Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести) - Воронкова Любовь Федоровна. Страница 68
Подняв голову, Костя поглядел на звездное небо, на черные конусы гор, мирно спящих кругом, и вздохнул:
- Нет, ребята, все-таки лучше нашей стороны, наверно, нет на свете!..
Костер медленно догорал. Шорохи и шелесты бродили в тихой долине. Дрема начинала туманить глаза... Федя Шумилин сладко зевнул:
- Пойдемте спать, ребята!
Костя, наработавшись за день, с наслаждением растянулся на свежем сене. Ребята еще попробовали разговаривать, но умолкали один за другим сон прерывал их на полуслове. Крепкие запахи таежных трав забирались в открытую дверь хижины, где-то недалеко фыркали лошади, и огромная, нерушимая тишина стояла над горами...
Под утро Косте приснился сон: будто вошел в хижину странный седой старик и начал дуть Косте в лицо. Костя отворачивался, а старик смеялся и опять дул на него и трогал его за уши холодными руками.
"Уходи, уходи! - ежился Костя. - Я знаю, кто ты: ты Хиус!.."
"Да, я Хиус, Хиус, Хиус!" - завыл старик, и Косте показалось, что снег сыплется с его белой бороды и летит по всей хижине...
Костя поежился и проснулся. Еще не открывая глаз, он почувствовал, что озяб.
"Вот еще - на дворе июнь месяц, а я мерзну хуже старого!" - подумал он.
И вдруг сердце его заныло, словно почуяв недоброе: "Хиус, Хиус..."
Костя откинул тужурку, которой прикрылся на ночь, и вскочил.
Ясный рассвет сиял над тайгой. А ведь склон, вся трава и деревья были подернуты белым инеем. Злой Хиус не снился Косте, нет, он носился здесь и леденил долину своим дыханием.
- Сад! - криком вырвалось у Кости. - Яблоньки!
- Ты что? - спросил Манжин, приподняв взлохмаченную голову. - Что там?
- Встань, погляди! - ответил Костя.
Манжин вскочил.
- О-о! - протянул он. - Вот так ударило!
Костя торопливо натягивал тужурку. Манжин удивленно смотрел на него:
- Ты куда?
- Домой, в школу.
- Думаешь... сад?
- А кто знает...
- Там пониже. Туда не дойдет!
- Э, не дойдет! Как знать - может, и дойдет!
Манжин тоже принялся одеваться:
- А ребят будить?
- Давай побудим.
Ваня Петухов, как только услышал, что в долине мороз, вскочил не раздумывая. Но остальных ребят трудно было добудиться. Шумилин все повторял, что он на охоту не пойдет, что у него еще лыжи не готовы. Андрей Колосков пробурчал, что нельзя уходить, пока изгородь не достроена. А другие говорили, плотнее закутываясь:
- Это только здесь, наверху, мороз, а внизу мороза нет. Зря проходим... - и снова засыпали.
Костя, Манжин и Ваня Петухов одни ушли из заимки. Тревога гнала их по хрустящей дороге, и сердце сжималось от страха и жалости: "Неужели и листва на деревьях померзнет? Неужели и по хлебам ударило?.."
Тринадцать километров от заимки до школы пробежали часа за два. Спускаясь все ниже и ниже, к берегам Катуни, ребята с надеждой поглядывали по сторонам: может, вот за той горой уже все по-другому - ни мороза, ни инея? Может, если пройти ту долину, там уже спокойно зеленеет трава и цветы раскрываются, пробужденные солнцем.
Но километр за километром пробегали они по узким долинам, через некрутые горы и перевалы - и везде видели следы ночного мороза. Вот почернели и поникли нежные ветлы у ручья, вот еще лежит под лиственницами, под выступом скалы серебряный клочок инея, вот этот иней каплет холодными каплями с густых веток сосны...
На сердце становилось все тяжелее. Утром, выходя с заимки, Костя надеялся, что ребята правы, что мороз ударил только здесь, наверху, но теперь надежды становилось все меньше и меньше.
- Да нет, не может быть! - бормотал Ваня Петухов. - Кандыков, ты что думаешь?
- Я тоже думаю, что не может быть!..
А Манжин молчал. Он от своих - отца и деда - знал, что в Горном Алтае может быть всё: и среди зимы можно остаться без снега, и в летние дни может выпасть снег...
Спустившись к Гремучему - оттуда были видны и деревня и школа, ребята приумолкли. Больше сомневаться было нельзя: беда их не миновала. Видно было, как в колхозных огородах толпился народ, слышались тревожные голоса. Густой защитный дым от горящего навоза висел над долиной.
- Картошка померзла! - догадался Петухов. - Ребята, я сейчас... Я только домой сбегаю, посмотрю, как там у нас.
Костя молча кивнул - он бежал в школьный сад. Манжин следовал за ним. Над садом тоже тянулись белые волокна дыма. Слабая надежда как искорка тлела у Кости в душе: а может, уберегли, отстояли?..
В саду двигался народ - школьники, учителя. Вот Марфа Петровна стоит, нагнувшись над яблонькой. Вот прошел Анатолий Яковлевич... В углу сада ребятишки из пятого старательно разворачивают горящую кучу старой соломы, чтобы гуще клубился дым. Много народу ходило и суетилось в саду, но ни веселых криков, ни смеха, ни возгласов... Это молчание красноречивее всего говорило о том, что в саду беда.
"Вот так и отец говорил!" - подумал Костя.
Первой увидела Костю Эркелей.
- Гляди - почернели! - сказала она, беспомощно глядя на свои увядшие яблоньки. - Я их всё грею - может, оживут? - И она приложила к маленькой яблоневой вершинке свои теплые ладони и стала дышать на обвисшие листочки.
- Костя, Костя, иди сюда! - закричала Мая Вилисова, увидев его. Погляди, что сделалось! - И вдруг заплакала, слезы безудержно катились по ее щекам. - Все утро греем их, дышим на них - и ничего... и ничего не помогает!
Костя подошел к Анатолию Яковлевичу.
- Ты что прибежал? - удивился директор.
Его узкие черные глаза сегодня совсем не смеялись, и от этого лицо казалось немножко чужим.
"Когда экзамены были, он так же глядел", - подумал Костя и сказал:
- Я увидел, что мороз, вот и побежали мы. Думали - успеем... поможем как-нибудь.
- Да, - задумчиво произнес Анатолий Яковлевич, - восемнадцатое июня... Кто же мог подумать, что лето еще не наступило!..
Подошел Манжин:
- Анатолий Яковлевич, а что, все погибли или нет?
- Да нет... - ответил директор, - вот этот край только. Открыто здесь! А там, под горой, остались: Чейнеш-Кая заслонила. Пойдемте посмотрим.
Все трое прошли по рядкам саженцев. Подошла Марфа Петровна. Понемножку собрались девочки, младшие ребятишки. Здесь на яблоньках листья были живые, только чуть повисли и опустились.
- Эти, пожалуй, будут жить, а? Что скажете, ребята?