Светлана - Артюхова Нина Михайловна. Страница 23

Когда поезд уже подходил к Москве, Светлана реши­лась наконец спросить прямо «в лоб»:

 — А вы Зиминым родственник?

 — Нет, — ответил Алеша, — просто знакомый.

Ох, уж эти «просто знакомые»!

Несмотря на протесты Светланы, Алеша не уехал сейчас же с вокзала обратно, а буквально за руку до­вел ее до станции метро и взял два билета.

Когда Светлана ехала в поезде с Зинаидой Львовной, это напомнило ей поездки с мамой. А сейчас неумелой мужской заботливостью Алеша напомнил отца.

Но папа был совсем не похож на Алешу. Папа был не­большого роста, только немного выше мамы. И рука у него была небольшая, крепкая, энергичная. Мама говорила, что папа очень вспыльчивый и что характером Светлана пошла в него. Впрочем, о том, что папа вспыльчивый, Светлана ни за что не догадалась бы сама и очень удивилась, когда услышала об этом от мамы. Значит, можно быть одновременно вспыльчивым и сдер­жанным...

Когда она с отцом приезжала в Москву, Светлане было семь лет. Это было весной, в конце апреля. Москву украшали к празднику, на домах прилаживали огромные буквы с лампочками «М», «А», «Я», а перед ними — цифру «1». Увидев вечером большую красную букву «М» над входом в метро, Светлана подумала, что это тоже первая буква слова «Май», а папа сказал, что это значит «метро». Но всегда с тех пор, когда подходишь к стан­ции, хочется справа к букве «М» приписать «А» и «Я», а слева цифру «1». И даже в такой снежный зимний день вспоминается та весна. Только сейчас лампочки не за­жигаются, потому что затемнение и буква «М» не яркая, не праздничная...

Было уже довольно-таки поздно. В детском доме, должно быть, все уже спать легли... Окна голубовато поблескивали, отражая лунный свет. Пока Алеша зво­нил у подъезда, Светлана, увязая почти по колено в снегу, подбежала к окну — второму слева. Подтянулась на руках... Так и есть: если смотреть совсем близко, сбо­ку, виден теплый матово-золотистый свет там, внутри — это окно кабинета. Наталья Николаевна не спит.

Наталья Николаевна не спала. Она уже начинала не­множко беспокоиться. Каждой женщине знакомо тре­вожное чувство ожидания. Уметь ждать — это большое искусство, в особенности если пожилой человек ждет че­ловека молодого. Молодость редко бывает благоразумной, но старость не должна быть ворчливой. Молодых обижают излишние заботы. Волнение за них кажется недоверием — молодые считают, что ничего с ними не может случиться.

Когда в детском доме наступила вечерняя, потом ноч­ная тишина, Наталья Николаевна, перед тем как уйти к себе, обошла свои владения, мягко ступая по ковру.

Попросила дежурную няню:

 — Скажите мне, когда она приедет.

Квартира директора в том же доме, но у нее отдель­ный вход. Ступеньки крыльца, запорошенные снегом... До сих пор непривычно видеть на этих ступенях только свои собственные следы. «Квартира директора» говорит­ся только по привычке. В сущности, это комната дирек­тора — другие две присоединены к детскому дому, дру­гие две не нужны.

На стене — портрет, увеличенная фотография: муж­чина и два мальчика, очень на него похожие.

Мальчики уезжали на школьные каникулы и возвра­щались иногда вот так же с опозданием... Потом зимой стали уезжать позднее, не под Новый год, а в конце ян­варя, на студенческие каникулы.

Как много было следов на снегу около двери! Снача­ла маленькие, детские, потом совсем настоящие, боль­шие, мужские следы.

Потом мальчики уехали в жаркий летний день сорок первого года, и очень скоро Наталья Николаевна узна­ла, что бесцельно ждать.

Наталья Николаевна прилегла на кушетку с книгой в руках, но спать не хотелось. Она опять вышла и вер­нулась к себе в кабинет.

Странно все-таки, что Светлана не едет. Конечно, ее не отпустят одну. Но ведь было уже с ней приключе­ние — тогда, в школе... Впрочем, вернее всего, просто не рассчитали, что поезд придет в Москву так поздно.

Голоса и какое-то царапанье под окном. Потом по­слышался деликатный, как будто извиняющийся звонок. Две фигуры в дверях — большая и маленькая.

 — Простите, что так поздно. Это я виноват — задер­жался!

Алеша Бочкарев поздоровался, попрощался и убе­жал, боясь опоздать на последний поезд.

Наталья Николаевна хотя и сказала, что нужно по­скорее спать ложиться, но все-таки не слишком торопи­ла. Конечно, нарушался режим, но она знала: иногда бывает гораздо нужнее дать человеку выговориться, чем вовремя уложить его в постель.

Светлана успела рассказать на скорую руку о самом главном: о елках, о лыжных походах со своими новыми друзьями, о Костиной маме.

Это очень приятно, когда есть кому рассказать обо всех своих новых впечатлениях.

В зале еще стояла елка — огромная, от пола до по­толка, вся в блестках. И не очень даже осыпается — Светлана успела потрогать мимоходом.

В спальне было темно и тихо. Наталья Николаевна оставила приоткрытой дверь в коридор. Светлана сняла туфли и, неслышно ступая, обошла все кровати. Молча здоровалась с девочками. Сколько рассказов будет зав­тра! Девочки тоже, разумеется, на каникулах не теряли времени зря.

Наталья Николаевна заглянула из коридора и взгля­дом спросила:

«Разделась? Будешь спать?»

Светлана помахала рукой:

«Засыпаю»!

Дверь тихонько прикрылась. Но Светлана заснула не сразу. Она лежала на спине, с руками, вытянутыми по­верх одеяла, и думала...

Как хорошо дома!

Черные маскировочные шторы давно уже сняты с окон, скатаны в тугие трубки, перевязаны веревочками и вынесены. Куда? Не все ли равно — куда. Важно, что их нет больше. Окна распахнуты во всю ширь, по ком­натам гуляет утренний ветерок, В саду пахнет тополем, весенней сыростью, свежевскопанной землей.

Светлана выбегает в сад (без пальто!), кладет на скамейку портфель и, приставив ко рту согнутые ладо­ни, кричит:

 — Де-во-чки! Скорей! Опоздаем!

Они не опоздают, рано еще, и Светлана прекрасно знает это, просто хочется немножко покричать — уж очень утро хорошее. По дорожке, посыпанной ярким желтым песком, пружинисто подпрыгивают серенькие воробьихи и франтоватые, с темными галстучками во­робьи. Они тоже в прекрасном настроении.

 — Скоро наши ласточки прилетят... — мечтательно говорит Аня, закидывая голову кверху.

Да, теперь уже скоро. А гнезда вить начнут в начале июня. Светлана знает все о ласточках, все знает о во­робьях. Она делала в детском доме доклад на сборе, посвященном дню птиц. Вожатая Елена Михайловна по­советовала ей, какие книги нужно прочесть, а после до­клада сказала:

«Ты рассказываешь о перелетных птицах, так, будто вместе с ними улетала на зиму в Африку и тебе очень хочется вернуться!»

На что Светлана ответила со всей непосредствен­ностью:

«Конечно, хочется!»

 — Светлана, — говорит вдруг маленькая Оля Рогачева, — а ведь наши ласточки не знают еще, что война кончилась!

И никому не кажутся странными Олины слова: ведь действительно ласточки ничего еще не знают!

Ласточки не знают, что на московских улицах свет­ло по ночам. Не знают, что проезд на площадь закрыт. Там пахнет горячим асфальтом. Давно не ремонтирова­лась мостовая — теперь опять станет гладкой. По ули­цам опять, как до войны, бегают нарядные голубые ав­тобусы. Дом, пострадавший во время бомбежки, почти уже отстроен. На площади новый сквер. Сады опять окружены заборами.

 — Пожалуй, ласточкам трудно будет найти дорогу домой, — говорит вдруг Аня. — Наша улица так измени­лась!

 — Найдут! — уверенно отвечает Светлана. — У них инстинкт!

Школьники — те, которые торопились в первую сме­ну, ушли. В саду появляются дошколята. Им некуда то­ропиться, они никуда не боятся опоздать. Медленно спу­скаются по ступенькам — на каждую ступеньку сначала одну, потом другую ногу — и разбредаются по двору.

Завернув за угол дома, останавливаются в изумлении. Никому не известный дяденька, весь измазанный белым, размешивает в ящике известку. Малыши сначала молча, созерцательно смотрят на него, потом Славик Рогачев спрашивает: