За столбами Мелькарта - Немировский Александр Иосифович. Страница 11

На дамбе, соединявшей гавань с островком, показалось несколько человек. Мальчик различил белые плащи городских стражей и среди них стройную фигуру Ганнона. Суффет в синем плаще, стянутом у талии широким кожаным поясом с блестящей медной пряжкой. Голова Ганнона не покрыта. Ветер развевает его длинные волосы.

При виде Ганнона толпа в гавани заволновалась. Раздались приветственные крики. Возбуждённые карфагеняне чуть не опрокинули охрану, сопровождавшую суффета. Ликующие люди шли за Ганноном до самых сходней.

А это кто? По молу идёт человек в белой тунике, с белой повязкой на бритой голове. Он тащит за верёвку чёрную овцу. Овца упирается, протяжно и жалобно блеет. Человек осыпает её руганью, словно желая излить на ней своё озлобление на тех, кто захотел сделать его мореплавателем.

Гискон знает этого человека. Не раз он видел его в храме Тиннит. Это жрец Стратон. Но что ему здесь надо? Верховный жрец Магарбал посылает с ними исчадие ада. Это понял и суффет. Вон как он нахмурился при виде жреца. Стратон подходит к сходням «Сына бури». Люди на корабле почтительно склоняются перед жрецом Владычицы.

Вот и всё готово к отплытию. Ганнон нетерпеливо взмахивает рукой, и тотчас же трубачи, стоящие на набережной, у колонн, вскидывают изогнутые, как оленьи рога, этрусские грубы. Раздаются призывные волнующие звуки. Звенящая радость, смешанная с тревожным ожиданием чего-то нового, ослепительно яркого, переполняет сердца людей.

К мосткам подбежали матросы.

— Стойте! Стойте! — послышался вдруг крик.

По молу бежал человек с гончарным кругом на спине. За ним семенила женщина.

— Опоздал, горшечное колесо! — кричит Малх.

— Возьмём его, — просит Ганнон. — Кто будет за Столбами лепить горшки?

Матросы помогли Мисдессу с женой подняться на мостки. Заскрипели канаты. Из воды, к восторгу и удивлению Мидаклита, показались не корзины, наполненные песком, как у эллинов, и не тяжёлые камни, употребляемые египтянами, а настоящие медные якоря с двумя лапами. Гребцы всей грудью налегли на вёсла, и их лопасти описали широкий полукруг. Полоса воды отделила корму от берега. Полоса становится всё шире и шире. Берег разворачивается и уходит вправо. «Сын бури» в торговой гавани. Люди, заполнившие набережную вплоть до Языка, машут руками, что-то кричат. Над маяком поднимается дымок. Обычно костёр из смолистых ветвей зажигается лишь по ночам, но, видимо, смотритель решил отметить выход флота в великое плавание и воскуряет у себя какие-то благовония. Ведь от верхней площадки маяка ближе к небу, чем от любого другого места города, и боги первыми почуют запах его жертвы.

Корабли выходят в залив. Матросы поднимают паруса. Ганнон оглядывается и ищет взглядом гаулу, на которой его Синта, вырванная из лап жестокого Магарбала. И, хотя гаула так далеко, что на ней нельзя различить лиц, Ганнону кажется, что он видит длинные ресницы, оттеняющие чёрные глаза Синты.

По волнам океана

Море

Корабли плывут на закат вдоль плоского, как ладонь, берега Ливии. Ветер подгоняет их, как пастух белорунное стадо. Треск парусов напоминает хлопанье бича. Где-то там, на востоке, — родной Карфаген. Осталась позади и подвластная ему Утика, где был пополнен запас воды и приняты на борт новые колонисты. Много интересного узнал за эта дни Гискон! Он заглянул в трюм, набитый до самого верха кожаными мешками с вином и огромными, похожими на уличные тумбы глиняными сосудами с зерном и пахучим оливковым маслом. Он наблюдал, как матросы крепят паруса и спускают в воду тяжёлый якорь. Он измерил шагами палубу, сосчитал вёсла. Между носом и кормой по борту умещается ровно двадцать три весла. Каждое из них раза в четыре больше человеческого роста. Как справляются с ними гребцы?

Однажды Гискон взобрался на мачту. Это было совсем не легко. Мачта хотя и ниже финиковой пальмы, растущей в родной деревне, но на её тонкой раскачивающейся верхушке кружится голова, и кажется — вот-вот упадёшь. А на палубе почти совсем не качает, и мальчик удивлён, что мужчины, такие сильные и выносливые, осунулись, побледнели и проклинают море, выматывающее душу. Тяжелее всего приходится женщинам. Они сидят на корточках, обхватив колени руками, и причитают. На их лицах ни кровинки. «Что будет, когда начнётся буря?» — говорят между собой матросы.

У Гискона на корабле появились новые друзья. Только на вид матросы суровы и неразговорчивы. Стоит узнать их ближе, чтобы убедиться, что это славные и приветливые люди. Сам кормчий Малх в свободные часы, положив на колено мальчика покрытую шрамами, просмолённую ладонь, не раз рассказывал ему о странах, в которых побывал, о портах и гаванях, подводных скалах, облаках и ветрах. Оказывается, каждый ветер, как человек, имеет своё имя. Ветер, дующий с суши, у карфагенян называется Ливийцем. Эллины же зовут его Липсом. Он мягок и кроток, как ягнёнок. А ветер, идущий из океана, именуется Гадирцем. Он бывает свиреп, как голодная львица. Есть ещё и холодный Лигуриец, и изменчивый восточный ветер, прозванный Ханаанцем. Он дует из страны Ханаан — прародины карфагенян.

Сколько удивительных вещей таит море, и как мало знают о них люди! Неподалёку от Сицилии, рассказывал мальчику Мидаклит, лежит островок с огнедышащими горами. С кораблей кажется, что пламя там вырывается прямо из воды. И зовут этот островок жилищем бога ветра Эола. Однажды к острову Эола причалил корабль Одиссея, который много лет не мог попасть на свой родной остров Итака. Эол, сжалившись над Одиссеем, вручил ему мешок с буйными ветрами, чтобы они не мешали ему вернуться на родину. И вот наконец корабль Одиссея достиг Итаки, где двадцать лет ждала своего супруга верная Пенелопа. Но жадные до наживы спутники Одиссея развязали мешок Эола, рассчитывая поживиться золотом. Буйные ветры со свистом и рёвом вырвались наружу, и корабль Одиссея снова пригнало к острову Эола, но на этот раз бог ветров не пожелал помочь Одиссею.

Много тайн хранится на самом дне моря, где в хрустальном дворце живёт длиннобородый бог Дагон, у которого вместо ног хвост дельфина. Бог Дагон — эллины называют его Посейдоном — никогда не расстаётся со своим трезубцем. Когда он им потрясает, во все стороны расходятся волны, поднимается такая буря, что корабли швыряет, как ореховые скорлупки.

С удивлением следит Гискон, как разбросанные чуть ли не до самого горизонта корабли подчиняются воле Ганнона. Видно, нелегко вести такую большую флотилию. Военные корабли заплывают вперёд, гаулы отстают. Ночью на реях зажигаются фонари. Это Ганнон переговаривается с кормчими всех судов. Днём фонари заменяются разноцветными флажками. Сколько языков надо знать моряку? Язык ветра и язык облаков, язык волн, язык фонарей и флажков. К тому же он должен читать древние письмена звёзд, чтобы вести корабль к цели. Мальчику хочется быть таким, как Ганнон, и он невольно подражает ему во всём. Он уже научился ходить такой же переваливающейся походкой, как Ганнон, закрывать от солнца глаза ладонью. Боясь надоесть Ганнону и помешать ему, мальчик держится в стороне, но издали наблюдает за ним и ловит каждое его движение, каждое его слово. Вот сейчас Ганнон стоит на носу рядом с Малхом, вслушиваясь в свист ветра и негромкий, непрерывный шум рассекаемой медью воды. Любовно похлопывая рукой по борту, лаская корабль, как живое существо, Ганнон говорит восхищённо:

— Какой красавец! А как слушается кормового весла! Кажется, он предугадывает каждое твоё желание.

Малх поворачивает к Ганнону загорелое лицо. Оно сияет, словно похвалили не корабль, а его самого.

— При попутном ветре до Гадеса за пять дней дойдём! — восклицает старый моряк.

— Ну, это ты уж чересчур хватил, Малх, — возражает Ганнон. — От Карфагена до Столбов не меньше семи дней пути.

Малх хотел было ответить, но вдруг склонился над бортом, вглядываясь в волны.