Мы живём на границе - Верещагин Олег Николаевич. Страница 7

– А… Кореец. Ван-кто-то там. Тут все земли вообще-то станичные считаются но у нас народу мало, ну и арендуют землю иногородние. Он помидоры выращивает. Скиба просил, чтобы мы ему насчет столовой записку передали… Ты слушай, – Глеб почесал нос. – Давай мы тебя как-то поудобней называть будем.

– В смысле? – не понял Сергей. Глеб засмеялся:

– Ну! Я – Глебыч, Мирослав вон – Серб, Петька – Сухов, потому что на Петруху не похож, Володька – Джигит… Давай тебя хоть Серым звать будем, хоть у нас их уже трое!

– Лучше Бокс, – сказал Сергей и сам удивленно моргнул глазами вместе с остальными.

– Почему Бокс? – удивился вслух Мирослав. Сергей пожал плечами:

– Я… не знаю. Вырвалось…

…Плантация Вана оказалась здоровенной – как хорошее поле, в дальнем конце которого виднелся хороший дом с пристройками в окружении небольшой рощицы. Среди кустов с еще только начавшими краснеть завязями возились полдюжины пропитых личностей – нанятые корейцем за харч и одежду на лето бомжи из Буденновска и еще каких-то городов. На мальчишек они внимания не обратили.

– Мы с тобой? – спросил Мирослав, придерживая коня. Глеб отмахнулся:

– Да зачем толпой? Тут тропинка узкая, потопчем… Я один. Держи повод, Серб, – он ловко перебросил ремни другу, с шиком соскочил наземь, поправил кубанку и зашагал через поле к домам по натоптанной тропе, помахивая нагайкой – то в воздухе, то твердо пристукивая по голенищу сапога.

Идти было далеко, Глеб взмок, упрятал кубанку за ремень и мечтал о том, как он сейчас попьет воды из колодца, устроенного корейцем в старой артезианской скважине. Тень деревьев приближалась, но там было безлюдно. Ван жил один, без семьи – то ли ее вообще не было, то ли дожидалась хозяина в Корее… Кто его знает?

Оставалось сделать еще десяток шагов, когда кореец материализовался – с улыбкой, легко одетый, в сандалиях, излучающий гостеприимство. Он говорил по-русски с неизбежным легким акцентом, но почти незаметным и не делавшим его речь смешным, как это часто бывает.

– А, Глебыч заехал! Пить хочешь? Тебе чего – воды, квасу… – он хитро подмигнул, – …пива?

– Воды налейте, пожалуйста, – Глеб достал из кармана листок блокнота. – Вот, господин войсковой старшина просил вам передать.

– Конечно, конечно, – Ван просмотрел бумажку, кивнул: – Скажи – все сделаем, быстро сделаем… Пошли, попьешь, пошли в дом, там прохладно, – и он первым поспешил к высокому крыльцу.

Глеб зашагал следом – но сделал всего десяток шагов, повернувшись к сараю, на двери которого висел замок – она как раз содрогнулась от удара изнутри, что-то неразборчиво прокричал человек.

– Это кто? – Глеб споткнулся. – Кто там у вас?

– А, там? – Ван тоже остановился, повернулся.- Рабочий. Напился вчера ночью и буянит, едва скрутили… Пошли в дом, пошли.

– А, – Глеб сделал еще шаг – и снова остановился – в дверь нанесли второй удар, и сорванный мальчишеский голос закричал уже отчетливо:

– Кто там?! По-мо-ги-те!!!

– Рабочий? – Глеб не двигался с места. В дверь били еще и еще. Ван пожал плечами:

– Да мальчишка, бомжонок тоже… Мало того, что пьет, еще и вороватый, спасу нет… Пош…

– Погоди-ка, – Глеб мотнул головой в сторону сарая. – Ну-ка откройте… пожалуйста.

– Да зачем, Глебыч? – Ван скривился. – Он еще не проспался, сам слышишь, сейчас, не дай бог, какую доску подхватит, тогда…

– Откройте, – приказал Глеб. Ван помедлил, вздохнул, пожал плечами:

– Ну сейчас. Ключ принесу, – и поспешно исчез в доме.

Глеб, не очень спеша, подошел к сараю. Удары прекратились, но через дверь слышалось дыхание.

– Ты кто? – спросил Глеб. Но ответа не получил. Из дома истошно закричал кореец:

– Сорвался, ай-я, сорвался, спасите!

Обернувшись, Глеб увидел только одно – по тропинке на него молчаливой белой молнией несся угловатый, словно собранный из детского конструктора, большеголовый пес, в пасти которого, казалось, ничего нет, кроме сотни зубов.

Это был бультерьер.

Глеб никогда раньше не видел у Вана собак, а теперь понял – глупо, конечно, какая плантация без собаки? Бультерьер – тупая злобная тварь… Молнией промелькнули в голове все истории о вырванных животах, перегрызенных в муку костях, откушенных головах… Но это были мысли, а не действия. А сделал Глеб только одно.

Бультерьеры почти не чувствуют боли. Но Глеб и не сделал ему больно, он просто убил похожего на спятившего робота пса одним ударом нагайки в лоб.

И только после этого ощутил, как подкашиваются и дрожат ноги.

Он любил собак. Но лежащую возле его сапог помесь крысы и крокодила невозможно было воспринимать, как собаку, друга и защитника. В псе было столько же общего с овчаркой или сенбернаром, как у маньяка-убийцы с человеком. Поэтому Глеб просто перешагнул через труп с протекшей через оскаленные зубы кровью и пошел к дому, играя нагайкой и переводя дух. Про себя. Незаметно.

Ван еле сползал с крыльца, придерживаясь одной рукой за перила, а другой прижимая сердце. В этой руке был ключ.

– Сорвался… – простонал кореец. – Как ты его… это вот везение… я уж думал…

Глеб взглянул в его узкие глаза и, уловив хвостик страха, прижал его каблуком…

…Ван судорожно мыкнул и медленно перевел взгляд на руку – ту, что лежала на перилах. В миллиметре от пальцев лиственничный брус был перерублен на четверть длины ударом нагайки.

– Вырвалась, – сказал Глеб. – Неудачно, а если б по руке? Пойдемте, покажете, какой там у вас малолетний преступник… Пойдемте, пойдемте… а то ведь опять вырвется, не дай Господин Ван, вам не рассказывали, как наши прадеды германских кирасир нагайкой наповал убивали, с одного удара? Тюк по каске – и лапти врозь…

Нехотя, косясь на Глеба, кореец открыл сарай – тяжело лязгнул выпущенный им из рук пробой. В небольшом помещении, почти сплошь заставленном какими-то инструментами, в неудобной позе лежал на полу мальчишка лет 12,загорелый дочерна, здорово грязный, одетый только в вылинявшие шорты, с копной растрепанных светло-русых волос. Он приподнялся на локте – и Глеб понял, что руки у него скованы за спиной в запястьях, а другой цепью – притянуты к так же закованным ниже щиколотки ногам. Из-под колец цепей сочилась кровь, на острие какой-то бороны висел мокрый, разлохмаченный тюк кляпа. Глаза у пацана были сумасшедшие.

– Буянил… – Ван улыбнулся, – я же говорю… вот и пришлось…

– Влет он все! – отчаянно и напропалую закричал мальчишка, катаясь по полу.

– Врет, дяденька! – кажется, он толком не соображал, кого видит перед собой, только понимал, что Вен этого человека боится. – Я мать ищу! Я правда мать ищу! Я к нему нанялся на месяц, подработать, пахал с утра до ночи… – мальчишка говорил яростно, но ни разу не матюкнулся (Глеб представил, как бы "излагался" сам в подобной ситуации!) – Он соврал, что заплатит! А сам! А сам! – мальчишка что-то никак не мог вытолкнуть из себя, завозил щекой по полу: – А сам!.. Спросите его, что он вчера со мной… сделать хотел! Я его укусил, там, за плечо укусил! А он меня сюда! Сказал – без воды я быстро поумнею! Я!.. – и мальчишка закатился в истерическом плаче.

Глеб посмотрел на Вана. Поднял руку с нагайкой, отодвинул дорогую легкую ткань на плече – правом, угадав сразу. Глубокий след укуса, замазанный йодом, отчетливо выделялся на коричнево-желтоватой коже припухлыми очертаниями человеческих челюстей.

– Ключи от цепей несите, – сказал Глеб. – Побыстрее… У вас там, кажется, ружье есть? Не надо лишних телодвижений. На окраине вашей… плантации четверо наших, у них карабины. Они разозлятся и подпалят вашу фазенду с углов, а вам и выйти не предложат. Поняли? КЛЮЧИ. Бегом.

Ван бросился к дому. Глеб присел, положил руку на плечо ревущего мальчишки, спросил:

– Мать твоя где?

Тот тяжело, с икотой всхлипнул, повернулся чуть удобнее:

– В Пятигорске… Она пьющая… сильно… Я в детдоме… сбежал, заберу ее… есть такие клиники, где лечат… я ее туда, а лечение я… отработаю, как хотят, пусть даже… – он дернулся и отвернулся, пробормотав: – Хоть ТАК…