Люда Влассовская - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 15
ГЛАВА X
Скандинавская дева
Институтская жизнь кипела, шумела и бурлила событиями, правда, однообразными донельзя, но все же событиями, являвшимися в монотонном существовании воспитанниц.
Я никому ни полсловом не обмолвилась о тайне Арно. Подруги удовольствовались моим объяснением, что я видела то же, что и Вольская, после чего 17-й нумер был поголовно признан «страшным» и никто из воспитанниц не решался экзерсироваться в нем. Впрочем, это было недолго. Черная женщина не появлялась больше. Арно отправила свою сестру в больницу, и мало-помалу старое событие потеряло свой интерес, уступая более свежим и ярким впечатлениям.
Но оно не могло пройти бесследно, и последствия выразились в отношении к нам Арно. Она уже не придиралась так, как раньше, и, что было приятнее всего, вычеркнула Краснушке ее ноль за поведение и вновь записала Корбину на красную доску.
— Это для вас, Влассовская, только для вас! — шепнула она мне как-то.
Не скажу, чтобы поведение Арно было мне приятно: я довольно некрасиво, как казалось мне, покупала благополучие моим друзьям.
Между тем институтская жизнь обогатилась еще одним событием.
Однажды мы сидели за уроком рисования, который особенно любили за снисходительное к нам отношение старика учителя Львова, смотревшего сквозь пальцы на посторонние занятия во время его урока. Вдруг в класс как пуля влетела Миля Корбина с неистовым криком:
— Новенькая, новенькая, новенькая!
— Mademoiselle Корбина, — остановил ее учитель, — здесь не рынок-с и кричать как на рынке благовоспитанной барышне во время урока не годится. Умерьте пыл ваш!
— Ах, Александр Дмитриевич! — вскричала Миля, ничуть не смущенная его замечанием, благо дежурившей в этот день Кис-Кис не было в классе. — Я не могу! Эта новенькая совсем не то, что вы думаете! И… я больше ничего не скажу, пусть это будет сюрприз!
— Что ты мелешь, Милка! — вмешалась Лер.
— А вот увидите! Вот увидите! — кричала Корбина. — И все, все вы удивитесь! Все! Ах, какой сюрприз! Какая новость будет для всех вас!
— Госпожа Корбина, — снова повысил голос учитель, — потрудитесь сесть на ваше место и заняться вашей работой.
— Сейчас, сейчас, Александр Дмитриевич! — заторопилась девочка и с преувеличенным рвением набросилась на свой рисунок.
Дверь в класс широко распахнулась, и вошла Maman, со своим знаком кавалерственной дамы на плече, в сопровождении Кис-Кис и двух молодых девушек, в одной из которых я, несмотря на долгую разлуку, узнала Ирочку Трахтенберг, в другой — Нору — принцессу из серого дома.
— Вот вам и новость! Вот вам и сюрприз! — прошептала в восторге Милка, впиваясь глазами в вошедшую Нору.
Действительно, сюрприз вышел не на шутку, и мы разинули рты от удивления.
Принцесса из серого дома, таинственная белая девушка, поступала к нам в институт как самая заурядная новенькая!
На ней было надето то же белое платье или что-то похожее на него, воздушное и легкое, как облако. Две длинные белокурые косы, отливающие золотом, лежали на плечах новенькой. Ее большие прозрачно-синие глаза насмешливо щурились на нас, как и тогда из окна дома, в день нашего первого знакомства.
— Mes enfants, — произнесла Maman, слегка выдвигая вперед Нору, — прошу любить и жаловать вашу новую подругу. Вы, я уверена, подружитесь с нею, как вполне взрослые барышни. Mademoiselle Нора много путешествовала за границей и может рассказать вам кое-что очень интересное. N'est-ce pas, ma cherie, [17] вы поделитесь вашими впечатлениями с подругами? — обратилась к ней с улыбкой начальница.
— Avec grand plaisir, princesse! [18] — поспешила ответить новенькая, умышленно, как показалось мне, избегая называть начальницу Maman, по-институтски.
— А-а! Все старые друзья! Но как они выросли! Боже мой! — хорошо знакомым мне, надменным голоском произнесла Ирочка Трахтенберг, которую нельзя было не признать сестрою новенькой благодаря их сходству.
Зеленоватые глаза Ирочки обежали весь класс быстрым взглядом и остановились на мне.
— Как вы изменились, как выровнялись и похорошели, милая Люда, за эти шесть лет, что я вас не видела, — произнесла она любезно, протягивая мне обе руки, затянутые в светлые лайковые перчатки.
Я встала и подошла к ней.
— Да-да, — с ласковой улыбкой подтвердила начальница, — Влассовская — это наша гордость. Она во всех отношениях блестяще оправдывает наши надежды, как лучшая ученица класса.
Я низко присела, опустив глаза, как это требовалось институтским этикетом.
Maman милостиво потрепала меня по щечке и произнесла, снова обращаясь к старшей из сестер Трахтенберг:
— Вы вполне можете поручить ей вашу сестру, Ирэн!
Последняя молча, в знак согласия, наклонила свою белокурую головку, в то время как Нора насмешливо вскинула на меня свои лукаво сощуренные глаза. О, она, как видно, и не нуждалась ни в чьем покровительстве — эта гордая красавица Нора!
Maman наклонилась было к ней с намерением перекрестить и поцеловать ее перед «сдачей» на руки классной даме, что она всегда проделывала со всеми новенькими, но ограничилась почему-то одним только поцелуем бледной и прозрачной щечки, подставленной ей Норой.
Потом, заглянув в два-три альбома с рисунками выпускных и найдя, что на одном из них нос пристроен слишком близко к уху, а на другом нога не имеет последнего пальца, Maman кивнула одним общим кивком учителю, Кис-Кис, нам и новенькой и, опираясь на руку Ирэн, вышла из класса.
Новенькая осталась одна перед лицом 40 девочек, подробно и настойчиво разглядывавших ее хрупкую, воздушную белую фигурку. Несколько секунд длилось молчание.
Мы были уже слишком взрослыми для того, чтобы приставать к вновь поступившей с вопросами, и слишком еще детьми, чтобы удержаться от подобного соблазна. Поэтому мы бесконечно обрадовались, когда звонок возвестил об окончании класса, и, позабыв о нашем достоинстве выпускных, мы все повскакивали с мест и окружили Нору.
— Вы родная сестра mademoiselle Ирэн? — начала Кира Дергунова, как самая решительная изо всех.
— Разумеется! — отвечала новенькая, в свою очередь пристально разглядывая черноглазую цыганочку Киру.
— Сколько вам лет? — подхватила за Дергуновой ее подруга Белка.
Новенькая чуть заметно, неуловимо улыбнулась.
— А как вы думаете сами, сколько? — спросила она.
— Вы знаете, Милка вас обожает! — послышался чей-то голос из толпы девочек.
— Кто? — не поняла новенькая.
— Корбина, Миля, — пояснила Иванова, — давно обожает, с той минуты, как в окне вас увидала… Вы разве не знаете?.. Только не увлекайтесь этим! Она вам живо изменит. Милка не отличается верностью. В прошлом году она обожала Александра Македонского, потом изменила ему для Сократа, потом обожала Кузьму Ивановича.
— Это учитель?
— Нет. Это старший повар. Он ужасно смешной и добрый… Всегда нам давал кочерыжки и морковь… Скоро он уедет в Сибирь, на родину… А вы откуда?
— Я родом из Стокгольма… Я шведка по отцу и француженка по матери… Я училась в Париже, в частном пансионе madame Ivette.
— А почему вы в белом?
— По привычке… У madame Ivette все девушки ходили в белом… Она находила это гигиеничным и подходящим. Белый цвет — символ невинности.
— Душка, прелесть, красавица! — молитвенно сложив ручки на груди, шептала Миля, не сводя глаз с новенькой.
— Милка, не подлизывайся, — крикнула Краснушка со своего места.
Она единственная из всего класса осталась сидеть на своей скамейке, старательно подтушевывая рисунок и делая вид, что не обращает ни малейшего внимания на новенькую.
— Ах, Запольская, ты с ума сошла! — вспыхнула, краснея до ушей, Миля.
Новенькая оглянулась на рыжую девочку, и лукавая улыбка скользнула по ее губам. Она бесцеремонно раздвинула окружавших ее институток и подошла к пюпитру Краснушки.
17
Не правда ли, милая.
18
С большим удовольствием, княгиня!