелетел. Легкими и тихими поначалу были звуки скрипки — будто листва буковая летнею порою шелестит. Потом трогательными и грустными стали — как весенний плач кукушки, что в лиственнице тоскует. Наконец повеселела мелодия и громко так, на разные голоса, зазвучала, словно чижи и дрозды на черешне возле хаты Метека распелись. Чарующими были эти звуки скрипки яворовой и за сердце всех придворных хватали. Дамы платочки душистые к очам поднесли, кавалеры тайком вздыхать начали. Даже император головой лысой покачивал, на лице его жирном и румяном, с рыжими бакенбардами, улыбка легкая мелькнула.

А Метек по-иному стал играть. Сперва медленно, степенно и грустно, а потом вдруг посыпались из-под его смычка звуки чистые, дробные, будто мак. Только одна нотка прозвучала, а за нею уже другая спешит! И летели они тесной стайкой, как чистые капельки из туч, что весной над горами моросят…

Смеялась, пела, шутила скрипка яворовая. Всё громче звучала в покоях императорских задорная, плясовая мелодия. Каждого она трогала чарами особыми — то огневая и грустная одновременно, то извечно старая и молодая сразу. А был это овензёк — танец народный из Конякова и Истебной.

И казалось людям:… вот юноша-дирижер первую строчку песни запел, потом притопнул на месте и склонил хор, чтобы дальше его мелодию подхватил. А когда скрипачи и парни, что на гайдах [12] играют, призыв его услышали — начал юноша кружить по середине хаты, да на стоящих вокруг девчат поглядывать — будто выбирал то одну, то другую. Потом махнул рукой, словно отказался от выбора, но тут же знак дал и по имени девушку из толпы вызвал, чтобы с облюбованной плясуньей своей потанцевать… Много было в этом народном танце поворотов искусных и красивых, этакого молодецкого притоптывания ногой о пол, взглядов огненных, улыбок ласковых!

Хорошо умел Метек выразить всё это звуками скрипки яворовой, да к тому же еще и красиво сыграть! Забыл он в ту минуту, где находится, и кто смотрит на него. Видел перед собой только горы любимые — то в багрянце заката, то в изумрудных коврах лугов, то в наряде лесов пихтовых, через которые, словно шитье серебряное, текли шумные потоки.

Играл Метек, слегка откинув назад красивую и гордую черноволосую голову, с румянцем на смуглом лице, и с огоньком в очах.

А император, важно восседая на пурпурном кресле, явственно, хоть и не сильно, украдкой, притоптывал о пол ногой в лакированной туфле. Министры же, руки в бока уперев, гордо поглядывали друг на друга — ну, совсем так, как это в овензёке делают танцоры-соперники! Некоторые даже громко ногами в пол ударяли, пританцовывая на месте, позабыв об этикете придворном. Еще бы немного, и подхватили бы они дам, чтобы затанцевать, да поскакать по залу, покрикивая задорно — как это развеселившиеся горцы с Бараньей Горы делают…

Но тут Метек закончил играть и стоял, тяжело дыша, с горящими глазами, словно только что очнулся под взглядами императора и его двора.

— О, какой великолепный музыкант! — слышалось вокруг. — Какой у него чудесный инструмент! Какой чистый тон!

— Кто бы мог предположить, что простой крестьянин сумеет так владеть смычком!

— Я думала, что не удержусь и пойду танцевать, несмотря на присутствие его величества… — говорила одна дама другой.

— Захватывающая мелодия!

— Необычайная… Неслыханная!

— Прекрасная!

Император жестом руки подозвал Метека. И когда Метек несмело сделал несколько шагов к нему, император сказал: