Бронзовый щелкунчик: Волшебные сказки - Писарев Владимир Александрович. Страница 37

И еще, кстати. Однажды мне повстречался нищий. Нищий как нищий — ничего особенного. Но на руке у него был… медный, позеленевший от времени перстень. Конечно, едва ли это тот самый, который Вилли когда-то получил от старика. Впрочем, как знать.

Саверий и князь

Расскажу-ка я вам историю, что приключилась в одном старом-престаром удельном княжестве. Началось все с того, что княжеские стражники наконец-то изловили матерого разбойника по кличке Прошка-секач. Нагрянули они в лес среди ночи, окружили бандитское логово, а поутру дружно навалились да одним махом всю шайку взяли, всех до единого разбойничков скрутили, приковали к железной цепи и в город погнали.

Привели их прямо в княжеский посад, на площадь, на колени в рядок поставили, самого князя ждут. Погуляли разбойники, на дорогах-то пошалили, пришло время ответ держать.

Но вот князь вышел, банду оглядел.

— Отлетались, соколики? — спрашивает. — Сказывайте, много ли злодейства сотворили? Много ли крови христианской пролили?

А разбойники молчат, глаз поднять не смеют, гнева княжеского боятся.

— Нешто воды в рот набрали? — опять спрашивает. — Иль языки у вас поотнимались?

Тут он их взором хмурым окинул, повелел всех в острог на цепь посадить да допросить, а Прошку — особо, по всей строгости.

Как ни хитрили они на допросах, как ни крутили, как ни запирались, а на дыбе-то все рассказали, во всех злодействах покаялись. А вскорости им и волю княжескую объявили — всех до единого под топор. Но тут Прошка-секач вдруг просить стал, чтобы его к самому князю отвели, — хочет, мол, перед смертью тайну великую открыть, душу облегчить. "Ведомо мне, — говорит, — где сокровища несметные припрятаны, да такие, что и во сне не приснятся".

Князю доложили. Но вот день прошел, ночь пролетела, а утром разбойников из темницы выволокли да на плаху потащили — всех… кроме главаря.

Вот и поп свое дело вершит, и палач за работу принялся, а князь тем временем самолично в темницу спустился, всем стражникам выйти велит да Прошку спрашивает:

— Одумался, голубь сизокрылый? Нешто откупиться вздумал?

— Об одной милости прошу, — отвечает Прошка, — выслушай меня, премудрый князь. Выслушай, а там и решишь, как со мной поступить.

— Эк, куда загибает!!! Как с тобой поступить, я еще вчера решил, так что сказывай, мил человек, время-то не тяни. Палач в работе, не след ему тебя дожидаться.

А Прошка головой помотал, вздохнул горестно и говорит:

— У отрогов гор, князюшка, что к Северу пролегли, где-то так в десяти-двенадцати дневных переходах сопки стоят, еловым бором укрытые. За сопками речушка по камушкам бежит, а за речушкой вековые лиственницы вдоль берега что стена выстроились. Между лиственницами валуны попадаются. И белые, и серые, и зеленоватые — всякие есть, но самый большой валун розовый. Вот под ним-то сокровища и зарыты. Сорок сундуков с золотом и драгоценными камнями.

Князь разбойника выслушал, пальчиком ему пригрозил и молвил с улыбкой:

— Ох, хитер ты, Прошка, да меня не проведешь, от плахи не отвертишься — врать-то складно не научился. Ну посуди сам, откуда в лесной глухомани таким сокровищам взяться? В царской казне, поди, столько нет.

— Верные люди сказывали, — отвечает Прошка, — что покойный колдун сундуки под валун зарыл.

— И где же эти "верные люди"?

— На том свете, князюшка. Где же им еще бытьто? Слово, известное дело, не воробей…

— Понятно… Но все равно не верю. Врешь, душегуб, а потому пора тебе по площади прогуляться! Палач заждался.

— Истину говорю, — взмолился разбойник. — Вот пошли людей с подводами, с охраной — увидишь, что не обманываю. А коли сокровищ там не найдут, так хоть на кол меня посади!

— На кол, говоришь? Ну смотри, лиходей, не просчитайся! Уж что-что, а кол для тебя найдется!

Тут князь стражу позвал, велел с Прошки глаз не спускать, держать его в строгости, пропитанием не баловать. Потом очи свои ясные насупил, на разбойника хмуро, задумчиво взглянул, словно насквозь его пробуравил, да вышел вон.

Следующим утром отряд во главе с княжеским егерем, добрым молодцем по имени Саверий, отправился в путь. Шли лесными дорожками, подлесками, сквозь чащобы продирались, а на восьмой день в болота уперлись.

Вечерело. Надо бы на ночлег остановиться, а негде — кругом сырость сплошная. Все вокруг осмотрели, подходящего места так и не нашли, но за осинками какой-то дымок приметили Оказалось, что неподалеку хутор стоит, а на хуторе ветхая старушка одна-одинешенька живет.

Постучали в дверь, в избушку вошли. То-то хозяйка гостям обрадовалась!

— Заходите, — говорит, — люди добрые. Всем места хватит. И накормлю, и напою всех, и спать уложу. По лесам-то наплутали, намаялись, все ноги, поди, исходили.

Тут Саверий велел всем на ночлег устраиваться, а сам на коня да в разведку отправился, чтобы на завтра путь подходящий подыскать.

Вернулся в потемках, едва с дороги не сбился. Во двор въезжает, а там и лошади, и подводы брошены, а вот людей-то… нет. "Ну и ну, — думает, — неужто спать легли и постов не выставили?" Заходит в дом, глядь — и в доме никого нет. Стал хозяйку звать. Звал-звал, да все без толку. Но, слава Богу, наконец-то она его услыхала, из своей спаленки откликнулась.

— Угомонись, — просит. — Что пожилого человека среди ночи будишь, спать не даешь?

— Сказывай, хозяйка, где люди Князевы. Куда подевались?

— Люди твои, — отвечает старушка, — поели, попили да в лес за грибами ушли. Там и ищи…

— Да кто же это по ночам-то за грибами ходит? Быть того не может!

Тут он из дома вышел, решил хутор осмотреть, по закуткам пройтись может быть, не все ушли, может быть, кто-то и остался. Идет, приглядывается.

Вот и сараи с припасами, и сеновал, и курятник, и клеть с гусями, и хлев со свиньями. Свиньи спят, похрапывают, во сне похрюкивают. "Куда же все пропали? — размышляет молодец. — Дело нечистое… Надо бы хозяйку расспросить".

Вернулся домой, на крылечко взошел, хотел было дверь открыть, а она, оказывается, изнутри на засов заперта. Вот те на! Подкрался он к окошечку, в избу заглянул и глазам своим не поверил — в горнице огромная волчица прохаживается, все зевает да зубами полязгивает.

Хоть и был егерь не робкого десятка, много на своем веку повидал, и лешаков, и ведьм всяких встречать приходилось, но тут не выдержал, струхнул, тут же на коня и с хутора прочь.

Вернулся в город, князю все как есть докладывает. А тот его выслушал, призадумался, плечамито пожал и говорит:

— Вот и не знаю, верный ты мой слуга, верить тебе более или нет — чудеса какие-то рассказываешь… А не может ли такого случиться, что сокровища ты на самом деле себе прибрал, а людей в топях нарочно сгубил?

— Господь с тобой, добрый князь, — отвечает егерь. — Я ли верой и правдой не служил? За что обижаешь?

Но князьям, известное дело, лучше не перечить.

Как ни оправдывался Саверий, да все напрасно — только пуще господина своего рассердил. Хоть и бьл князь стар и хвор, но характером крут. Ох как крут! Осерчал, принялся Саверия костерить, а потом до того разошелся, до того разъярился, что повелел его тотчас в острог посадить, а поутру казни предать. Вот так-то!

Сказано — сделано. Егеря в застенок упекли, а вскоре Таисия, его жена, пришла за супруга просить. Пришла, да только без толку — князь с ней и разговаривать не пожелал. Вот уж беда так беда! Что было делать, к кому обратиться, к чьему состраданию взывать? Одно утешение — церковь. Вот и пошла бедная женщина в храм у самого Бога, у святых угодников заступничество вымаливать.

Из церкви ушла затемно, по пути домой нищенку монеткой одарила, а та ее спрашивает:

— Чем опечалена, красавица? Что за несчастье тебя гнетет?

Таисия о горе своем рассказала, а нищенка говорит:

— Можно ли помочь тебе, не знаю. Об этом тетушку мою лучше спросить.

Взяла Таисию за руку да повела по улочкам-закоулочкам, все дворами да подворотенками, вот и привела в домишко, что на окраине города у самой реки примостился. Вошли внутрь, а там старуха у печки сидит, на коленях кошку пригрела.