Корабли Санди - Мухина-Петринская Валентина Михайловна. Страница 41

Сбегая по сходням, я чуть не сбил Родиона Баблака, поднимавшегося на стапель. Я машинально извинился, и у меня сразу заныло сердце: первое столкновение — увы, буквальное! — и я прошу извинения у явного негодяя.

О, эта моя воспитанность! На кой черт она мне! Интересно, если бы я нечаянно толкнул фашиста (неофашиста), я тоже стал бы извиняться?

Невольно я еще раз оглянулся. Родион Евграфович направлялся к нашему рабочему месту. Высокий он был, статный, плечистый, с великолепной шевелюрой. В кино обычно показывают негодяев лысыми, но у этого были роскошные волосы. Пожалуй, он был даже красив — особенно глаза, карие, с длинными ресницами.

Родион Баблак занимал на заводе должность заместителя главного инженера. Главный инженер был стар, постоянно бюллетенил. На морзаводе он проработал около сорока лет. Ждали, что он скоро уйдет на пенсию, и никто не сомневался, что главным инженером будет назначен Баблак.

Особыми способностями Родион Евграфович не отличался. Поговаривали, что он попросту неумен. Как энтропия, разъедали его душу равнодушие и ложь; к одному он только был неравнодушен — к власти, к положению в обществе. Попросту карьерист. Но что он действительно умел — это подать себя. «Вот он — я! Посмотрите! Ведь, правда, я гожусь?» У него хватало ума прятать свою бездарность. Когда он не знал, что сказать, он говорил: «Надо подумать». Пока он «думал», другие инженеры находили выход и шли к старику главинжу. Но самым главным его козырем было: он брат героя, которому памятник поставлен. В его уменье подать себя это играло отнюдь не последнюю роль.

О том, что на заводе работает его племянник, сын героя, он долго понятия не имел. На заводе было несколько тысяч рабочих. А Иван не кичился своим отцом, даже обычно скрывал это. Рыбаков и Куприянов тоже помалкивали: пусть парень сначала себя покажет.

Настало время, когда уже нечего было стыдиться Ивану: он действительно стал другим человеком (сам захотел и стал!). Тогда парторг Рыбаков рассказал в горкоме его историю.

Нет ничего тайного, что не стало бы явным. И вот выплыло. Дедушка был уверен, что Родиона за такое исключат из партии. Но это наказание нашли чрезмерным: «Неловко, все-таки брат героя!» И вот его не сняли с работы и не исключили из партии. Вызвали в горком, намылили голову, выговор получил строгий с занесением в личное дело. Но выговор по партийной линии страшен честному человеку, а такому, как Родион, — что ему выговор!

В горкоме посоветовали примириться с племянником.

Родион Евграфович вызвал Ивана к себе в кабинет, разыграл трогательную встречу: «Что же ты, чудак, молчишь? Я и не знал, что ты у нас работаешь. Сегодня же приходи — тетка-то рада будет! Посидим за бутылочкой, закусим. Все ж таки родной!» — «Вы мне совершенно чужой человек!» — оборвал его Иван и, повернувшись, ушел. Прощать он не умел.

Ивана назначили бригадиром, обойдя заместителя главинжа. Тем более он был уязвлен и, пожалуй, испуган, особенно когда узнал, что еще два года — и Иван будет инженером.

Когда я скорехонько вернулся с оправкой на длинном держаке, то сразу понял: конфликт!

— Какое вы имели право принимать на стапель дефектную секцию! — надменно вопрошал Родион Евграфович. — Теперь вы срываете суточный план. Ответите за нарушение! Я вам говорю или нет?

— Простите, я занят, — ответил сквозь зубы Иван. Он взял из рук Ермака резак и, насупившись, водил им по плоскости днища, пока не заалелся металл. — Все, рихтуйте! — Иван поднялся на ноги и, приняв у меня из рук оправку, передал дяде Грише.

Боцман и Корниенко стали бить молотами оправку. Звон пошел такой, что хоть зажимай уши. Дядя Гриша аккуратно передвигал оправку, косясь на покрасневшего инженера.

Нахмурившись, Родион Евграфович огляделся вокруг. Взгляд его упал на Римму. Инженер подошел к ней и что-то спросил. Но вокруг все так гудело, что Римма его не расслышала. Тогда он повелительно поманил ее пальцем (его манера обращения с рабочими) и повел вниз, где было не так шумно.

Римма вернулась раскрасневшаяся, возмущенная до крайности. Она даже не могла сразу начать работать, а стояла, прикусив нижнюю губу, и о чем-то думала. Иван бросил на нее вопросительный взгляд. Вот не думал, что его глаза могут быть такими теплыми! Кажется, душа его окончательно отогрелась.

В перерыв, когда мы закончили с секцией и бригадир ушел обедать, Римма с негодованием передала нам свой разговор с заместителем главного инженера.

Он сказал ей, что возмущен безответственностью тех, кто назначил бригадиром — и какой бригады — коммунистического труда! — бывшего преступника, рецидивиста, когда в бригаде имеется член партии с техническим образованием. Что он потребует от директора немедленно заменить бригадира, хотя ему бригадир этот и приходится племянником, но дело, самый принцип дороже родственных связей…

— Родственные связи — вот негодяй! — вскричал Шурка Герасимов.

Здесь оговорюсь, что не только в бригаде, но и все на стапеле знали теперь историю Ивана.

Вообще-то, я отнюдь не из болтливых, но прикинулся болтунишкой и рассказывал эту историю как можно большему количеству людей. Об Иване они все равно знали, что он из преступного мира, видели его перековку в настоящего человека; так пусть знают правду о Родионе Евграфовиче. Тем меньше шансов, что он будет главным инженером.

— Что же вы ему ответили? — спросил Ермак. Римма пожала плечами:

— Конечно, отказалась наотрез. Сказала, что товарищ Баблак замечательный бригадир и не мне его заменять.

— Он на этом не остановится… — серьезно сказал Корниенко.

В конце рабочего дня я зашел в партком и передал деду этот инцидент.

— Родион уже побывал у директора, тот мне звонил, — сказал дедушка. — Экое злобное животное! Хотелось бы ему добить племянника. Кабы мог, отправил бы его в тюрьму. Не волнуйтесь! Иван останется бригадиром пока… Как только перейдет на третий курс института, поставим мастером. Из него ладный выйдет мастер.

Этот случай еще больше сплотил нашу бригаду. Мы работали так слаженно, так дружно, что каждый день перевыполняли норму. Даже Гришка как-то втянулся в работу и не вспоминал больше прадеда, возившего на волах соль.

Прошла зима, особенно теплая в этом году, сиротская. Наступил апрель, май, июнь… Мы были заняты по горло. А Шурка, Ермак, Гришка и даже любитель фантастики Борис к тому же еще были дружинниками. Шурка Герасимов их вовлек. Он и меня убеждал стать дружинником, даже взывал к моей комсомольской совести, но я отказался, сославшись на выпускные экзамены.

Я просто слышать не мог о всяких преступниках, начиная с преподобного Станислава Львовича, которому Ермак регулярно слал посылки. Ата тоже о них слышать не могла. Ей дали комсомольскую нагрузку (в комсомол она вступила еще в интернате. Я об этом не упоминал?), которой она ужасно гордилась, — пионервожатой.

Однажды Майка приходит на работу веселая и спрашивает Ермака: «У твоей сестры Аты другая фамилия? Не Зайцева?» — «Другая». — «Гагина?» — «Да! А что?» — «Мои мальчишки не нахвалятся ей. Говорят, что такой пионервожатой у них еще не было. С ней не соскучишься!» — «Что правда, то правда!» — усмехнулся тогда Ермак.

Весной мы закончили десятилетку. На время выпускных экзаменов нам предоставили отпуск, и мы с Ермаком занимались допоздна. Конечно, поволновались! Но все сошло благополучно. Но не об этом речь. Итак, мы окончили среднюю школу! Совсем взрослые — уже не мальчишки. Даже вечеринка была по этому поводу, где все изрядно подвыпили — и педагоги, и рабочие. Некоторые в нашем классе получали аттестат зрелости в сорок лет! Я был младше всех.

Пора окончательно выбрать призвание. В июне подавать заявление в институт. Какой дорогой пойти? Много дорог, надо выбрать настоящую, чтобы не ошибиться.

Ермак подал заявление на юридический. Он собирался учиться заочно. Я тоже решил учиться заочно. Но послал документы в Ленинград, на Васильевский остров… Высшее инженерное морское училище имени адмирала Макарова. На арктический факультет. Там было две специальности: океанологическая и гидрография…