Приютки - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 15

Бросается он к воротам, вздымает кверху тяжелый, булатный меч и вдруг отступает невольно…

Худая костлявая фигура Кащея выходит из замка… Идет прямо на витязя-удальца. Но не струсил Иванушка. Гикнул, свистнул в ухо серому волку, обратился волк серым коршуном, Иванушку же пичужкой малой сделал… И исчез коршун с пичужкой, ровно братец старший с младшим, в поднебесье. А Кащей не исчез… Идет долго по поляне… Идет теперь прямо на Дуню, прямо на нее…

Сердце замерло в груди девочки… Похолодели конечности. Ужас сковал все существо.

Мечты перестали казаться мечтами и перешли в действительность… Кащей идет худой и белый в сорочке до пят с горящими взорами… Только по мере своего приближения он все меньше и меньше делается… Вот ростом немногим больше Дуни стался, а все же приближается, все надвигается прямо на нее.

— Господи! Господи! — едва шевелясь, шепчут побледневшие губенки Дуни. — Что ж это? Богородица Дева, радуйся… — смятенно лепечет она, скованная страхом.

— Ай!

Белый Кащей совсем придвинулся к узенькой, детской кроватке и наклонился над Дуней.

— Ну, что кричишь! Не признала? — говорит страшный Кащей голосом Вассы Сидоровой. — Няньку разбудить, что ли, хочешь? А я за тобою! К гадалке, к среднеотделенкам пойдем! Страсть занятно. Оня, Паша, все идем, ты будешь четвертая! Ну!

Голос Вассы звучит обычно присущими ему властными нотками, и робкой, пугливой Дуне и в голову не приходит ослушаться ее.

Она так рада к тому же своему исчезнувшему страху, так счастлива видеть девочку Вассу вместо страшного чудовища из Варварушкиной сказки, что и рассуждать больше незачем.

Мгновенно вихрем проносится в голове короткая мысль:

"А Дорушка-то! Ведь она ходить не велела".

— А Дорушка? — смущенно прорывается вслух у Дуни.

— Эвона! Кого хватилась! — бесшумно расхохоталась Васса. — Спит твоя Дорушка и, почитай, четвертый сон видит, да и что она тебе за указчица? Скажи на милость, няньку какую себе выискала! Дорушка сама по себе, ты сама по себе. И нечего много разговаривать, идем!

Васса вошла в свою роль как нельзя лучше и командовала теперь отрывистым, коротким шепотом.

— Сапоги не надо… В одних чулках пойдем, чтобы не услыхали. Сама знаешь, по головке не больно погладят, коли встретит кто. Нас и днем-то в чужие отделения не пущают, а сейчас поймают — беда! Юбку накинь… так… ну ладно. Ступай за мною.

И осторожно крадучись, на цыпочках Васса пошла вперед. За нею, затаив дыхание, проскользнула сквозь дверь умывальной Дуня…

За другой коридорной дверью, щелкая зубами от холода и перепрыгивая с ноги на ногу, их ждали Оня Лихарева и востроносенькая Паша Канарейкина, две величайшие в младшем отделении шалуньи.

— Прежде чем идти, надо сговориться, девоньки, — шепотом оживленно затараторила Васса. — Пашки нет, она со двора ушедши, так это хорошо, а все же зевать не след… Надо тут же сейчас решить, о чем гадать будем.

— Я про Хвостика и Мурку спросить хочу, — решила Паша Канарейкина, — не найдут их у нас, не отнимут ли?!

— Ладно. А ты, Оня?

— Я-то? — Оня задумалась на минуту. Потом глаза ее лукаво блеснули.

— Попаду ли в это лето на дачу! Вот о чем хочу спросить!

— Ну, а я насчет Фенички… — смущенно призналась Васса.

Феничка Клементьева, знакомая уже читателям увлекающаяся фантазерка — Феничка, в свою очередь, была предметом самого пылкого обожания со стороны Вассы.

Но Феничка пренебрежительно относилась к поклонению некрасивой, костлявой стрижки.

Феничка любила все красивое, изящное и, будучи избалована со стороны сверстниц и подруг, милостиво разрешала любить себя «малышам», очень мало заботясь о возбуждаемом ею восторженном чувстве последних.

Вассу она игнорировала вполне и не называла иначе как Костяшкой за чрезмерную худобу девочки.

Но Васса мечтала постоянно о дружбе с хорошенькой беленькой, "словно барышня", среднеотделенки…

Тяжелая, крикливая, властная и капризная Васса в кругу своих однокашниц-стрижек делалась совершенно неузнаваема в обществе Фенички. Тихая, робкая и застенчивая, она едва решалась отвечать односложными «да-с» и «нет-с» на вопросы своего кумира. Разумеется, и для «гаданья» Васса не могла найти более подходящего для нее вопроса: полюбит ли ее когда-нибудь Феничка и подарит ли своей дружбой или же этого не случится никогда?

И уже заранее волновалась услышать ответ на интересующую ей тему.

— А ты, Дуня, о чем гадать будешь? — неожиданно огорошила Оня Лихарева девочку.

— Ха-ха, гадать! Куда уж гадать такой малышке! — снова беззвучно рассмеялась Васса. — Пускай только идет с нами. Попадемся — она выручит. Тетя Леля и бранить не станет. Она Дунятку любит. А через нее, смотришь, спустит и нам вину… Ну, айда, девоньки, вперед! — И костлявая Васса засеменила полуобутыми, в одних чулках, ногами по холодным доскам коридора, держа крепко за руку Дуню. Оня и Паша поспешили за ней.

Глава пятнадцатая

— Смотрите, девицы, стрижки пожаловали!

— Стрижки к нам пришли! Стрижки! — зазвенели по дортуару среднеотделенок веселые, возбужденно приподнятые голоса.

Четыре девочки робко и смущенно остановились у порога, боясь и не решаясь войти.

— Ну, что же вы, — послышался насмешливый и звонкий голосок Фенички, и вся она, тоненькая, стройная, вынырнула откуда-то из темноты.

— Что ж ты, Васса! Входи! Ведь ты не из робких! — взяв за руку смущенную и сиявшую от счастья девочку, говорила она не то радушным, не то насмешливым тоном.

— Оня тоже явилась. Девицы, "сорвиголова — Оня Лихарева" тоже пришла! — смеясь, кричала Шура Огурцова и легонько подтолкнула вперед нимало не робевшую среди «чужих» Оню.

Высокая полная девочка лет четырнадцати подошла к Дуне.

— А ты зачем пожаловала, малышка? — наклонясь к самому лицу маленькой стрижки, спросила она.

Дуня увидела перед собою приятное, свежее личико и серьезные темные глаза.

— Это Гутя Рамкина! "Примерница", — наскоро шепнула ей Паша Канарейкина, знавшая все тайное и явное, происходившее в стенах приюта.

Гутя Рамкина сразу понравилась Дуне, и она доверчиво протянула ей ручонку.

— Ну, к кому же вы пришли, малыши?

Хорошенькое личико Фенички складывалось каждый раз, как она обращалась к стрижкам, в чуть презрительную усмешечку.

Задыхаясь от счастья находиться так близко к своему кумиру, Васса, багровая и сияющая, заявила:

— Нас Липочка Сальникова погадать пригласила… Говорит, гадалка объявилась у вас.

Веселый взрыв смеха вспыхнул и тотчас же погас в дортуаре…

— Шшш! — усиленно зашикали на хохочущих «примерницы», то есть лучшие по успехам и поведению воспитанницы. — Огалтели вы, что ли? Тес, непутевые! Нашли время смеяться тоже! Как раз Пашка придет! — послышались несмелые голоса в разных концах спальни.

— Пашки нет! Пашка со двора ушла! — давясь от приступов смеха, возражали шалуньи.

— А Антонина Николаевна? Небось забыли? Она заместо Пашки оставлена. Как раз нагрянет!

— Придет лампу тушить в половине одиннадцатого, а к тому времени тихо будет небось.

Средние и старшие ложились спать на час позднее стрижек, и этим объяснялось то обстоятельство, что во время абсолютного покоя в спальне малышей в двух «старших» дортуарах еще и не думали укладываться в постели.

— Так это они к гадалке притащились! Ну, ладно, будет вам и гадалка! — вытирая выступившие от смеха в ее крошечных свиных глазах слезы, говорила Липа Сальникова, задорно улыбаясь детям.

— Паланя, — обратилась она затем к высокой, вертлявой, похожей на цыганку девочке с бойко поглядывающими на всех цыганскими же глазами. — Паланя! Ты им погадаешь? А?

— Понятно, погадаю! — лукаво усмехнувшись, симпатичным звонким голосом отозвалась «цыганка», как прозвали подруги Паланю Заведееву, первую шалунью и заправилу всех проказ в среднем отделении приюта.

— Гадать, так гадать! — рассмеялась Феничка, и черные глазки ее шаловливо блеснули.