Сын Зевса - Воронкова Любовь Федоровна. Страница 5

– Гиэс-аттес! Аттес-гиэс!

Во время торжественных шествий она носила священную корзину и тирс – жезл, украшенный плющом. Под листьями плюща – Олимпиаде показалось, что она и сейчас чувствует его горький, терпкий запах, – в ее корзине таились ручные змеи – горланы. Часто они выползали из корзины и обвивали тирс. И тогда Олимпиада в диком восторге пугала ими мужчин, которые приходили смотреть на священные шествия женщин.

В одну из таких черных жарких ночей религиозного исступления она встретила Филиппа, который тоже явился на празднества Кабиров. Красный свет факела внезапно озарил его юное светлоглазое лицо под густой зеленью праздничного венка.

Олимпиада бросилась было к нему со своей страшной змеей.

– Гиэс-аттес!

Но Филипп не заслонился, не убежал. Он улыбнулся, и Олимпиада, сразу смутившись, беспомощно опустила тирс…

Счастливое видение счастливых лет!

Олимпиада лежала в своем одиноком покое и ждала. Ждала, прислушиваясь, не загремят ли по звонким каменным плитам портика шаги ее веселого и грозного мужа.

В купальне зашумела вода. Это слуги готовят ванну царю.

Значит, он придет, когда смоет с себя походную пыль и грязь. Терпение. Терпение.

…Филипп тогда тоже не смог отказаться от нее. Не смог. Поклялся, что возьмет ее к себе в Македонию.

А пока, после окончания празднеств, ей надо было вернуться домой. Нагромождение суровых серых скал сумрачного Эпира, глубокие узкие долины, в которых рано угасает день, потому что горы заслоняют солнце. На вершинах почти всегда снег. В горах часто грохочет гром и блещут синие молнии. Бешеные ледяные ветры завывают в диких горных ущельях… Эпир, ее печальная родина…

Как тосковала юная Олимпиада, вернувшись из Самофракии! Будто проснулась после счастливой ночи, полной прекрасных сновидений.

Ни отца, ни матери не было у нее. Кому рассказать о своем счастье? С кем разделить свою тоску? Ее дяде и опекуну Аррибе важно только одно – выгодно выдать ее замуж.

Олимпиада подолгу сидела на склоне горы, откуда видна была большая дорога, идущая от Эгейского моря через их страну к Адриатике. Идущая оттуда, где лежит волшебная земля – Македония.

Шли путники, ведя на поводу навьюченных лошадей. Шли богомольцы к оракулу Зевса Додонского принести жертву и попросить совета. Олимпиада была там, видела это святилище, окруженное столетними дубами. Додонская долина так мрачна, а жрецы так суровы… Что радостного может предсказать этот оракул?

Прошло не слишком много времени. А Олимпиаде казалось, что прошло полжизни. Но вот наконец к царскому дому в Эпире приехали послы из Македонии просить ее в жены македонскому царю.

Арриба отказал. Филипп еще слишком молод, еще только-только вступил на царство. Пусть повзрослеет, оглядится в жизни. А Олимпиаде объявил, что не только молод, но и беден, а его Македония – маленькая слабая страна и Арриба не видит никакого расчета отдавать туда племянницу.

Олимпиада чуть не умерла от горя. И умерла бы, не смогла бы вынести этого.

Но Филипп был не из тех, кто спокойно принимает отказ. Как он добился согласия Аррибы? Олимпиада тогда не знала – как. Теперь-то она знает. Кто в силах противиться, если Филипп захочет очаровать человека? Чего он не пообещает? Он может обещать все. И даже то, что не в его возможностях выполнить. И даже то, что и не собирается выполнять.

Как весело, как красиво праздновали их свадьбу!

Она, под густым покрывалом, сидела в роскошной колеснице рядом с Филиппом, почти не дыша от счастья. Целое шествие сопровождало их, когда Филипп вез ее из Эпира в свою Пеллу. Олимпиада и сейчас слышит веселые, звенящие голоса флейт и свадебной песни…

Все внезапно умолкло – в покои вошла кормилица с ребенком на руках. Олимпиада подняла ресницы, праздничные огни в ее глазах погасли. Она поняла – Филипп не придет.

Филипп старательно мылся в купальне, в ванне из обожженной глины. Горячая вода смывала все – и пот, и усталость, и кровь погибших под его мечом врагов, и его собственную кровь… Вода бурно плескалась из ванны на каменный пол и сбегала ручейком по желобу в подземную трубу, куда уходила вода со всех дворов обширного царского дома.

Чистая одежда обняла тело свежестью и прохладой. Филипп вышел из купальни. Усталости как не бывало. Переступив порог, он с наслажденьем вдохнул текущий с гор запах леса, запах цветущей липы и разогретой солнцем смолистой сосны.

Справа, за колоннами портика, наполненного прямыми лучами солнца, виднелся продомос, вход в самый дальний, уединенный покой дворца – гинекей, комнаты его жены, дочерей и служанок. Там сейчас его светлоглазый сын. Захотелось еще раз взглянуть на него, потрогать его, увидеть его улыбку…

Надо пойти. К тому же и Олимпиада давно ждет его, он это знает. Да, он сейчас пойдет к ней, ведь она его жена, мать его сына.

Филипп решительно направился в гинекей. Но вошел в продомос, и шаг его замедлился, застыл.

Это не приснилось ему, нет, это видели его глаза, его собственные глаза. Он зашел как-то утром к своей жене, открыл дверь. Олимпиада спала. А рядом с ней, на ее широкой постели, лежала большая змея!

Филипп тогда тихо затворил покои и ушел. С тех пор он никак не мог подавить в себе отвращения к жене. Он был убежден, что жена его – колдунья.

Вот и сейчас он остановился, борясь с этим отвратительным воспоминанием.

– Нет, – наконец прошептал он, – клянусь Зевсом, я не могу ее видеть!

Он повернулся и крупным твердым шагом ушел на свою мужскую половину – в мегарон.

Здесь, в большом зале, уже дымился очаг, поднимая копоть к самому потолку. Пахло жареной бараниной, что-то подгорало. Слуги торопливо готовили обед. Филипп одобрительно окинул сверкнувшим взглядом накрытые столы, горы зелени и фруктов, чеканные чаши и кратеры, полные вина… Его друзья, этеры и полководцы, скоро соберутся сюда – Филипп не любил сидеть за столом в одиночестве. Он будет пировать и веселиться весь день и всю ночь. Столько дней и столько ночей, сколько захочет его душа.

А пока что его одолевали думы и заботы. Филипп вышел на широкий, мощенный каменными плитами двор, окруженный службами, жилищами рабов, амбарами и кладовыми. Слуги пробегали с какими-то припасами из кладовых во дворец. Посреди двора, растянувшись на солнце, спали собаки…

Дворец стоял на самом высоком месте города. Отсюда видна была вся Пелла – узкие улицы, четко очерченные синевой тени, черепичные и камышовые крыши, залитые желтым светом горячего солнца, тихий, медленно текущий Лудий, осененный деревьями.

А вдали, за городской стеной, широкая равнина и горы, замыкающие горизонт. И на горных уступах лес – богатый, полный птиц и зверей лес. Лес поднимается по склонам, спускается в долины и ущелья. Леса так много и такой он могучий, что персам во времена войны с Элладой приходилось прорубать просеки, чтобы войска могли перевалить через Македонские горы. Ель, клены, дубняк, ширококронные липы, орех, каштан, озаряющий долины факелами своих бело-розовых цветов… И главное – сосна, высокая, ровная, медноствольная, с густой вершиной, глядящей в небо. Афины и многие другие государства покупают у него сосну для постройки кораблей. Пусть покупают, Филиппу нужны деньги. Деньги ему нужны, потому что ему нужно сильное, хорошо вооруженное войско. Македонии необходимо получить доступ к морю. По всему берегу Евксинского Понта расселились эллинские колонии; они вцепились в этот берег, всюду выросли их города – Аполлония, Мессембрия, Дионисополь… И дальше, по берегу Фракии, до самых скифских земель.