Сирота - Дубов Николай Иванович. Страница 3

Лешка сказал, что он никуда уезжать не хочет и останется здесь.

Дядя Троша озадаченно открыл широкий рот и захлопнул его с таким звуком, будто что-то проглотил.

— Ты смотри — он не хочет! А кто тебя спрашивает, чего ты хочешь? Рот откроешь, когда человеком станешь, а покуда ты не человек, а четвертушка. Понятно?

Лешка с Митькой долго раздумывали, как теперь быть, и Митька наконец посоветовал:

— Знаешь что? Иди в детдом. Жить будешь в детдоме, а учиться в нашей школе. Вот и все. А твой дядька пусть выкусит, во! — и сложил кукиш.

Детдом находился за четыре квартала. Они его знали и даже однажды подрались с его воспитанниками. Детдомовцы были отчаянно смелыми и держались друг за дружку. Лешке, Митьке и их приятелям здорово тогда попало. Пожалуй, теперь детдомовцы могли Лешке все припомнить.

— Ничего, — сказал Митька, — тогда ж ты был чужой, а теперь будешь ихний, свой. Ну дадут раза — подумаешь!

Чтобы Лешке было не так боязно, они отправились вместе, но во двор Лешка пошел один, Митька остался на улице. Во дворе стояли два дома. Из ближайшего дома вышел парень в галифе и расстегнутом синем ватнике. Он размахивал картонной папкой и сердито говорил кому-то, оставшемуся за дверью:

— Нет, если собаки не будет, я ни за что не отвечаю! Ну вот, видали? — показал он в Лешкину сторону и пошел ему навстречу: — Эй, пацан, ты чего здесь крутишься?

— Вы, дяденька, заведующий?

— Ну, заведующий.

— Этим детдомом?

— Не детдомом, а хозяйством. А в чем дело?

Заведующий хозяйством был долговязый, и Лешка мог видеть его лицо, только задрав голову.

— Возьмите меня к себе.

— То есть как — «возьмите»? А направление?

Лешка не понял и, продолжая, задрав голову, смотреть на него, молча переступил с ноги на ногу.

— Кто тебя послал? Бумажка у тебя есть?

— Никто. Я сам.

— А-а, сам! Так дело не пойдет. Мы без направления не принимаем.

Вот если тебя гороно пришлет — другой разговор. А теперь — дуй отсюда!

Лешка опустил голову и вышел.

— Не взяли? — догадался Митька.

Лешка рассказал.

— Ну так что? Найдем гороно — я теперь с тобой сам пойду, — и в два счета тебе дадут эту бумажку. А что, неправда? Ты же сирота?

Сирота. Так в чем дело?

Они поехали в центр на трамвае, блуждали по улицам, потом решились спросить у милиционера.

В большой, тесно уставленной столами комнате гороно им показали на сидящую в углу худую женщину. Нагнувшись над столом, она читала какие-то бумаги. Жидкие прямые волосы ее были острижены и свисали над щеками, как две дощечки, на носу сидели очки с толстыми стеклами, на верхней губе росли редкие черные волосы. Она затягивалась папиросой - щеки ее западали, отчего длинное лицо становилось еще длиннее, — и отмахивалась рукой от дыма. Он колыхался над ее головой ленивыми сизыми волнами.

— Вы что, мальчики? — низким голосом спросила она и сняла очки.

За ними оказались усталые и, как показалось Лешке, ничего не видящие глаза. — Жаловаться? Из какого детдома?

— Ага, жаловаться. Только он не из детдома, а из дома. Заведующий его не берет, — быстро проговорил Митька.

— А ты?

— Я? Я с ним.

— Тогда помолчи, — еще более густым и низким голосом сказала женщина и надела очки. — На что ты жалуешься? — повернулась она к Лешке.

Лешка сказал, что отец погиб, мама умерла, а заведующий не принимает, потому что у него нет бумажки.

— Значит, ты не живешь в детдоме, а еще только хочешь, чтобы тебя направили в детдом?.. А где ты живешь, с кем?.. С дядей и тетей? Зачем же тебе в детдом? В детдом берут тех, у кого нет родных. А у тебя есть. Тебя кормят, одевают, ты учишься. Чего же тебе еще? Ты уже большой и должен понимать, что всех в детдом взять мы не можем. Если взять тебя, может быть, другой мальчик, у которого нет никаких родственников, останется без места. Понимаешь?

— А если у него дядька сволочь? — вмешался Митька. — Сволочь, и всё!

— Ругаться мальчик, нельзя! — строго сказала женщина. — Тебя обижают твои родственники? — снова повернулась она к Лешке.

— Они уезжать хотят, а я не хочу с ними.

— Ну хорошо, — устало вздохнула она. — Скажи мне свой адрес, мы проверим.

— Обманет эта усатая! — сказал Митька, когда они вышли на улицу.

Усатая не обманула. Через несколько дней Лешка из окна увидел, как она, размахивая набитым портфелем и дымя папиросой, направляется к их дому. Лешка выбежал навстречу ей и успел шепнуть:

— Только про меня не говорите, тетенька, а то мне будет…

— Не бойся, мальчик, я человек опытный, — низким голосом сказала она и вошла в дом.

Сидя на кухне, Лешка слышал, как она расспрашивала о Лешкиных родителях, как он живет, учится. Дядя Троша и тетя Лида сладкими голосами заверяли ее, что Лешка ни в чем не нуждается, они по-родственному воспитывают его и сделают из него человека. Когда она ушла, Лешка переждал, а потом нагнал ее на улице.

— А, это ты? — строго обернулась она, когда Лешка ее окликнул. -

Вот видишь, как нехорошо вводить людей в заблуждение. Из-за тебя я потеряла целый час, который могла посвятить другому. Стыдись!.. Твои дядя и тетя — прекрасные люди, и многие дети могут позавидовать условиям, в которых ты находишься.

Она пошла дальше, а Лешка уныло вернулся домой. "Прекрасные люди" обсуждали ее посещение, и Лешка услышал голос дяди Троши:

— Придется этого байстрюка с собой везти. Я было думал в детдом его сдать, да теперь могут прицепиться: дом, имущество, наследство…

Наследства кот наплакал, а мороки не оберешься. Ничего, пускай едет.

Баклуши бить я ему не дам, приставлю к делу.

…Взрослые всегда были заодно. Ребят они слушали в пол-уха, всегда поступали так, как хотелось им, а не ребятам, и ничего поделать с этим было нельзя.

Когда тренькающая люстра, дом и мебель были проданы и уже укладывались чемоданы, Лешка собрал и свое имущество: "Таинственный остров", стопочку учебников, старый папин пояс с медной бляхой, на которой выдавлен якорь, чернильницу-невыливайку и Митькин подарок - перочинный нож с разноцветной колодочкой из пластмассы. Нож Лешка спрятал в карман, "Таинственный остров" отложил для Митьки, а все остальное принес тете Лиде:

— Положите и это.

— Чего это там? — обернулся дядя Троша и подошел ближе. Он перешвырял книжки, взял пояс, помял между пальцами и отбросил в угол:

— Хлам, даже на набойки не годится.

— Это папин пояс!

— Ну и что? Кабы я после батьки все возил, мне бы вагон надо было, а я вот налегке, в чемоданы укладываюсь.

— Так это же память!

— Невелика память. Да… Немного после покойника осталось.

— Он не покойник, а погиб за Родину!

— Эге, погиб, за то ему слава… Только слава — не сапоги и не деньги, ее не обуешь и хлеба на нее не купишь… Одни слова. Фук — и нет, вот тебе и вся слава. Да…

— Неправда! — закричал Лешка, схватил пояс и выбежал на улицу.

В словах дядьки была и правда — слава погибшего на войне отца не имела никаких очевидных следов, но это была мелкая дядькина правда.

Лешка чувствовал, знал, что есть другая — настоящая, большая правда, но не умел облечь ее в слова и, размазывая по щекам злые слезы, сжимал кулаки и с ненавистью повторял:

— Ж-жаба! Ух, Жаба проклятая!

Митька вышел из своей калитки, увидел Лешку и подошел:

— Уезжаешь все-таки?

Лешка кивнул и, прерывисто вздохнув, протянул Митьке "Таинственный остров":

— На. На память.

— А учиться ты там будешь? — спросил Митька, запихивая книгу за пояс.

— Не знаю.

— А я бы… знаешь?.. Я бы убежал от такого дядьки. Убежал, и все!

— Да, убежишь — и пропадешь.

— Ха! Пропадали такие! У нас знаешь как государство о детях заботится?

Лешка кивнул — учительница много рассказывала об этом. Однако государство — это было что-то очень большое, далекое, здесь же были заведующий хозяйством в галифе, усатая тетка из гороно, а им до Лешки не было никакого дела. Нет, видно, надо ехать с дядькой.