Бронзовый щелкунчик: Волшебные сказки - Писарев Владимир Александрович. Страница 43

Так вот, повел Зенон Ермилу в трапезную, сам в уголочке сел, книжицу полистал, под нос себе что-то нашептал — и тут же неведомо откуда два жареных быка появились, с десяток гусей, фаршированных яблоками, бочка вина. Племянничек яства эти оком окинул, мигом все смолотил, облизнулся, добавки просит. Зенон — снова за книжицу, добавку сотворил: пять баранов, тушенных с овощами, двух отварных осетров, огромный пирог пудов этак на восемь да бочонок пива.

Наконец-то накормил гостя, спать уложил, а сам, не мешкая, опять за чернокнижные опыты принялся. Спустился в подземелье, над огнем колдует, баночки да скляночки открывает, пузырьки откупоривает, всякий настой да зелье, порошки да травки из них извлекает, вместе все замешивает, заклинания твердит. Только в дело вошел, только в хитросплетения мыслей углубился, как вдруг слышит рев наверху. "Дядюшка, есть хочу! — ревет племянник, да так, что вся крепость трясется, того и гляди развалится. Полдничать пора! С голода помираю!"

Делать нечего, пришлось все бросить да в трапезную подняться, Ермилу кормить. Пополдничал Ермила, снова спать завалился, а через часок-другой опять дядюшку зовет. И так каждый день, каждую ночь, все одно и то же. Терпел Зенон неделю, терпел другую, терпел третью, а на четвертую и говорит:

— Не пойму я, Ермилушка, отчего ты прожорливый такой. То и дело от опытов меня отвлекаешь, прямо напасть какая-то!

— С дороги устал, — отвечает племянник, — проголодался. Да и возраст у меня такой, что организм растет, питания требует. Ты, дядюшка, вместо того чтобы скаредничать да куском хлеба меня попрекать, покормил бы хоть разок мяском свеженьким, живым, а то все жареное да вареное — надоело уже.

— Вот чего не могу, того не могу, — отвечает дядюшка. — Заклинаний таких еще не придумал, чтобы живое существо сотворить. День и ночь бьюсь, а все попусту.

— Плохо, — с сожалением в голосе говорит Ермила. — Может быть, прилежания, усердия тебе не хватает? Ты уж постарайся, дядюшка, не ленись больно мне мяска живого поесть хочется.

— Это дело не простое, — объясняет Зенон, — не скорое. А ежели тебе и впрямь невтерпеж, так вокруг крепости леса бескрайние, и дичи в них предостаточно.

— А кто же дичь эту для меня добудет?

— Сам и добудешь.

Поразмыслил Ермила да поутру на охоту отправился. Все вокруг исходил, и оленей, и косуль встречал, да только поймать не сумел. Набрел на большущий муравейник, целиком его проглотил, но ни капельки не наелся, лишь аппетит еще больше нагулял. Вернулся в крепость, рев поднял пуще прежнего, в который раз мяса свежего просит. А Зенон для Ермилы и так и сяк старается, да все угодить не может — больно уж привередливый, больно разборчивый племянничек стал. Что ему ни приготовь, что ни подай — все на скудность пищи жалуется, все упреками дядьку изводит.

Но и это не все! Как-то раз после ужина, перед сном, задумался Ермила, умолк, а потом этак томно вздохнул и говорит:

— Мысль у меня есть, дядюшка. А отчего бы не жениться мне? Так что ты особо не мешкай, невесту мне подбирай…

Зенон помалкивает, а сам думает: "Этого еще не хватало. Тут одного не прокормишь, а уж вдвоем-то они меня из собственного дома выживут".

А Ермила оглоблей в зубах ковыряет, глазищи на дядьку таращит да мысль свою продолжает:

— Ты мне не просто невесту найди, а красавицу, да знатного рода, чтобы всем на зависть.

— Может быть, царскую дочь тебе? — спрашивает Зенон, да этак с ехидцей, насмешливо.

— И то неплохо, — соглашается Ермила. — Дело стоящее. Ты умом-то пораскинь, дядюшка. Коли я у царя в зятьях буду, так неужто он меня не прокормит?

Тут Ермила зевнул, на бок увалился и дал храпака, а Зенон, недолго думая, огромным орлом оборотился да пустился в дальний путь, все для племянника старается.

К полуночи в столицу прилетел, вокруг царских теремов кружит, все в окна заглядывает, дочку царскую выискивает.

Нашел-таки, разглядел. Вот она, царевна, на пуховых перинках-подушечках в кружевной рубашечке спит себе, почивает. "Хороша невеста, глаз не оторвать, — думает Зенон, — для Ермилы сгодится". Тут он через окно в спальню забрался, схватил царевну и был таков.

К утру возвратился в крепость, невесту Ермиле принес, а она — вот незадача! — замуж идти за него отказывается. И так и этак упрашивали — все попусту!

Не стерпел Ермила, рассердился, на дядюшку с обидой поглядывает.

— Что же это за невеста, — спрашивает, — коли она идти за меня не хочет? Зачем ты ее принес-то?

— Ты уж извини, — оправдывается Зенон. — Видать, ошибочка вышла.

— Ничего себе ошибочка! — возмущается племянник. — Как же мне теперь зятем-то царевым стать? Ты, дядюшка, об этом подумал?

— Ой, и не говори, — сокрушается Зенон. — Не подумал! Теперь, видно, придется царевну уговаривать, пока не согласится.

— И то верно, — поддакивает Ермила. — Ты ее привез — ты и уговаривай. Да терпением запасись. Ты ей и нарядов, и сластей, и подарков всяких раздобудь — глядишь, и одумается.

С этого дня Зенон окончательно потерял покой. Мало того что племянник на шее сидит, так еще и царевне угождай.

Спустится, бывало, в свое подземелье, целый день колдует, наряды для царевны творит, потом наверх тащит, примерить просит, а она к ним и прикоснуться не желает. Ермила же, как узнает об этом, сразу дядьке упрек: "Наряды никудышные, коли невесте моей не подошли. Ленишься ты, дядя Зенон, усердия не проявляешь".

Зенон снова под землю, всяких шкатулок да ларцов, ожерелий да перстней наколдует, а царевна к ним и не притронется. Ермила же опять его нерадивостью корит. И так каждый день, одно и то же. Не жизнь у Зенона стала, а сущая каторга! Но и это еще не все.

Как-то раз среди ночи приснился ему страшный сон, будто бы костлявая старуха с косой к крепости подошла, будто бы в ворота стучится. Проснулся Зенон в холодном поту, прислушался — тишина кругом. Спустился во двор, к воротам подошел — тоже тихо. Ворота приоткрыл, наружу выглянул и там никого нет.

Постоял он возле ворот, а успокоиться-то никак не может, не в силах с чувством страха совладать. Сам не поймет, в чем тут дело. Еще раз прислушался, и почудилось ему, будто бы издалека, из-за гор, конский топот раздался. Да-да, конский топот, причем топот-то тяжелый, гулкий — видно, и конь силен, и всадник на нем не из легких.

Оборотился колдун летучей мышью да на звуки конских копыт полетел. Недолго летел, увидел воина на коне, принялся вокруг него круги выписывать Кружил-кружил, а потом сел у дороги на дерево и спрашивает:

— Как звать тебя, удалец?

— Гордей, — отвечает воин.

— А кто ты такой? Куда путь держишь? По какому такому делу в наши края наведался?

— Царский богатырь я, — отвечает воин. — Надобно мне царевну разыскать да в отчий дом вернуть, а того злодея, что похитил ее, — в железах в острог заточить.

— Ну что же, дело не простое, — смеется Зенон.

— Не простое? — переспрашивает богатырь. — Это почему же?

— А вот послушай, что я скажу, и сам поймешь, почему.

Тут он открыл свою книжицу да прочитал заклинание, чтобы Гордея, как и Дементия, в железный столб превратить. Прочитал, а проку-то нет! Богатырь как ни в чем не бывало едет себе дальше и в ус не дует. Лишь кольчуга на нем словно колокольчик зазвучала, серебряным звоном на заклинание отозвалась.

"Вот те на! — думает колдун. — Кольчужка-то, видать, не простая. Не иначе как волшебная, от всякой напасти богатыря бережет". Испугался Зенон, в воздух поднялся да обратно в крепость полетел. Возвратился, тут же давай Ермилу будить.

— Поднимайся, — говорит. — Беда пришла! Видно, придется царевну родителю возвратить.

— Как возвратить? — удивляется Ермила. — Не бывать тому!

Как ни старался дядюшка племянника вразумить, да так и не вразумил. Уперся Ермила — и все тут! Спорили-спорили они, а в конце концов порешили на том, что Зенон царевну в высокие горы отнесет, да в пещере спрячет, да вход в пещеру здоровенным камнем закроет.