Действующие лица и исполнители - Алексин Анатолий Георгиевич. Страница 10

Еще утром они с Андреем как-то незаметно перешли на «ты».

— Ты играла восьмиклассницу превосходно! Ребята, сидевшие за мной, все время гадали, сколько тебе лет.

— Наверное, приезжие. Всему городу известно, что мне двадцать семь.

— И Анну Гавриловну они все время сравнивали со своей классной руководительницей. В пользу Анны Гавриловны! Но вот подумай: ты, девчонка, вступаешь в сражение за учительницу, которая хочет уйти из школы… из-за сложившихся там ненормальных условий. Режиссер, который ставил спектакль, хотел показать, что происходит трагедия. Что расстаться с учениками — это почти равносильно смерти. Но учеников, которые сегодня ходили по сцене, возле тебя, полюбить с такой силой, по-моему, трудно. Актеры подвели режиссера… Они недотягивают до его замысла.

— Раньше дотягивали. Спектакль идет два с половиной года.

— Многие ребята, сидевшие в зале, его уже видели. Я заметил… Они объясняли соседям, что будет дальше.

— Ничего не поделаешь… Наш город не такой уж большой. Нельзя же без конца объявлять премьеры!

— Не обижайся, пожалуйста… Но это всегда было традицией… — Андрей замолчал, подыскивая слово, — традицией нестоличных театров.

Зина подумала, что поддерживать эту традицию с Патовым будет трудно.

— Но если бы все актеры были на уровне режиссерского замысла, — продолжал Андрей, — ребята, я думаю, не пересказывали бы вслух содержание пьесы. Они бы смотрели на сцену!

Зина молчала. Это был ее любимый спектакль. К тому же его сюжетом стала истинная история, которую отыскал в одной школе города Петр Васильевич. Он коллекционировал подлинные истории.

— Пьеса написана местным автором? — чтобы нарушить молчание, спросил Андрей.

— Да.

— И так повезло, что там как раз в центре четырнадцатилетняя девочка?

— Мне везет почти во всех современных пьесах. Местных и неместных авторов… Потому что пьесы эти подбирает и «организует» Тонечка Гориловская.

— Кто это?

— Наш завлит и моя соседка.

— Ты не обижайся, пожалуйста…

— Я никогда не обижаюсь, — перебила Зина. И повторила свою давнюю мысль: — Если говорит хороший человек, надо прислушаться. А если плохой… Что же на него обижаться?

— Каким человеком ты считаешь меня?

— По указанию Терешкиной из министерства следует считать тебя «замечательным парнем»!

«Книги и фильмы, если они талантливы, не теряют от времени своих достоинств, — рассуждала Зина, вернувшись домой. — Они созданы как бы раз и навсегда… Создатели их умирают, а они продолжают существовать все в том же первоначальном качестве — ни одна мысль не уходит, ни одна строка не меняется. Попробуй переставить хоть один знак препинания в каком-нибудь знаменитом стихотворении! А спектакль как живой человек: имя и фамилия все те же, но характер может со временем измениться. И каждый раз, приходя на сцену, он что-то приобретает или что-то теряет. Наши спектакли теряют… Я об этом догадывалась, но очень смутно: со сцены не видишь сцену так ясно, как если бы была в зале. Андрей же увидел из зала. И сказал правду… А ведь когда-то этими спектаклями мы гордились! О них говорили и писали не только у нас в городе. Сусанна Романовна присылала на их просмотры молодых режиссеров, чтобы учились!»

Зина стала вглядываться в фотографии, висевшие на стене. Она вроде бы просила у Петруши прощения за то, что не уберегла ценности, которые он ей оставил. И еще просила ответить ей на вопрос: «Отчего так случилось? Те же актеры, так же любят свой театр и так же стараются…»

Петр Васильевич не слушал ее: он хватался за голову, затыкал уши, кричал… Он репетировал. Ему было некогда. Зина все пристальнее вглядывалась в фотографии и начинала ясней понимать, что происходит… Давно уже в пустом зрительном зале, где, как за столом писателя или за композиторским роялем, создаются произведения, никто не хватался за голову, не затыкал уши и не кричал.

«Если не создается новое, то и старое блекнет, — подумала Зина. — Наверное, так? Уходит творчество… Вот в чем причина. И все-таки Петрушины спектакли надо спасти! Заново репетировать… В пустом зрительном зале. С режиссером, который будет хвататься за голову…»

Зина быстро принимала решения. А приняв, начинала сразу осуществлять.

На другой же день утром она притащила Костю в кабинет Ивана Максимовича.

— Репертуар, которым мы по привычке гордимся, в аварийном состоянии, — сказала она.

Костя, подобно человеку, живущему по соседству с вулканом, в сейсмически опасном районе, привык к подземным толчкам. Поэтому он спокойно и мрачно осведомился:

— Кто тебе об этом сказал?

— Зритель.

— Ну-у, знаешь, — протянул Костя, — на всех не угодишь.

— А на этого угодить надо.

— Мальчик или девочка? — привстав, поинтересовался директор.

— Мужчина.

— Ну-у, знаешь… А мы — театр юного зрителя, — не очень уверенно, по инерции возразил Костя.

— Мы ведь восстановили три старых работы Петра Васильевича, — грустно сказал директор.

— Отремонтировали их… и показали! — поддержал Костя.

— Руками ассистентов-ремонтников?! — вытаращив на Костю глаза, воскликнула Зина. — Произведения искусства не ремонтируют. Их ре-ста-ври-ру-ют! Понял? И делать это умеют только художники.

— Николай Николаевич быть реставратором не согласится, — сказал Иван Максимович.

— Он просто не сумеет! — отрезала Зина.

— У них с Петром Васильевичем разные почерки… — задумчиво произнес директор.

— Совсем разные, — согласилась Зина.

— Значит, так… Сначала мы с вами должны решить: нужно ли вообще это делать? — медленно вступил в разговор Костя. — Вот вы, Иван Максимович, часто интересуетесь мнением юных зрителей. После спектаклей… Что они говорят?

— Говорят: «Нам очень понравилось», — с грустью ответил директор.

— И раньше они говорили: «Нам очень понравилось».

— И раньше. Но… по-другому.

— А что ты хочешь, чтобы они ответили, если их спрашивает директор театра?! — вмешалась Зина. — Интеллигентные стали.

Иван Максимович вышел из-за стола. И, ступая еще тяжелей, чем всегда, стал ходить по своему кабинету.

— Нет, — возразил он, — по их глазам всегда можно понять. И по голосу… Слова не так уж важны.

— Еще бы! Кругом афиши, люстры, фотографии и аквариумы… Билетерши в синих костюмах. Это же все действует! — Зина уставилась на Костю: — А неужели ты сам-то со сцены не чувствуешь? — Она махнула рукой. — Хотя зрители «Красной Шапочки» и «Золотого ключика» всегда в полном восторге!

— Вообще-то я обратил внимание, — с трудом раскачивался Костя, — что артисты у нас… перестали петь. Раньше приходили на репетиции задолго до срока и по дороге обязательно пели. Особенно молодые… А теперь идут тихо. Некоторые даже опаздывают. Только Анна Гавриловна приходит заранее…

— Ветераны не в счет! — сказала Зина.

— Надо было бы походить на спектакли, проверить…

— Проверить?! — Зина заметалась по кабинету. Столкнулась с Иваном Максимовичем. Он извинился… Она не села, а упала на стул, словно в полном изнеможении. — Если говорить начистоту, знаете, что мы делаем?

Иван Максимович и Костя замерли. Когда Зина собиралась говорить «начистоту», следовало ожидать самого страшного.

— Мы предаем Петрушу… Простите, Петра Васильевича! Он не может уже теперь защитить свои творения. Он доверил их нам. А мы бросили их на произвол судьбы!

— Ну, уж ты слишком… — проговорил Костя.

— Она права, — сказал Иван Максимович. — Мы можем терпеливо ждать, пока Николай Николаевич приступит к осуществлению своей заветной мечты. Но старые спектакли обязаны содержать в порядке. А?… Вы согласны?

Все актеры знали, что каждый вечер в седьмом ряду сидит молодой режиссер, который будет ставить Шекспира.

Когда люстра в зале начинала тускнеть, а занавес раскрывался (Петр Васильевич любил, чтобы в театре был занавес), Андрей, как в детстве, впивался глазами в сцену. Он внимательнее всех смотрел, громче всех хохотал и дольше всех хлопал. Он уже относился к ТЮЗу так, как относятся к близкому человеку, недостатки которого подмечают и переживают больше, чем недостатки других людей, но от этого не перестают любить и восторгаться.