Где твой дом? - Воронкова Любовь Федоровна. Страница 8

Мать вернулась, повесила полотенце на гвоздь.

— Если считаешь, что без тебя совхоз пропадет, оставайся. О нас что же думать? Наше дело — работать. Обидно, конечно, учить человека одиннадцать лет, а потом — на тебе: утятница.

Руфа справилась со слезами, подняла на мать ясные глаза.

— Да не навек утятница, мама! Я же учиться буду. На заочное поступлю. И настоящее образование все равно получу! Нельзя мне уезжать сейчас из совхоза, а они вот никак понять не хотят.

Степан Васильевич молчал, тщательно свертывая цигарку.

— Ну что ж, тебе виднее, — вздохнула мать, — только смотри потом не жалуйся.

— Не пожалуюсь, мама, не пожалуюсь!

— Храбришься, — неожиданно всхлипнула мать, — а у самой-то на сердце кошки скребут!

— А что же я — чурка деревянная, что ли?..

— Да ладно уж вам, — жалобно сказала Лида, — а теперь и плачут еще.

Витька, который давно уже сидел, не перелистывая страниц, захлопнул книгу, вскочил и вприпрыжку ринулся из избы на улицу. Все ясно: Руфа остается, Руфа никуда не уедет, и это самое лучшее, что могло сегодня решиться.

— Я к Вере сейчас иду, — сказала Руфа, обратившись к Жене. — Сходим вместе?

Женя рада была выйти на улицу. Боялась, что мать Руфы спросит: «А что, Женя тоже остается?» Что могла бы ответить Женя на это?

Девушки направились по дороге к озеру.

— Значит, ты окончательно решила остаться? — спросила Женя, покусывая травинку.

— А как же мне еще решать? — мягко возразила Руфа. — Мы же вчера комсомольское слово дали Савелию Петровичу.

— А как же я?

— А ты поезжай. Ты вчера сидела и молчала. И правильно. Если решила ехать, зачем себя связывать?

Они долго шли молча.

— Зачем тебе к Вере? — спросила Женя, когда вдали, сквозь кусты ракитника, заблестело озеро.

— Ну, во-первых, ты же знаешь — она в Москву едет. Интересно, как это получилось? Какое приглашение прислали? А потом… у меня дело…

— Секрет?

— Что ты! Просто прикидываю, если решила остаться в совхозе, то на какую работу пойти? Может, стоит утками заняться? Вот и хочу приглядеться пока…

— Утками? И станешь тоже как Вера?

— Как Вера — это бы очень хорошо!

— И такая же растрепанная… и в сапогах?

Руфа засмеялась:

— А вот это — не обязательно.

Они подошли к озеру. Среди солнечной озерной синевы белела утиная стая.

— Смотри, как у Веры хорошо, — сказала Руфа, — будто черемухи намело. А на нашем озере тихо, глухо… Никакой жизни.

Женя остановилась:

— Я не пойду дальше.

Руфа внимательно поглядела на нее:

— Неужели «директорову дочку» не забыла? Будь выше этого.

Женя, несмотря на уговоры, все же хотела свернуть в сторону, но было поздно — их увидели. Вера Грамова стояла у калитки утиного загона и смотрела на девушек. Крупная, в большом холщовом фартуке поверх темного рябенького платья, в платке, повязанном по самые брови концами назад, Вера казалась гораздо старше своих двадцати четырех лет.

— Чего — помогать, что ли? — спросила она, поглядывая то на одну, то на другую. Но тут же сама себе возразила: — Да, уж видно, нет. Пока школьницами были — одно дело, а нынче выросли. Барышни! Куда уж с утками возиться!

— А что ж, — Руфа пожала плечами, — если надо, и теперь поможем. Говори, чего делать?

— Пока ничего, уже накормила, пускай плещутся. Да жалко туфельки ваши. — Вера покосилась на светлые Женины туфли. — На берегу-то и песок и глина…

— Ничего, — весело ответила Руфа, — скоро придется и по глине, и по песку — Привыкать надо.

— А чего это вам привыкать? — усмехнулась Вера. — Что, и вправду, что ли, в совхозе останетесь?

— Останемся.

— И в институт в свой не поедешь?

— И в институт не поеду.

Вера внимательно оглядела Руфу с головы до ног:

— Вот оно как! — и тут же добавила: — Может, ты-то и останешься. А уж про Женечку не говори. Ей в совхозе остаться папаша не позволит.

Женя вспыхнула. «Почему все так говорят о моем отце? Почему думают, что он такой двуличный человек? Сегодня, сегодня же скажу ему, этого просто уже терпеть нельзя!»

Руфа, подметив, как сердито блеснули у Жени глаза, поспешно заговорила о другом:

— Вера, ну как ты, волнуешься?

Вера приняла независимый вид.

— А чего волноваться? Не одна я, чай, буду там. Что людям, то и мне.

— Ты получше Москву рассмотри, — продолжала Руфа начатый разговор, — какие улицы, дома. Метро там очень красивое, в кино мы видели…

— Да уж разгляжу как-нибудь, — ответила Вера и тут же протяжно зевнула, прикрыв рот рукой. — С ними разве поспишь? — Она кивнула в сторону уток. — Сами не спят всю ночь и людям не дают. Вон какие, как снеговые.

С еле заметной горделивой улыбкой она загляделась на свое белое стадо.

С косогора по дороге из совхоза шли какие-то люди. Приглядевшись, девушки узнали Аркадия Павловича Пожарова в его голубой с «молниями» тужурке. С ним еще трое совсем незнакомых людей.

— Вера, к тебе, — негромко предупредила Руфа.

— Ну, так и есть, — с досадой ответила Вера, — опять какая-то делегация. Вот и ходят, вот и смотрят, только время отнимают. Надоели до смерти.

Но хоть и говорила она с досадой, однако видно было, как она довольна, что к ней ходят учиться. Ведь правда, кто она такая, академик, что ли? Простая крестьянская девушка, даже семи классов не окончила. А была бы грамотная по-настоящему — не такие дела делала бы…

— Пойдем, — нетерпеливо шепнула Женя, потянув Руфу за рукав, — все равно с Верой теперь не поговоришь.

— Погоди. Интересно, кто такие. И ее послушаем, как она про уток объяснять будет.

Женя вздохнула. В общем, зря пришла она сюда, но сейчас уж придется потерпеть, уйти неловко.

Щеголеватый, оживленный, с огоньком в темных глазах, Пожаров приветственно помахал рукой.

— Гости к вам, Вера Антоновна!

— Милости просим! — ответила Вера с достоинством.

И Жене показалось, что она в эту минуту даже стала как-то выше ростом, осанистей.

Приезжие были колхозники из соседних колхозов. По округе уже давно шел разговор, что пустуют у них озера. Земля болотистая, глинистая, бугры да косогоры — для пахоты неудобная, урожаи добываются трудно. Мачеха, а не мать-земля у них. А вот озера, где такое приволье для гусей и уток, лежат пустые, только смотрят в небо, облака отражают, да и все. Хотят теперь и колхозы взяться за уток, как Вера Грамова сделала. Да как взяться? С чего начинать?

— Прежде на хозяйство взгляните, — предложила Вера и распахнула калитку в загон.

Колхозники залюбовались стадом снежно-белых птиц, дремавших на воде в заливчике, обнесенном металлической сеткой. И тут же принялись расспрашивать Веру о рационах, чем кормит, да сколько раз в день, да куда загоняет на ночь, и вообще загоняет ли, и как скоро утки растут, и какой привес.

Руфа напряженно слушала их разговор. Ей нравились эти кроткие, спокойные птицы. А кроме того, оказывается, они растут очень быстро и польза от них хозяйству очень заметная. Почему же так мало занимаются утками у них в совхозе? Все внимание — коровам, молочным стадам. Но ведь и птица может быть хорошим подспорьем.

Женя тоже ходила вместе со всеми по берегу, по сырому песку, среди белого, как облако, утиного стада, но ничего не слышала, не понимала. Люди вокруг о чем-то спрашивали, Вера куда-то их вела, оказалось, к сараю, где лежал фураж, мешки с комбикормом, зеленые вороха молодого клевера… Голос у Веры твердый, уверенный, но он все время от Жени ускользал. Женя думала о своем… Руфа остается. Собирается работать на ферме… А если и она, Женя, останется — что ей делать тогда? Неужели то же, что и Руфа? Стать как… Вера?

— Вы грустите? — спросил Пожаров, подойдя к ней.

— Нет, не грущу. Я думаю.

— Что-то серьезное?

— Да. Очень. Мне надо остаться в совхозе.

Пожаров даже остановился.

— Что?! Вы шутите?!

— Почему? Ведь Руфа остается.

— Руфа — одно, а вы, Женя, — другое. Что ни говорите, а в этом есть своя закономерность. Руфа — девушка деревенская, она создана для деревни, она, наконец, воспитана для деревни. Ей тут будет даже лучше. А у вас, Женя, другая дорога. Дружба — дружбой, а жизнь — жизнью. У всякого свое, вот что. Не обязательно всем быть утятницами, телятницами, поросятницами. Есть еще и профессии учителя, инженера, строителя… И представьте себе — все эти профессии тоже нужны! Вот как.