Корабли Санди - Мухина-Петринская Валентина Михайловна. Страница 19

И разнес их ветер

По чужим краям…

Если кто их встретит,

Пусть расскажет нам…

Умерли мои родители в один год. Вы не представляете, что мне пришлось пережить… Пока я не встретила мистера Слегла…

Долго мы все трое молчали, невольно прислушиваясь к грохоту и реву океана. Такие толстые стены из дикого камня, но океан проходил сквозь них, сотрясая и стены и вещи: с потолка сыпалась какая-то труха. К ночи опять расходились чудовищные волны. Они с такой страшной силой били об остров, что обрушивали целые скалы. Утром их обломки я нашел на мокром просоленном берегу и много мертвых птиц.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СВЕТ

Глава восьмая

«ЖЕРТВА ОБСТОЯТЕЛЬСТВ»

В тот день Ермак и Санди навестили Ату и теперь медленно шли к Дружниковым.

— Ата боится операции? — предположил Санди.

Слепая показалась ему необычно смирной, как бы удрученной. Санди ее определенно раздражал, и его выслали в вестибюль. Ата о чем-то совещалась с Ермаком.

— Не боится. В другом тут дело, — неохотно возразил Ермак.

— А в чем же?»

— Пусть она сама скажет твоей маме. Я ей велел все сказать.

— И она тебя слушается, когда ты ей велишь?

— Слушает, — кивнул Ермак

— Почему?

— Не знаю.

Некоторое время друзья шли молча. Ермак свернул в узкий переулок, из которого каменная обомшелая лестница спускалась к бухте. Спустившись до половины лестницы, ребята перелезли на крутой склон, поросший кустарником, и присели на обломок скалы. Выше их шумел город, внизу толпились корабли, неподвижные отсюда. В ложбинках, в тени, лежал ноздреватый снег, на солнце зеленела короткая трава.

— Ата ведь моя сестра! — вдруг сказал Ермак, глядя на товарища широко раскрытыми, грустными, как у обезьянки в клетке, глазами, и скорчил по привычке комичную гримасу.

От удивления Санди поперхнулся и стал кашлять.

— Но как же…

— Папа ведь уходил от нас. Ну, разводился. Три года был женат на другой женщине. Но когда его забрали в колонию, она его бросила. За другого вышла. А маленькую Ату — она уже ослепла — сразу отдала новой свекрови. Понимаешь? А мама и я носили отцу передачи. Он потом к нам и вернулся. Куда же еще ему было идти?

— Значит, Атина бабушка…

— Не родная она ей была. Мать отчима, понимаешь? Эта старуха вовсе не такая плохая. Я ведь ее знал. Озлобленная очень. На невестку озлобилась. Считала, что она погубила ее сына. Может, так оно и есть… А на Ату она ругалась с горя.

Санди не спросил, почему Зайцевы не взяли Ату к себе. Было очевидно почему: Гертруда ее терпеть не могла.

— Твой отец плохой человек? — вдруг спросил Санди неожиданно для себя.

— Стало быть, плохой. Но куда же его денешь? — философски ответил Ермак.

Санди поднялся:

— Пойдем к нам!

Ему хотелось покормить Ермака. Он, наверно, и не завтракал сегодня. Разве что кусок хлеба или остатки вчерашней каши.

Дома никого не было. Мальчики разделись в передней, повесили пальто в «детский» шкафчик и прошли прямо на кухню. Санди подал на стол все, что нашел съестного. Сделал вид, что очень проголодался, чтоб и Ермак поел без стеснения.

Они допивали молоко, когда открылась наружная дверь. Вернулся старший Дружников. С ним кто-то был. Каково было удивление ребят, когда они услышали бархатистый голос Станислава Львовича:

— Ты хорошо устроился. Прелестная квартира. Милая, скромная жена. Сын! Видел, видел твоего Санди. Умный мальчик! Дружит с моим. Как мы с тобой когда-то. История повторяется…

— Куда спрятаться? — шепнул Ермак. Он почему-то смутился ужасно. Ему явно не хотелось встречаться с отцом.

Санди сделал ему знак, и, когда отцы прошли в столовую, мальчики проскользнули в ванную комнату. Прятаться так прятаться…

Так они слышали этот разговор. А жаль! Пусть бы лучше один Санди его слышал. Уж очень расстроился тогда Ермак. Стыдно ему было за отца и больно.

— Садись! — сдержанно пригласил Андрей Николаевич. Оба сели у круглого лакированного стола, на котором чугунно темнела треугольная пепельница. Закурили.

— Если разрешишь, я твоих… мои самые дешевые, — сказал Станислав Львович, беря папиросу из портсигара Дружникова. — Да… Давненько мы не виделись. Лет десять? Или больше? Я следил за твоими успехами. Высоко ты поднялся, Андрей, и в прямом и в переносном смысле. Добился своего. С детства ведь мечтал стать летчиком. Помню, помню! Если не возражаешь, я пересяду в кресло.

Зайцев не знал, что Андрея списали на землю. Видимо, Ермак ничего не говорил отцу.

— У тебя какое-нибудь дело? — нетерпеливо пере бил Дружников.

— Да. Дело… Конечно. Тебе хочется, чтоб я скорее ушел? Ты всегда был сухарь, Андрей. Но сейчас мне невыгодно раздражать тебя правдой. У меня к тебе просьба.

— Слушаю, — коротко ответил Дружников. Удивительно были не похожи друг на друга эти бывшие друзья. (Они действительно были когда-то друзья со школьной скамьи, пока не разошлись в разные стороны!)

Дружников — строгий, волевой, подобранный, подтянутый даже теперь, пережив такое крушение в своей жизни. Он сидел выпрямившись, не касаясь спинки стула, и холодно смотрел на друга юности. Стасик Зайцев, располневший, преждевременно обрюзгший, со «следами красоты» на лице, развалился в кресле, заложив нога на ногу, и с насмешливой веселостью наблюдал «преуспевшего» товарища. На нем был модный костюм, но уже покрытый пятнами, застиранная белая сорочка, выцветший галстук с непонятным рисунком, остроносые потрескавшиеся туфли. Стасик, как говорится, держал фасон, но в зеленоватых кошачьих глазах запряталась тоска, неуверенность в завтрашнем дне, предчувствие, что опять кончится бедой, и потому раздражение на всё и на всех и злоба.

— Видишь ли, Андрюша, — начал он доверительно, — я сейчас на мели. Обещали хорошую работу, но… надо подождать. А знаешь — семья! Дети. Ермак только в седьмом классе. Дочь — слепая… от другой жены. Надо помогать. Не мог бы ты мне одолжить денег?

— Не дам ни копейки! — отрезал Дружников.

— Зачем же так Категорично? С такой раздражительностью! Я же взаймы прошу — отдам. Не обратился, если бы не крайность. Попросту есть нечего. Пособий безработному у нас, к сожалению, не дают!

— Тунеядцу — хочешь ты сказать! — взорвался Андрей Николаевич. — О каких безработных может у нас быть речь, когда всюду не хватает рабочих? Почему ты не хочешь трудиться, как все люди?

— Где? Найди мне подходящую работу. Я бы с радостью.

— Иди на завод.

— Физическая работа мне противопоказана — печень.

— Ты когда-то отлично чертил, хотя и ленился. Работай чертежником. Завтра же можно устроиться.

— Чертежником!! У меня же плохо со зрением. Ты что, хочешь, чтоб я ослеп? Заведующим клубом я бы пошел — это мне подходит, но не возьмут.

— Какую хорошую работу тебе обещали? Станислав Львович замялся:

— Мне бы не хотелось говорить об этом… Я суеверен. Еще сорвется.

— Нигде ты не будешь работать!

…Тем временем Ермак, смущенный и несчастный, шепнул Санди на ухо:

— Войди к ним. Будто ты пришел. Напрасно ты спрятался. — Бедняга надеялся, что его отец постесняется Санди и уйдет. Ермак не подозревал, что его друг переживал в тот час не менее остро (темная комната скрывала жгучий румянец на щеках Санди).

«Ведь у нас есть деньги, — с горечью и стыдом думал Санди, — почему он ему не даст? Им правда нечего есть. Ермак всегда голодный». «Устыдить» своего отца Санди отнюдь не надеялся.

С тяжелым чувством вышел он из ванной, на цыпочках прошел к входной двери, хлопнул ею погромче и появился в дверях столовой красный и взбудораженный. На него не обратили внимания. Отец только сердито махнул рукой, чтоб он ушел и не мешал. Пришлось уйти. Санди сел было в спальне родителей. Но через минуту услышал шаги Ермака — он уходил. Санди выскочил за ним на площадку. Оба отца уже кричали на всю квартиру.