Дерзкие мечты - Блейк Дженнифер. Страница 24

Наверное, ей следовало покориться судьбе. Возможно, лихорадка, будоражившая ее кровь, пройдет, и через какое-то время она уже не сможет вспомнить лица Аллина и не будет больше терзаться мыслью о том, где он находится, что делает и думает ли о ней.

Нет! Снова и снова нет.

По вечерам Гилберт уходил. Он говорил, что ужинает с тем или другим своим кузеном, но возвращался в гостиницу пьяным, насквозь пропитанным запахами дешевого вина и еще более дешевых духов. Вайолетт была не столь наивной, чтобы не догадываться, где он проводит время по вечерам. В театре варьете с полуголыми актрисами, в полусветском обществе куртизанок, любовниц знаменитостей и прочих распущенных женщин — светские дамы в Новом Орлеане говорили о таких вещах шепотом. Парижскому полусвету приписывалась столь притягательная сила, что вряд ли можно было предположить, что, оказавшись в Париже, мужчина упустит возможность узнать поближе его соблазны.

Вайолетт запирала дверь в свою комнату и, накрыв голову подушкой, притворялась спящей, когда Гилберт возвращался в гостиницу, чтобы не слышать его стука. Утром она объясняла, что заперлась, потому что боялась оставаться одна. Обиженный Гилберт погружался в угрюмое молчание.

Раньше такое поведение мужа расстраивало Вайолетт. Она чувствовала себя виноватой и старалась что-нибудь предпринять, чтобы вернуть его расположение. Теперь же она радовалась молчанию Гилберта.

В тот вечер Вайолетт надела шелковое платье с розовыми и зелеными полосками на белом фоне и вышитыми между ними букетиками роз с зелеными листками. Термина уложила ее волосы в высокий узел с пышными кудрями на затылке и длинными локонами на висках. На стол выставили вазу с конфетами.

Но никто не пришел. Вайолетт была бы рада любому посетителю, даже родственникам Гилберта или кому-нибудь из его новых деловых знакомых, любому.

Дождь начался два часа назад, его непрекращавшийся монотонный шум сопровождался раскатами грома, ослепительные вспышки молний освещали торчавшие в небо трубы домов. Вайолетт провожала глазами косо падавшие капли. Они завораживали ее и пробуждали воспоминания. Когда дождь прекратился, над мостовыми улиц заклубился пар.

Наконец она решилась.

Подойдя к стоявшему у стены письменному столу, Вайолетт села, достала чистый лист бумаги и положила его перед собой. Открыв чернильницу, она взяла малахитовую ручку с золотым пером и, поднеся его к бумаге, погрузилась в раздумья, устремив взор на кончик пера. Потом она начала писать.

Через несколько минут письмо было готово. Запечатав конверт из веленевой бумаги, она взяла его за уголок, как будто это было что-то опасное. У нее возникло желание уничтожить послание и вернуться к своему привычному спокойному состоянию, лишенному волнений. Она понимала, что ее действия можно назвать безрассудными, если даже не предательскими.

Вайолетт никогда не думала, что в ее жизни может наступить момент, когда ей захочется чего-то большего, чем ровное и устойчивое положение жены Гилберта. Она и не предполагала, что ее может настолько увлечь мимолетное волнение от встречи с другим мужчиной. Отношения между ней и мужем не были совершенными, но она ценила размеренность их совместной жизни, его щедрость, его заботу о ее благополучии, его почтительность по отношению к ней, когда они бывали на людях. И если она не испытывала особого возбуждения в моменты их близости, то, возможно, в этом был виноват не только ее муж, причина могла заключаться и в ее холодности.

Но разве могла она отказаться от той радости, которая охватывала ее при одной мысли о встрече с Аллином? Нет, это было выше ее сил. Может быть, ей никогда больше не доведется испытать этого пьянящего чувства. Надо дорожить такой возможностью. Она будет осторожной, она не хочет ничем вредить Гилберту и подвергать опасности их брак. Ей необходимо слегка развлечься, вот и все. Что может быть плохого в том, если она поговорит с Аллином, узнает от него что-то новое и сохранит несколько невинных воспоминаний, которые будут согревать ее долгие годы? Это был такой пустяк, действительно пустяк.

В первые два дня ответа на ее письмо не последовало. На третий день пришло приглашение посетить дом Делакруа во второй половине дня.

— Ты послала ему письмо, не посоветовавшись со мной? — воскликнул Гилберт, держа в руках приглашение. Именно такой реакции ожидала от него Вайолетт.

— Мы с тобой много раз говорили о моем портрете, но ты все время был очень занят. Два дня назад, когда ты ушел и я осталась дома одна, мне в голову пришла одна мысль. Я решила, что мы так никогда и не узнаем, согласится ли Делакруа принять наш заказ, пока сами не обратимся к нему с предложением. Пришло время действовать. Может быть, я поспешила, зато посмотри, каков результат!

Он вздохнул, глядя на нее из-под густых седых бровей.

— Ты очень этого хочешь, не так ли? — спросил он наконец.

— Да, — просто ответила она, ничего более не добавив.

Нахмурившись, Гилберт задумался, постукивая приглашением по ногтю большого пальца. Наконец, когда Вайолетт, уже не имея сил сдержаться, собралась уговаривать его, он заговорил:

— Хорошо, пусть будет по-твоему, мы пойдем.

Вайолетт открыла для себя, что шерри с маслинами очень хорошо сочетаются, смягчая горечь друг друга. Но они были лишь небольшим дополнением к разнообразию изысканных блюд и напитков, которые им подавали в салоне Делакруа. Человек с любыми пристрастиями, любой национальности мог выбрать себе там угощение по вкусу.

Диковинное сочетание шерри с маслинами предложил ей Аллин. Он мог это сделать, не привлекая ничьего внимания в толпе гостей, заполнивших комнаты, в которых проводился прием. Все присутствовавшие громко разговаривали о политике, об искусстве, философии и тысяче других вещей, большинство жестикулировали словно сумасшедшие.

Аллин также показывал и называл ей имена приходивших и уходивших знаменитых и не очень людей: разговорчивого Дюма-отца, загорелое лицо которого обрамляла пышная шевелюра, — недавно он опубликовал свои увлекательные воспоминания в десяти частях; поэта, писателя и литературного критика Теофиля Готье; нескольких членов правительства, нескольких актрис. Вайолетт увидела художников-новаторов Коро и Курбе, Домье и Милле, а также некоторых художников, близких к академическому направлению.

Делакруа оказался очаровательным человеком. Устроенный им прием подчеркивал силу и экстравагантность его личности. По такому случаю на нем был надет распахнутый жакет из синей парчи, а на голове красовался тюрбан со свисавшим к плечу свободным концом. Он ничуть не выглядел смешным в этом одеянии, напротив, он держал себя величественно и совершенно не обращал внимания на то, как на это реагируют окружающие. Он взял Гилберта за руку и сам представил его многим из наиболее интересных своих гостей. Лицо Гилберта выражало удивление оказанной ему честью.

Шло время, а о портрете никто не вспоминал. Вайолетт начала испытывать беспокойство. Наблюдая за тем, какие знаки внимания оказывают знаменитому художнику разные люди, она уже стала думать, что Гилберт был прав, а она проявила самонадеянность, рассчитывая на то, что Делакруа согласится писать ее портрет.

Держа спину прямо, Вайолетт сидела на бархатном диване с подлокотниками в виде лир и подушками с кистями и смотрела на Делакруа, Аллина и других гостей, говоривших без остановки. Они обменивались мнениями, используя специальные словечки и выражения, орудуя ими словно оружием в сатанинской войне умов. Она не могла понять, действительно ли они верят в то, что говорят, или просто отстаивают модную точку зрения, которая дает им возможность поспорить.

Аллин держался независимо, но именно он часто оказывался в центре самых горячих дискуссий. Он говорил убедительно, неожиданно вставляя резкие замечания, демонстрировавшие его ум, способность быстро реагировать на ситуацию и развитое чувство юмора. Казалось, он знаком со всеми присутствующими, и все знают его, особенно дамы. Его принимали тепло и дружелюбно, на лицах его собеседников была написана почтительность, возможно, неосознанная, и это казалось Вайолетт странным.