Страшные сказки - Тихонов Василий. Страница 21

-  Да где мне, у нас деньжищ таких никогда и не бывало.

-  А что ж тогда покушаешься?

-  Сапоги охота завести, чтоб со скрипом были, а денег недостаток.

- Будут тебе сапоги. Приходи на эту поляну в ночь на Ивана. Мы тебе тогда и цветочек укажем. Твоё дело сорвать и до дому унести. Понял ли?

-  Да понял, понял, как не понять!

Сказал так, а мужика уже и нет нигде. До дому я бегом бежал, на крыльцо влетел так, что сбрякали ступеньки. Матушка поворчала малость, что топочу, как жеребец нехолощеный. А у меня на душе и радостно, и муторно - всё разом.  Боюсь,  как дальше всё сложится,  и  радуюсь,  что деньжата на сапоги заведутся.  Тут же меня и другие мысли одолели. Сижу, думаю, что бы ещё с  цветом папора получить.  Сапог-то одних мало показалось.  Это бес к такому  и  подталкивал,   управлял  желаниями.   Ну,  думаю,  заведу  себе гармонь -   гармонистам всегда завидовал.  Ещё вина накуплю, чтобы угощать честной народ -  меня тогда уважать все будут. И мельницу перекуплю, чтобы деньги никогда не  переводились.  Много  я  тогда  напридумывал -   самому сейчас удивительно, как такое в башку залетело.

А время-то к Иванову дню идёт. Стал я тут задумываться, как от нечистого духа оборониться. Я слыхал, что Евангелие читать надо, зачерчиваться. А когда сорвёшь цветок, ни с кем не заговаривать, не смеяться. Это, думаю, по силам окажется. А тут с матушкой беда приключилась. Она, вишь, заметила, что суседко, домовой по-вашему, косу ей плести зачал по ночам. Матушка у меня хозяйка была знатная - и стряпка, и скотница, - коровы у ей всегда обихожены были, в избе чисто. И суседко ей помогал по хозяйству робить. Мы как с работы вертаемся - в дому всё ладно, аккуратно. Удивлялись: кто ж это так старается? А ночами суседко матушку только тёплыми пальцами трогал, не давил её, как бывает. Это уж первейший признак, что доброе предрекает. Раз ещё косу заплёл. У нас так считается, что трогать её нельзя, иначе худо будет. Матушка и не трогала до поры. А тут корову новую во двор завели, я уж тебе сказывал, как это было.

На первое утро матушка во двор зашла, а корова вся в пене, мокрёхонькая, а к корму и не притрагивалась. Подивилась матушка, но значения не придала. Чем дальше, тем больше. Корова день ото дня худеет и худеет. Тут только смекнули, что суседко её незалюбил, а матушке-то корова по нраву пришлась. Вот она меня и упросила, чтобы покараулил ночью, что ж там с ней такое делается.

Сошёл я на двор, за яслями притаился. Сижу, глаза таращу, чтобы не уснуть. А после полночи старичонка махонький на дворе появился. Расхаживает по-хозяйски так, в красном колпачке, в косоворотке холщовой, ноги в лапоточки обуты. Похаживает он по двору, коров по бокам поглаживает, мерину нашему гребешком гриву расчёсывает. Потом наладился ему косички мелкие плести. А к Пеструхе и не подходит, она от него бочком отодвигается, глаз косит. Закончил всех обихаживать - Пеструхи черед пришёл. Старичок оземь ударился, лаской оборотился. Ласка Пеструхе меж рогов вскочила и гонять по двору начала. И щиплет её, и треплет. Та уж вот-вот упадёт - она ж слабенькая с голодухи. Тут я не сдюжил, выскочил из-за яслей да как заору:

- Вот кто нам скотину мает! Вот кто Пеструхе жрать не даёт! А ну, брысь отсюда! - И ожёг ласку хворостиной. Юркнула куда-то ласка, не стало её, как и не было вовсе. Я Пеструху успокоил, погладил, приласкал, корму ей подсыпал. А потом ночевать ушёл.

Утром матушка прибегает.

-  Вставай, Егорушко! Ой, беда у нас. Ты ночью на дворе караулил?

- Караулил, матушка. Тама старичок такой был в красном колпаке. Он всю скотину, кроме Пеструхи, обихаживал, а её, бедную, гонял. Вот я и ожёг его хворостиной.

- Ох, что ж он, окаянный, наделал! Всё ведь разгромил, порушил! Иди посмотри, там как Мамай прошёл.

Выскочил я в одном исподнем на двор, а там и вправду всё порушено. Ясли перевёрнуты, солома раскидана повсюду. Скотина в кучу сбилась, едва живая стоит. Тут я и подумал, что, может, зря старичка обидел. Вон он какой злой оказался. Теперь и другую скотину изведёт. Матушке сказал, а она пуще того осерчала.

- Я этому ироду спуску не дам! Сама скотину караулить буду, чтобы не трогал. А то, ишь какой выискался - каверзы строить!

- Успокойся, матушка, как бы беде не быть. Суседко-то ублажать надо, сама же мне об этом сказывала.

- А я другого себе найду. Помоложе и получше. Этот уж надоел. Никакого проку от него нету!

И в сердцах косу-то, которую ей суседко плёл, ножницами отхватила. Вот ночью и началось. Она, говорит, не вздохнуть, не охнуть не может, как подкатило ей что-то под горло. Одно только и смогла промолвить:

-  К худу, к добру ли давишь?

Он её пальцами ледяными стиснул и выдавил:

-  К ху-уду!

И всё. Не стало нам покою с той поры. Скотине худо - не ухаживает суседко за ней, мает только. В дому, как придём, вся мебель переставлена, мусор кругом. А у матушки голова болеть стала так, что моченьки терпеть нету никакой. Одинов я к дому раньше подошёл, высмотреть решил, что ж там без хозяев делается. Подкрался под окошко, слушаю. А там разговор.

- Что ж, братья, делать будем? Как нам человека ещё извести можно? Всё уж перепробовали - и войны, и болезни насылали - живёт, проклятый.

- Да просто всё, так мне сдаётся. Не надо трогать, пусть люди сами собой изводятся. Тут только подтолкнуть требуется.

-  Как подтолкнёшь-то? Непростое это дело.

- Чего уж проще. Надобно не болезни и войны насылать, а вино зелёное. Будет вино, и нам хорошо будет. Человек, когда хмельной, так к нам и просится. Ну, быть ли по сему?

-  Согласные. А что с хозяевами этими делать? Простить, может?

- Хозяйку-то можно, ежели подношение догадается сделать. Уж больно мне не по нутру маять её. Это вам, варнакам, одно удовольствие человеку каверзы строить, а мне и помочь охота, ежели справный хозяин. А с парнем вам решать.

- Придёт к нам в Кривой лог, цвет папора отдаст по доброй воле, там мы его и задавим. Уж больно он любопытен да с Гришей стакнулся. Ежели обманом выманим - пущай живёт.

- Ну, на том и порешим. Ежели сам на поляне не убережётся, спасать его и не будем.

На том разговор и закончился. Я - как закаменел, стою, слова не могу вымолвить. Видел только, как из трубы искры огненные посыпались. Тут и родители подошли. Я решил всё-то им не сказывать, что слыхал. Только про подношение суседке и рассказал. Матушка обрадовалась, что наладить всё можно. Пирог испекла - рыбник, стакашек водки налила. Поставила на ночь всё это у голбичной двери, а её приоткрыла. Утром ничего на месте не нашла. С той поры по хозяйству опять всё ладно пошло. А меня разговор тот мает. Пошёл к Грише, чтобы совет спросить. Выслушал он меня внимательно.

- Не ладно это, Егорушко. Приблазнило тебе или так всё было, не скажу. Одно только твёрдо знаю: в ночь на Ивана придётся тебе в Кривой лог идти. Место мне знакомое, совет дам. Только обещайся всё исполнить, как скажу. Про Евангелие и про то, что зачерчиваться надо, слыхал уже, это хорошо. Но и другие способы есть, чтобы дьяволу не поддаться.

-  Какие же, дядя Гриша?

- Как зачертишься, по сторонам не гляди, кто бы тебя ни звал. Искушать будут, не поддавайся. Знаешь, поди, как искушают. Грех, он вёрткий, не заметишь, как подкараулит. А чтобы случаем в ухо не залетело, их воском залепить придётся. Только с той свечи, какую на венчании жгли. Тогда, может, и пронесёт.

-  Может, дядя Гриша, не ходить мне?

- Нельзя, Егорушко. Коли попался, идти надо. Иначе они тебя в другом месте укараулят, где и не ждёшь. Лучше уж разом отвязаться. Понял ли меня?

-  Да понял, дядя Гриша, понял.

- Ну, так отправляйся. И не боись. Ничего не случится, ежели всё, как велел, сделаешь.

К ночи на Ивана я загодя подготовился. И воску со свечки венчальной намял, и Евангелием запасся. А чтобы зачерчиваться, для верности ожег банный взял. Со всем этим хозяйством и отправился. Мимо кузни, как мышка, проскочил - боязно было, про тройку вспомнил. И мимо осины тоже, что на росстани стоит, нехорошее ведь это место. Иду дальше и невесело становится. Зачем заветы нарушаю, зачем с чертями судьбу свою связываю? Уж совсем решился было обратно повернуть, но чую: как подталкивает меня кто-то. Иду бесшумно, в лапти обулся, чтобы удобнее было, только трава шуршит да из Кривого лога посвистывает кто-то. Сесть хочу, дух перевести - ноги не сгибаются, сами собой вышагивают. А меня уж и на полянку вывело. Стоит в серёдке пенёк трухлявый, а кругом пусто, только папоротник-трава растёт. Всю жизнь мне любопытно было, каков же из себя цвет его. Тут уж недолго осталось, чтобы узнать, а что-то пакостно на сердце, кровью его заливает. Сел я на пенёк, зачертился по-быстрому банным ожегом. Евангелие на коленях разложил и читать зачал.