Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович. Страница 25

— Не расстраивайся.

Из толпы вынырнула Сима Лузгина, метнула ревнивый взгляд на Лену, спросила:

— Чего это они там?

— Борьба титанов, — вздохнул Костя.

Оленька повела плечами, сбрасывая Ленины руки, и, ни на кого не глядя, убежала.

— Что произошло, мальчики? — спросила Сима.

— Нечто среднее между всемирным потопом и извержением вулкана, — пошутил Костя, хотя ему было совсем не весело. Где-то в глубине души таились неловкость и досада. Ведь это его отец, прикрываясь, как щитом, своим возрастом и положением, хотел ударить беззащитного из-за угла. В этом было что-то позорное, постыдное, и частица позора как бы ложилась и на него, на Костю. А Витька парень! «Если бы вы не были седым, я бы вас ударил!» Не каждый сможет. Костя мысленно поставил себя на место Виктора. Нет, не каждый.

В коридоре появились Виктор и Плюха. Они шли плечо к плечу, ни на кого не глядя. У Виктора в кулаке зажаты злополучные листки. У Плюхи кровоточила левая ладонь. Он нес руку бережно, на весу.

— Где это ты? — спросил Костя.

Плюха растерянно улыбнулся.

— Об лампочки, понимаешь. Кокнул я лампочки в усилителе.

— Кокнул?

Плюха кивнул.

— Иди промой руку, — сказала Лена.

— Обойдется.

— Заражение схватишь.

— Они не заразные.

Сима достала из кармашка передника носовой платок, перевязала Плюхину ладонь. Глаза у нее при этом были очень жалостные.

— И прекрасная дама пролила бальзам на его смертельные раны, — невесело усмехнулся Костя. — Ну, я пошел.

— А где?.. — спросил Виктор. Он не назвал имени, но все, кроме Симы, поняли, о ком он спрашивает.

— Убежала куда-то, — ответил Костя.

— Пойдем, Плюха, — повернулся Виктор к товарищу, и они пошли в класс.

А Петр Анисимович в это время выхаживал по своему кабинетику мимо сидящего на стуле Александра Афанасьевича. Шаги его, размеренные и деревянные, были как стук метронома. Он не повышал голоса, не терял выдержки, которая, по его твердому убеждению, была его отличием от прочих смертных.

— Теперь мы сами могли убедиться, к чему приводит снижение требовательности, игра «во взрослых». К ослаблению дисциплины, к проявлению пошлых и низменных инстинктов, которые некоторые наши деятели педагогики стыдливо именуют пробуждением чувств.

— Очень верно и точно, — вставил Александр Афанасьевич. — Однако я бы предпринял какие-то конкретные меры в отношении Шагалова и Веселова. Ведь это, понимаете ли, чуть ли не вооруженное нападение на заведующего учебной частью! Я бы вызвал милицию.

Петр Анисимович поморщился.

— Мне бы не хотелось выносить сор.

— Но и оставлять сор ни к чему, — веско возразил Александр Афанасьевич. — Очень жаль, что нет директора.

— Она бы, пожалуй, чего доброго, взяла их под защиту. Стала бы копаться в психологии подростка. Доискиваться, так сказать, движущих причин. — Петр Анисимович усмехнулся. — А надо пресекать следствие. Причин — миллионы: общая распущенность, склонность к порокам, трудная семья, влияние улицы, ложная романтика, проникновение буржуазной пропаганды… Миллионы. А следствие одно — преступность. В колонии я имел возможность наблюдать и размышлять. Если бы не время, которое целиком отнимает школа, я бы уже написал диссертацию.

— Безусловно, — поддакнул Александр Афанасьевич и добавил: — А милицию я все-таки вызову. Нанесен материальный ущерб. Пусть составят протокол.

— Ну что ж, — сказал Петр Анисимович. — Если вы… вызывайте.

Александр Афанасьевич вышел, чтобы позвонить по телефону.

Молоденький младший лейтенант положил на стол Фаины Васильевны несколько листков бумаги, достал из планшета обыкновенную канцелярскую ручку, ткнул перо в чернильницу, потом стал чистить его о край пресс-папье. Он чистил перо неторопливо, с сосредоточенным выражением лица.

Виктор и Плюха стояли возле стола, опустив головы. Виктор посматривал на младшего лейтенанта исподлобья. Он не испытывал страха. Даже если его уведут отсюда в тюрьму под конвоем, ему не будет страшно. Потому что он ничего плохого не сделал. Он защищал честь девушки, которую любит. Теперь он не побоялся бы произнести это слово вслух, громко, при всех, и если бы сейчас повторилась неприятная сцена в радиоузле, он бы поступил так же. И Пушкин поступил бы так же, и Лермонтов, и Маяковский, и Уткин, и Михаил Светлов. Ведь не пустые же слова — стихи о любви, о верности, о чести! И не было бы страшно нисколечко! Ни лежащих на столе листков чистой бумаги для протокола, ни сурового лица младшего лейтенанта, ни угрожающей ученической ручки в его крепких пальцах. Люди в космос летают, атомный век, техника такая кругом, а канцелярская машина все скрипит по старинке ученическими ручками. Хоть бы портативную машинку милиционерам для протоколов выдали! «Колибри». Как-то посовременнее было бы.

А Плюха тоскливо придумывал, как бы выкрутиться. Нет, он не жалел, что, спасая товарища, ударил рукой по лампам — и рука ноет. Просто надо же как-то все объяснить. Поправдоподобнее. Чтобы не очень попало. Вот теперь милиция ввязалась. Добра не жди!

Наконец младший лейтенант почистил перо, откинулся на спинку кресла, строго посмотрел на стоящих перед ним ребят.

— Ну что, герои? Наломали дров?

Виктор и Плюха молчали.

— Который из вас Шагалов?

— Я.

— Характеристичку тебе дали.

Виктор пожал плечами.

— Скажите! Он еще плечами пожимает! Да я б на твоем месте сквозь землю провалился!

— Вы пришли протокол составлять? — хмуро спросил Виктор.

— Угадал.

— Ну и составляйте, — сказал Виктор и посмотрел на младшего лейтенанта неприязненно.

— И составлю. Фамилия? Имя? Отчество?

Виктор ответил. Младший лейтенант все аккуратно записал в бланк допроса. Задал еще несколько вопросов, никакого отношения к делу не имеющих, и снова записал ответы.

— Ну, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Как дошел до жизни такой, что из-за тебя милицию беспокоят? Или ты думаешь, что у милиции, кроме тебя, забот мало?

— Это уж вы спросите у того, кто вас вызвал. Мы с Плюхой, то есть с Веселовым, ничего такого не сделали.

— Вот тебе и на. Радиоаппаратуру разбили. Завучу угрожали побоями. «Скелет» тут какой-то ввязался. Кто у вас «Скелет»?

Виктор улыбнулся.

— Скелет — это Иван Иванович.

— А фамилия?

— Ну какая ж у него фамилия, если он — скелет. В классе стоит.

— Черт-те что! — сказал младший лейтенант. — А зачем ты в радиоузел ворвался, дебош устроил?

— Не ворвался, а пришел за письмом и стихами.

— За какими?

— За своими.

— Они что, в радиоузле были оставлены?

— Ничего не оставлены. Они у завуча были.

— Так. Дальше.

— Забрал и ушел.

— Завучу угрожал?

— Не угрожал. Просто сказал, что если бы он не был седым человеком, я б его ударил.

— Ай-я-яй! — значит, все-таки угрожал. Ну, а лампы сами разбились?

— Я разбил, — хрипло сказал Плюха.

— Ясно. Ну, а что за стихи? Покажи-ка. Или порвал? — прищурился младший лейтенант.

— Не порвал.

— Покажи.

Виктор колебался.

— Должны же мы с вами тут докопаться до истины? — сказал младший лейтенант.

Виктор переглянулся с Плюхой.

— Видите ли, тут замешана девушка.

— И с девушкой побеседуем.

— Что вы! — вдруг испугался Виктор. — Она ж ни при чем, она даже не знала. Это все я виноват. И Плюха, то есть Веселов, не виноват.

— Может, и лампы ты разбил? — спросил младший лейтенант с усмешкой.

— Лампы — я, — снова хрипло сказал Плюха и откашлялся. Очень уж в горле запершило.

— Так, — младший лейтенант побарабанил пальцами по столу. — Давай сначала. Ты ворвался в радиоузел за письмом и стихами. Взял их и ушел. А Веселов разбил лампы. Так? Так. Вопрос: зачем? Из хулиганства?

— Нет, — ответил Виктор твердо.

— Тогда зачем?

— Чтобы Петр Анисимович стихов не прочел, — сказал Плюха.