Салон недобрых услуг - Гусев Валерий Борисович. Страница 2

– Почему в Кордильерах? – удивился папа.

– А я там ни разу не была.

– Мам, – спросил Алешка, – а ты где-нибудь еще ни разу не была? Или везде уже побывала? Кроме этих... Кондильер?

Алешка иногда такие вопросы задает, что не сразу поймешь – всерьез или в подначку.

– Не твое дело, где я не была, – мама так разошлась, что осадила Алешку довольно резко. – Кордильеры – это моя мечта, с детства. Это самые прекрасные острова на свете. Там золотые пляжи и зеленые пальмы! А на них щебечут розовые попугаи.

– Мать, – сказал папа с чуть заметной улыбкой, – а я-то, темный человек, всегда считал, что Кордильеры – это высокие горы. Там не зеленые пляжи и золотые пальмы, а мрачные скалы и белоснежные ледяные вершины.

– Ты мне зубы не заговаривай, отец! И не губи мою красивую мечту! Лучше скажи: когда поменяешь работу?

Глаза у папы блеснули, и он ответил сердито:

– Когда на золотых пляжах Кордильер зеленые пальмы вырастут, с розовыми попугаями.

Вот тут мама и пошла на кухню греметь посудой, а папа хлопнул дверью в кабинет.

Мы с Алешкой переглянулись. Алешка вздохнул и зачем-то полез в кладовку. Загремел там всякими нужными и очень полезными вещами. О которых мы вспоминали раз в десять лет.

– Чего ты там копаешься? – рассердился я.

– Лопату ищу. Нашу, дачную.

– Чего?!

– Того! – Алешка выбрался из кладовки. – Уеду я от вас.

– Куда?

– В Кондильеры! Пальмы сажать!

– Сажай, – вздохнул я. – Все равно папа со своей работы не уйдет. – И я пошел во двор, посидеть под тополем.

...Вечер кончался, ночь уже начиналась. Было как-то не по себе. То ли грустно, то ли скучно. В общем, невесело. Когда мы с Алешкой ссоримся, это пустяки, дело житейское. Двадцать раз в день. А вот мама и папа поссорились, кажется, первый раз за двадцать лет. И это было так неожиданно, так непривычно, что я даже растерялся. И никак не мог «собраться в кучку». Алешка ведь тоже не случайно в кладовку полез.

Впервые в жизни мне не хотелось идти домой. Но пришлось. У нашего подъезда остановилась черная машина, а из подъезда вышел папа и помахал мне рукой. Ясно – его вызвали на работу, произошло что-то серьезное.

– Иди домой! – крикнул мне папа.

– А вы помирились?

– Два часа назад! Беги скорей, мама волнуется! – И папа сел в машину и уехал. С мигалкой и сиреной.

– Ты где пропадал? – набросилась на меня мама.

– Во дворе. Посидел на скамейке. Нельзя, что ли?

– Можно! В солнечный полдень. А не в позднюю полночь.

– А в раннюю полночь? – спросил Алешка с хитрой улыбкой.

– А ты, такой умник, когда наконец свои кроссовки на помойку отнесешь?

(Ох уж эти старые Алешкины кроссовки! Он их доносил до того, что у них спереди отстали подошвы, и кроссовки стали напоминать двух голодных зверьков. И уже две недели стоят в прихожей, будто ожидая, что их покормят. Алешка все время про них забывает. А может, ему просто жалко их выбрасывать. Как старых верных друзей. Папа тоже ему все время о них напоминает. По утрам, когда об них спотыкается.

– И вообще, я их боюсь, – признается папа. – Так и кажется, что они меня за пятку тяпнут. Особенно вот та, правая. Ишь, ощерилась. Фу, зверюга! Место!

– Ладно, – проворчал Алешка. – Завтра выброшу.

– А ты почему с лопатой? – наконец-то заметила мама. – Куда собрался? Огород копать?

– В Страну Чудес, – сказал я. – Пальмы на пляже сажать. С попугаями. «Крэкс, фэкс, пэкс».

Мама рассмеялась. Но было видно, что она чем-то взволнована.

– У папы проблемы, – сказала она. – Один его друг попал в большую беду.

– Какой друг?

– Аркаша. На него наехали.

– Мам, – спросил Алешка, – а это какой Аркаша? Дядя Каша? Которого в детстве дразнили «Аркашка-какашка», да?

Мама вздрогнула и аж побелела от возмущения.

– Алексей! Что ты себе позволяешь?

Алешка невинно похлопал своими наивными глазками:

– Это же папа рассказывал. Ему можно, да? А мне нельзя, да?

С дядей Аркашей папа дружил в детстве. И немного в молодости. Потом папа стал работником милиции, а дядя Аркаша – работником торговли. Дядя Аркаша разбогател, а папа нет. Не знаю, как там дразнили Аркашу в детстве, но он был застенчивым и робким ребенком в очках. И папа всегда заступался за него, если его обижали. Обижали Аркашу часто. Потому что он был застенчивым. А сейчас он не застенчивый. Но все равно, как в детстве, готов спрятаться за папину спину. А еще дядя Каша долгое время был не только очень застенчивым, но и сильно невезучим. Он сам об этом часто говорил. Жаловался папе:

– Понимаешь, Серега, вот такой я человек, невезучий. В любой тарелке мне почему-то больше всех достается жесткого лаврового листа и жгучего перца...

– Даже в пирожных? – заинтересовался Алешка.

Дядя Каша только вздохнул:

– В пирожных и мороженых мне попадаются пуговицы. А однажды я ел хот-дог и сломал об десятицентовую монету свой любимый зуб.

– Какой? – подскочил Алешка.

– Вот, – дядя Каша показал свой золотой зуб.

Алешка явно позавидовал:

– Красивый. – И мне показалось, что он готов прямо сейчас помчаться за хот-догом, чтобы обзавестись таким же красивым золотым зубом. А если повезет, то и двумя сразу.

А дядя Каша вздыхал все горше.

– В прежнее время, когда я еще стоял в очередях, мне доставалась самая длинная очередь. А товар кончался прямо передо мной. Или начинался обеденный перерыв.

– Зато когда начался передел собственности, – усмехнулся папа, – ты без всякой очереди успел.

– Да, тут-то мне наконец повезло. – Дядя Каша самодовольно ухмыльнулся. – Теперь я в очередях не стою и лавровый лист не жую.

– Теперь ты своих подчиненных жуешь, – поддел его папа.

– Каждому свое, – засмеялся Аркаша. – Один жует, другого жуют. И выплевывают.

И вот теперь этого Аркашу самого «зажевали». Или, как выразилась мама, наехали.

Глава II

Аркаша, Мариша и Маргоша

Мы допоздна ждали папу. И переживали за Аркашу, хотя он и «жует» своих сотрудников. Но он, в общем-то, добрый и отзывчивый человек. Просто в его бизнесе свои законы, и он должен им подчиняться. У папы в его работе тоже ведь свои законы. И папа должен в любое время быть готовым помогать людям, попавшим в беду. И не важно – близкие они ему или совсем чужие. И кстати, хоть Аркаша и «жует» своих подчиненных, но никто из них от него не уходит, не ищет себе другого начальника. Это ведь неспроста, правильно?

В общем, ожидая папу, мы разговаривали только об этом нашем Аркаше. Тем более что не так давно он был у нас в гостях. Они с папой пили коньяк и вспоминали свое детство. И немного – свою юность. До той поры, когда их жизненные пути разошлись. А мы все слушали их воспоминания. Потом Аркаша порасспросил папу о его работе и вздохнул:

– Опасная у тебя служба, Серж.

– У тебя работа опаснее, – усмехнулся папа.

– С чего ты взял? – удивился Аркаша.

– Ну... Ты вот с охраной ездишь. А я – нет. Я сам себе охрана.

Мама стала внимательно прислушиваться к их разговору.

– Надо тебе работу менять, – настаивал Аркаша. – Возглавить, например, юридическую службу солидной фирмы. Лет десять назад...

– Эх, Аркаша, – с улыбкой перебил его папа, – как изменилась жизнь. Лет десять назад я бы тебя задержал, арестовал и посадил.

– За что, Серж? – смущенно посмеялся Аркаша, поправляя прыгающие на носу очки.

– За спекуляцию.

– Это не спекуляция, Серж, а коммерция. Свобода торговли.

А папа все его подначивал.

– Мать, – сказал он нашей маме, – он, знаешь, как торгует? Он во Франции скупает целые партии колготок по одному евро за пару, а продает их здесь по сотне. Коммерсант!

– А какие колготки? – заинтересовалась мама этой коммерцией.

– Отставить! – сказал папа. – Никаких колготок. Взяточница!