Карибский сувенир - Иванов Юрий Николаевич. Страница 54
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Небо очистилось, и солнце окрасило его в нежнейшие розовые тона. Несколько раз мелькнул огонь маяка и потух, не в силах соперничать с набирающимся сил солнцем. Оно уже поднялось над горизонтом и бросило первые лучи на обмытый ночным ливнем наш теплоход, на сторожевик, притаившийся под недалеким берегом. Солнце вспыхнуло тысячами маленьких солнц в окнах многоэтажных домов. Еще не видно улиц, не видно самого города — только дома-утесы, взметнувшиеся к утреннему небу, поднимаются из воды — синие, розовые, белые здания. Дома-утесы, сверкающие тысячами солнц. Вот уже видны и другие дома, чуть пониже. А там показался и круглый купол, блестящий, словно начищенный перед боем шлем древнего воина; чуть левее — старинная крепость на взгорке. И дома, дома, дома… Они будто на параде выстроились у берега — множество громадных, высоченных домов-небоскребов. Вдоль них тянется широкая набережная, по которой двумя потоками, один навстречу другому, уже мчатся, спешат автомобили.
Это Гавана. Столица свободной территории Америки — Кубы. В бинокль на одном из высотных голубых зданий можно прочитать: «Гавана либре!», на другом — «Патриа о муерте! Венсеремос!» А чуть дальше, от самой крыши дома до асфальтовой мостовой, низвергается поток слов: «Куба — си! Янки — но!»
Гавана. Скорее бы к пирсу, но капитан ведет судно на самом малом ходу. У него уж такая привычка — не подходить, а подползать к порту.
Раза два я говорил ему: «Слушай, ну где же знаменитая русская лихость?» — «Где? — переспрашивал капитан. — В романах Станюковича… Там морская лихость, только там. А здесь осторожность и еще раз осторожность… Пароход не велосипед. Ясно?» И все же я говорю ему:
— Ну не жмись… прибавь пяток оборотов. Ведь Гавана же!
Капитан усмехается, кладет ладонь на ручку машинного телеграфа, но оставляет ее в том же положении, на «самом малом».
А город уже близко. Чтобы рассмотреть его небоскребы, нужно задирать голову вверх. Они дружески подмигивают нам своими окнами — кто-то там просыпается в квартирах и спешит к окнам, чтобы распахнуть их навстречу синему небу, океану, свежему ветру; навстречу нам… Окна распахиваются, мелькают солнечными бликами, и в их проемах показываются люди: чья-то ребячья макушка, чьи-то широкие плечи, мускулистые руки с гирями в ладонях, чья-то стройная фигурка, закинувшая тонкие смуглые руки за голову. Руки ныряют в густых черных волосах, а потом протягиваются навстречу океану. А может, навстречу нам.
Гавана просыпается. Все больше автомобилей на ее улицах. Спешат гуськом по набережной большие машины, подметающие асфальт, выезжают на перекрестки продавцы мороженого и охлажденной воды, проходят мимо нас на утренний лов рыбацкие катера. На бортах установлены по два длинных гибких удилища, за ними тянутся, прыгают в прозрачной воде блесны. Рыбаки идут ловить марлинов, барракуд и меч-рыбу… Счастливого вам улова, ребята!
— Капитолий… — говорит Валентин Брянцев, указывая на купол с бегущим по нему бронзовым юношей.
— Какой же это капитолий! — возражает ему Хлыстов. — Вон видишь чуть дальше купол с башенкой? Вот тот капитолий. А это просто какая-то церквушка.
— «Церквушка»! — обижается Валентин. — Да знаешь ли ты вообще-то, что такое капитолий?
Уже и купола пропали, а они все спорят. Да, они спорят весь рейс, по любому случаю. Очень принципиальные ребята.
Вот и гавань. Вход в нее охраняют две крепости. С каменных стен смотрят в море десятки древних пушек. Одни из них торчат между каменных зубцов, другие упрятали свои толстые тела в гранитных ложах, выставив наружу лишь черные жерла.
— Принять лоцманский катер! — говорит капитан матросам на палубе.
Лоцман кубинец. Какой-то он? Наверное, черный, смуглый, энергичный парень, заросший густой бородой. Я трогаю рукой свою: здесь, среди кубинцев, я буду тоже как кубинец. Никто не будет на меня обращать внимания, и это позволит присмотреться к людям, о которых я столько читал и слышал…
Ну вот и катер. Я спускаюсь с мостика и спешу навстречу лоцману. Надо что-то такое сказать. Пожалуй, вот так: «Буенос диас, барбудо!» («Доброе утро, бородач!») Пожалуй, так будет хорошо. Так и скажу. С лоцманом мы сталкиваемся в коридорчике у капитанской каюты.
— Буенос диас… — начинаю я и замолкаю: лоцман совершенно рыжий и без какой-либо растительности на веснушчатом лице. Только из ушей торчат несколько рыжих волосин.
— Доброе утро, — говорит он и добавляет: — Бородач.
— Вы кубинец? — спросил я с сомнением, посмотрев на огненную голову лоцмана.
— Конечно, — засмеялся тот, — мой прадед был ирландцем. А я кубинец. Я был в горах Сьерра-Маэстра, — добавил он, пригладив ладонью свою непослушную жесткую шевелюру, и перекинул ручку машинного телеграфа на «полный вперед».
Прошли мимо гаванского маяка. На его флагштоке взметнулись два флага — Республики Куба и красный, с серпом и молотом.
В Парамарибо один из сотрудников порта, узнав, что мы идем в Гавану, поморщился:
— Зачем вы туда идете? Туда же никто не ходит. Порт-пустыня. Там ничего нет. Ни топлива, ни воды, ни продуктов. Время напрасно потратите.
— Вы были в Гаване? — спросил я его.
— О да! Совсем недавно, — ответил голландец, — простояли неделю и ушли. Нет, не рекомендую. Лучше в Венесуэлу, в Ла-Гуайра.
Голландец лгал. Гаванский порт забит кораблями. Громадные красавцы теплоходы стоят у его многочисленных причалов. «Архангельск», «Альбатрос», «Корсаков», «Металлург Амосов», — читаем мы названия советских судов. А вот братишка «Олекмы» — СРТР-9007 — и такие же, как и наше, рыболовные суда «Олюторка», «Орион», «Онега». Но в порту не только советские суда — на угольном причале разгружается гигантский пароход из Мексики; видны югославские, болгарские, английские теплоходы; длиннющий, низко сидящий в воде пароход из Генуи.
На «Олекме» появляется пожилой, с ежиком седины агент. Затем совершенно юный розовощекий полицейский чиновник с тяжеленным кольтом на боку и с поясом-патронташем, из которого торчат желтыми капсюлями вверх револьверные патроны; плечистый, с бронзовой пролысиной шипшандлер.
Шипшандлер широким добродушным лицом и приятельской улыбкой больше похож на воронежца, чем на кубинца. Тщательно обдумывая каждое слово, он рассказывает, что учится в двухгодичной школе русского языка имени Лафарга. По-русски он говорит еще неважно: «Очень трудно запомнить окончаний… окончаню… окончания! Да, русский язык сейчас очень популяр… популярни… — ох, уже эти окончаний! — популярный на Кубе». Почему у него шелушится нос? О, это от солнца! Два месяца работал на уборке тростника в провинции Матаисас. Там очень жарко. Когда день помахаешь мачете, то сахарный тростник даже ночью раскачивается, мелькает перед глазами. Было очень тяжело: замучили пожары. Контрреволюционеры… Это они спалили сельскохозяйственную станцию, расположенную под Гаваной; они губят огнем посадки молодых лесов — сосны, эвкалипта; пылали плантации тростника в провинциях Матансас, Лас-Вильяс. Да, трудно было — рубили тростник, тушили пожары, вместе с милисианос вылавливали гусанос… Гусанос? Это по-испански — черви. Так на Кубе называют контриков, мерзких червей, подонков всех мастей, которых еще забрасывают на Кубу американцы. Буквально на днях группу гусанос захватили в 13 километрах от Гаваны — в Тарара. Они пытались напасть там на студенческий городок. Теперь им не поздоровится: Фидель уехал в Москву, но у Рауля Кастро рука ничуть не мягче.
Через час все формальности окончены.
— К вечеру вас поставят в рыбный порт, там сейчас все причалы заняты. Завтра получите воду, топливо. Завтра же я привезу продукты, — сообщает штшшандлер и предлагает: — Если кто хочет, я захвачу на берег. Кто поедет со мной?