Сирота - Дубов Николай Иванович. Страница 17

— Зачем? — насторожилась мама.

— Не знаю, — притворился беззаботным Витька.

Спешить навстречу неприятностям, чтобы поскорее оставить их позади, он еще не научился и предпочитал, по возможности, отдалять их.

Мама сказала, что ей нужно идти на почту и по дороге она зайдет в школу. Витька свистнул Шарику, убежал гулять — под воскресенье с уроками можно было не торопиться. Вернулся он к вечеру и по тому, как посмотрела на него Соня, понял, что дома уже всё знают. Витька помрачнел, насупился, готовясь к маминой нотации, но мама ничего не стала говорить. Она вышла из отцовского кабинета с расстроенным лицом и, глядя в сторону, сказала:

— Иди к отцу.

Таким отца Витька никогда не видел. Он бывал раздражен, недоволен, сердит. Сейчас он был в бешенстве. Лицо его побагровело, глаза ушли под нависшие, широкие брови; в кулаке, когда Витька вошел, с хрустом переломился толстый карандаш.

— Ну, рассказывай, как ты меня позоришь! — сдерживаясь изо всех сил, сказал отец.

Витька перевел дыхание и промолчал.

Отец сорвал с себя ремень, схватил Витьку за руку, хлестнул его ниже спины, потом отшвырнул ремень и оттолкнул Витьку. У Витьки сами собой закапали слезы. Боли он не почувствовал, но такое случилось первый раз в Витькиной жизни. Ему стало страшно и стыдно. Должно быть, стыдно было и отцу, потому что он отвернулся, схватил другой карандаш, и он тоже хрустнул у него в кулаке.

— Говори! — крикнул отец, швыряя обломки карандаша на пол.

Потерянным голосом, то и дело останавливаясь, Витька долго и нудно тянул из себя: "Ну, она сказала", "а я сказал", "а потом она сказала"…

Когда Витька повторил, что "она пожалеет, если он скажет отцу", отец вскочил, но вдруг широко открытым ртом начал хватать воздух все чаще и чаще и все никак не мог захватить, потом медленно и мешковато стал оседать на диван. Это было так непонятно и жутко, что Витька заорал не своим голосом и выбежал. В кабинет вбежала мама, тоже закричала и бросилась к телефону. Все время, пока Соня и мама бегали с мокрыми полотенцами, пока приехал, а потом уехал врач, Витьку никто не замечал. Он съежился, забился в угол дивана в столовой и, дрожа, тихонько повторял: "Ой, только не надо!.. Ой, только не надо!.."

Милка, напуганная суматохой, тоже взобралась на диван, подсела поближе к Витьке и еле слышно всхлипывала. Реветь громко она боялась.

Мама с измученным и сразу постаревшим лицом проводила врача, о чем-то долго говорила с ним в передней, потом вернулась к отцу.

Соня вышла из кабинета на цыпочках, осторожно прикрыла дверь, взяла на руки Милку и сказала Витьке:

— Иди спать, разбойник. И в кого ты только такой уродился? Вот так когда-нибудь до смерти отца-то уморишь…

На другой день Витька ходил еле слышно, стараясь, чтобы его не замечали, и пытался по лицу Сони угадать, что с отцом. Сонино лицо было сердито и непроницаемо. У мамы от бессонной ночи под глазами появились темные круги. Витька слышал за дверью кабинета голоса и разобрал мамин голос:

— Не надо! Не сейчас, после…

Потом мама открыла дверь и позвала Витьку. Он вошел, стараясь не дышать. Отец полусидел-полулежал на подушках. Лицо его осунулось и побледнело. Мама сидела возле него и настороженно поглядывала то на него, то на Витьку.

— Ну, что же будем делать, Виктор?

Голос отца, всегда зычный и громкий, звучал теперь вяло и глухо, будто слинял, и это напугало Витьку больше, чем если бы он снова закричал, как вчера.

— По-твоему, выходит: "Папа — большой начальник, значит, его должны бояться и меня тоже!.." Может, ты по наследству и должность рассчитываешь получить?.. Уважение и доверие людей по наследству не получишь, их заслужить надо. Смотри, Витька: не переменишься - получишь ты в жизни под зад коленкой и ничего больше!.. Не ждал я, что сын у меня вырастет трусом…

Витька обиженно вскинулся.

— Конечно, — подтвердил отец. — Ты грозил учительнице пожаловаться, наябедничать? Кто же ты после этого? Раз ты сам не умеешь отвечать за свои поступки, за мою спину прячешься, значит, ты трус…

Витька подготовил множество «честных-пречестных» слов, но отец отмахнулся:

— Придержи, придержи! Когда их много, они ничего не стоят… Ты скажи: сам-то ты понимаешь теперь, что и себя и меня позоришь?

— Понимаю, — опустил голову Витька.

— И то ладно. А если понимаешь, — что тебе нужно сделать? Честно и прямо заявить, что вот ты сказал гадость, просишь за это прощения и обещаешь, что больше этого не будет.

— Я… я сейчас сбегаю. Я знаю, где Людмила Сергеевна живет, - вскочил Витька.

— Ну нет, брат! Оскорбил учительницу в классе, при всех, а извиняться побежишь за уголок, наедине? Так дело не пойдет! При товарищах нахамил, при них и извиняйся. Понятно?

Витька молчал.

— Что, стыдно? В другой раз неповадно будет… Без этого домой не приходи, — повысил голос отец, и мать встревоженно приподнялась на стуле. — И смотри: не вздумай врать!

Трудно было придумать наказание хуже. Витьку даже корчило, когда он пробовал себе представить, как будут над ним потешаться ребята, как задразнят его и он навсегда потеряет их уважение, славу бесстрашного, никогда не отступающего назад… Нет, сделать это было совершенно невозможно!

Но еще более невозможно было не сделать. К отцу приезжал уже не один врач, а три. Они долго и торжественно мыли руки — и Витька держал наготове чистое полотенце, — заперлись в папиной комнате, потом непонятными словами вполголоса совещались в столовой. Из того, что они сказали маме, Витька понял, что у отца был сердечный припадок. Болезнь они называли не по-русски, от этого она казалась еще страшнее.

Нечего было и думать о том, чтобы уклониться от объяснения с Людмилой Сергеевной или даже оттянуть его. Отцу нельзя было волноваться. Ему запретили двигаться, работать. Телефон отключили. В доме ходили на цыпочках, и даже Милка хныкала и канючила шепотом, а куклу свою, если она не слушалась, шлепать выносила во двор.

В понедельник Витька брел в школу с замирающим сердцем и раскаленными ушами, уныло и безнадежно мечтая о том, что, может быть.

Людмила Сергеевна не придет и ее уроки заменят, или случится пожар и занятия отменят вовсе, или вот сейчас на него наедет машина, не очень сильно, чтобы не было больно, но чтобы долго лежать в постели и не ходить в школу.

Машина не наехала, пожар не начался, а Людмила Сергеевна пришла - первый урок был ее. Когда все поднялись, чтобы поздороваться с ней, и сели потом на места, Витька остался стоять. Все головы мгновенно повернулись к нему. Людмила Сергеевна смотрела отчужденно и выжидательно. Во рту у Витьки сразу пересохло, он попытался сглотнуть эту сухость и осипшим, надтреснутым голосом сказал:

— Я, Людмила Сергеевна… прошлый раз сорвал урок и сказал, как последний… То есть я сказал неправильно и по-свински, что папа за меня вступится… Вот. Я прошу простить и обещаю, что такого никогда больше не будет…

До сих пор Витька смотрел на изрезанную крышку своей парты, но при последних словах собрался с духом и взглянул на учительницу. Лицо ее осталось спокойным, только глаза стали словно бы мягче или веселее.

По классу прошел шумок и затих.

— Хорошо, Гущин, я верю тебе. Садись, — сказала Людмила Сергеевна. — На чем мы остановились, ребята?..

Витька не слышал того, что она рассказывала. Он несчетный раз переживал только что происшедшее, терзался ожиданием насмешек, которые обрушатся на него, как только прозвенит звонок, и уши его накалялись все больше. Сережка Ломанов, улучив момент, когда Людмила Сергеевна отвернулась к парте, притронулся к Витькиному уху, отдернул руку, отчаянно искривился и начал трясти рукой, дуть на пальцы, будто обожженные. Ребята кругом хохотнули, но сейчас же затихли под взглядом учительницы.

Прозвенел звонок. Людмила Сергеевна ушла, а Витька так и остался сидеть, нахохлившись и ожидая насмешек. Их не было.

Озадаченный Витька поднял голову. Никто не смотрел на него с насмешкой или осуждением, только Витковский стоял в стороне и презрительно усмехнулся. Ну, Витковский вообще…