Лесовичка - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 13

Ксаня торжествует. Ее грудь вздымается бурно и высоко. Руки сами собой скрещиваются на груди. Она удовлетворена.

— Это за маму! — говорят, пылая, восточные глаза, но тут они замечают притихшую за высокой спинкой кресла Веру, присевшую со страха на пол.

Минута, и Ксаня очутилась перед ней.

— Слушай ты, — тряся за плечи онемевшую со страха девочку, произнесла она, — скажи своему брату, да и сама запомни, если когда-либо осмелитесь еще тронуть мою мать, я поговорю с вами по-другому…

Она потрясла еще раз за плечи обезумевшую со страха девочку и вытолкала из комнаты.

— Вот это мило!.. Точно прекрасная глава из романа «Расправа лесной колдуньи» или «Месть очаровательной Сибиллы»… Нет! За подобную штукенцию примите мою почтительнейшую уваженцию, мадмуазель!

И одним ловким прыжком перепрыгнув через окно студии, Виктор очутился верхом на стуле, стоявшем посреди комнаты.

— Витька! — обрадовалась ему Ксаня.

— Мы-с! — важно протянул мальчик. — Имел счастье быть свидетелем, как ты расправилась с этим несносным графчиком и как читала наставление его сестре… Великолепно! Я преклоняюсь… Ты поступила, как благородный рыцарь, заступившись за твою мать… Но только это тебе так не пройдет… В огонь тебя, конечно, не бросят, примеру мужиков не последуют… На первый раз, пожалуй, даже все кончится строгим выговором. Но если ты будешь так продолжать, то, ручаюсь, тебя выгонят обратно в лес…

— Врешь! — недоверчиво и радостно вскричала Ксаня.

— Ну, там вру или не вру, а помяни мое слово, что быть тебе отсюда, из графской усадьбы, протуре!.. Ну, а теперь, пока графчики найдут графиню, чтоб пожаловаться ей, да пока графиня разберет в чем дело и пожалует сюда, чтоб сделать тебе надлежащий выговор, мы начнем наш урок…

— Да нужно ли это, Викторенька?

— Ей-Богу нужно, Ксаненька! Во-первых, ты графиню Нату одобряешь и ей поперек горла стать не пожелаешь… В день ее именин, когда все сделают ей какой-нибудь сюрприз, должна же ты приготовить ей что-нибудь. А во-вторых, когда все будут плясать на балу, не можешь же ты сидеть, как медведица в берлоге, и лизать лапу. Пониме? А тем более раз и я приглашен на этот бал. И притом я не хочу иметь другой дамы, кроме тебя!.. А ведь я так пляшу, что небу жарко… Одна нога тут, а другая в Соневке, за три версты. Словом, замечательный танцор! Раз в мазурке такое s'il vous plait [1] выкинул, что каблуком нашей Митридате в нос заехал… Ей-Богу! Три недели с пластырем ходила и избегала сморкаться. Вот какой я танцор! Тятенька мой и то говорит: «Эх, Витька, отдать бы тебя в балет лучше было бы»… Ты знаешь, отчего лучше? У меня на экзаменах далеко не все благополучно было этой весной. Какая-то шальная двойка среди отметок очутилась. Откуда — сам не знаю… Да не в этом, впрочем, дело… Ну же, валяй. С вальса начнем… Раз… два… три… раз… два… три…

Подхватив Ксаню, Виктор завертелся с нею по комнате.

— Хорошо! Молодчинища! Точно родилась на паркете… С трех уроков танцуешь, как фея… Ей-Богу!.. Ну, еще… так… Правой… левой… трала… ла… ла… ла… Ах, стой… Подсматривает кто-то за дверью! Стой!

И, прежде чем Ксаня успела опомниться, Виктор подскочил к двери и стремительно распахнул ее.

— Ай-ай-ай-ай! Да что ты! Ополоумел, что ли, мой батюшка?

И Василиса Матвеевна, как мячик, отскочила от двери, в скважинку которой она подсматривала до этой минуты за танцующей парой. Но — увы! было поздно. Катастрофа застигла ее довольно-таки неожиданно. Предательское пятно, оставленное следом стремительно раскрытой двери, краснело на ее лбу.

— Аль ты рехнулся, мой батюшка! Вот постой, я пожалуюсь графине, что вы, ровно бешеные, у нее с лесовичкой по студии носитесь…

— У-у-у! Боже вас сохрани, Секлетея Горлодеровна! Боже вас упаси! — таинственным шепотом, с умышленно округленными как бы от ужаса глазами прошептал Виктор, — да она вас со свету сживет, лесовичка эта… Ведь ехидна она!.. Приемная дочка дьявола, лешего племянница, внучка домового, кума водяного, и еще чья-то из нечистых кузина! Она погубит вас ни за грош за это!.. Она чего-чего на вас не напустит!.. Ведь она каждую ночь с лешим под ручку из трубы вылетает и по крыше с ним, как по саду, прогуливается. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Чур меня, сам видел!

И Виктор так искренно и правдоподобно стал отплевываться, что Василиса не могла не поверить. Она забыла даже побранить юношу за нелестное прозвище «Секлетеи Горлодеровны» и за синяк на лбу. Ее глаза, расширенные от ужаса, так и впились в него. Она заметно побледнела и изменилась в лице.

— В трубу, говоришь? — скорее угадал, нежели услыхал Виктор ее задавленный шепот.

— Обязательно!.. Под ручку… и хвостиком вот этак… вот этак… и глазки у нее вот так… вот так!

И Витя показал, как делала ведьма глазами и хвостиком, вылетая в трубу.

— Тьфу! — могла лишь отплюнуться Василиса и поспешила на кухню рассказать там все, что узнала только что про колдовскую девчонку.

— Нет, беспременно ее надо выжить из дома, — решила старуха по дороге. — Двадцать лет живу в доме, от господ графов, можно сказать, превыше меры отличена, а служить ведьминой дочке приходится!.. Да еще оскорбления от нее терпеть… Нет, не бывать тому!.. Выживу лесовичку, как Бог свят, выживу из графского дома… Уж придумаю что-нибудь… Возьму грех на душу, чтобы и себя, и господ своих от чар ее спасти… Ведь околдовала она нас… Как есть околдовала лесовичка проклятая!

И угрюмая, сосредоточенная Василиса поплелась на кухню.

А в огромной студии сероглазый красивый юноша и лесная колдунья, давясь от смеха, снова возобновляли прерванный урок танцев.

Глава X

Досада Наты. — Двадцать шестое. — Сюрприз графини

— Отчего ты так молчалива? — пристает Ната к Ксане.

— Я не знаю… — отвечает та.

— Постой. Сядь сюда… Скажи, глядя мне прямо в лицо, любишь ты меня?

— Я не знаю…

— Смешно. Разве мы не друзья?.. Смотри мне в глаза… Ты говорила, что я спасла тебе жизнь. А сама ты спасла мою жизнь… Значит, любишь? Зачем же ты так молчалива со мной?

— Про что разговаривать?

— Ксения, милая… Мы стали говорить друг другу «ты»… мы друзья… Будь же со мною откровенна и проста… Скажи, что гложет тебя, Ксаня?

Ксаня молчит.

Уныло шлепает о кровлю дождик. Серые тучи ползут по небу, хмурые, угрюмые, гордые своей мрачной и могучей красотой.

Осенью уже пахнет в природе. Конец августа. Скоро и осень придет. От постоянной сырости и дождей побледнела Ната, осунулась и кашляет все время.

Граф и графиня видят, что не жилица на свете их Ната. Зачахнет она здесь как хрупкий южный цветок. И решили, что тотчас после своих именин, после 26-го, Ната уедет, как перелетная ласточка, на юг, к синему небу и солнцу. Но 26-е проведет в Розовом. Будет бал, съедутся соседи. Будут костюмированные в масках танцевать на лужайке, освещенной электричеством, под звуки большого оркестра, выписанного из города. Граф отпустил на устройство бала большую сумму. Он вполне согласился с графиней, что надо показать соседям, что они вовсе еще не разорены. Этот праздник выдумала сама графиня для Наты. Ната ждет с нетерпением этого праздника, ждет и боится, как бы дождь не помешал ему. Ведь если 26-го будет дождь, бал под открытым небом будет отменен, и тогда, тогда все пропало.

У Наты, любящей музыку, танцы и цветы, сжимается сердце при одной мысли о том, что праздник отменится. Все ее раздражает поэтому сегодня, обычно кроткую и тихую Нату. А лесовичка эта больше всех и всего… Отчего она такая угрюмая сегодня? Ведь она, Ната, отдала ей всю душу. Она любит ее больше всего после Жюли. Жюли ей как мать. Жюли с ней десять лет непрерывно. Графиню-мать она видит теперь после десятилетней разлуки, отвыкла от нее. А Жюли для нее, Наты, как воздух, и она любит Жюли точно самую близкую, родную. Но недавно она полюбила и эту черноглазую лесную девушку. Отчего же Ксаня не отвечает ей?

вернуться

1

Сделайте милость (фр.).