Южная страсть (Черная маска) - Блейк Дженнифер. Страница 50

Юбка не поддавалась. Он еще потянул и обнаружил, что Летти зажала край юбки в своем кулаке. Она сдавленно всхлипнула и быстрым движением стерла с лица слезы. Рэнсом отодвинулся от нее и приподнялся на локте.

Летти повернулась на бок, спиной к нему. Он прикоснулся к ее плечу, потом убрал руку. Рэнсом открыл было рот, но переполненный болью не мог придумать, как же должен звучать его голос. Его охватила тревога. Тревога, как и всегда, прояснила его разум. Он сказал тихо:

— Мне очень жаль.

Горло ее сжалось от звучавшей в его голосе острой боли. Она смогла только покачать головой.

— Больше этого не повторится, даю вам слово. Пожалуйста…

Она глубоко вздохнула, несколько сдавленно. Когда она заговорила, ее было еле слышно.

— Дело не в вас.

— Нет?.. Тогда в чем же? Я вас обидел?

— Нет. Все дело… во мне.

— Я не понимаю вас. Объясните мне. — Он взял ее за плечо и повернул к себе, в голосе его звучала настойчивость.

— Я чувствую… я чувствую себя такой шлюхой. — Сказать это оказалось не так трудно, как она думала. Этот человек не будет изображать добропорядочность и богобоязненность. Он не осудит ее.

Его тело застыло рядом с ней. Он издал тихий звук, как будто удар был нанесен в самое сердце.

— Я не виню вас, — быстро проговорила она, вытирая лицо нижней юбкой, стараясь собраться настолько, чтобы слова ее звучали осмысленно. — Я лишь хочу сказать… Я должна была сопротивляться, но не делала этого. Я должна ненавидеть вас, но не могу. И я не должна… не должна…

— И вы никогда не должны позволять себе наслаждаться физической близостью, потому что хорошие женщины так не поступают?

— Да, — сказала она, и ее захлестнули волна отчаяния и новый поток слез.

Он выдавил из себя слова, которые заставили ее остановиться и посмотреть на него в темноте. Потом он спросил:

— Кто же вам это сказал?

— Все говорят…

— Они не правы! То, что вам приятно, когда я к вам прикасаюсь, объясняется лишь тем, что так устроено женское тело, и мужское тоже. Это самый большой дар, который один человек может преподнести другому. Это единственное вознаграждение нам за то, что мы родились. С вами было бы не все в порядке, если вы не были способны чувствовать.

— Тогда почему…

— Почему так говорят? Невежество и глупость. А может быть, это очень удобно для охваченных опасениями отцов и эгоистичных мужей, которые, заметьте, не стесняются, когда это касается их собственных удовольствий.

— О, но…

— Вы такая, какой сделал вас Господь Бог. Разве может быть что-то не так?

Он говорил с такой убежденностью, что казалось, все так, как нужно. Постепенно она успокоилась настолько, что даже начала чувствовать некоторую обиду за то, что ее так уверенно зачислили в число невежественных людей, хоть он и не имел это в виду. Несколько резко она спросила:

— А вы откуда все это так хорошо знаете?

— Во время войны я повстречался с одной милой вдовой. Я был в разведке, линия фронта передвинулась, и я застрял на вражеской территории. Три недели эта дама прятала меня в своем амбаре. Когда мы встретились, я был таким зеленым, как арбуз в мае, но когда мы расставались, я был уже довольно зрелым.

— За три недели?

— Ну, я был слегка ранен в ногу. Она сказала, что мне необходимы упражнения. Если сейчас подумать, может, она была права.

В голосе его было, пожалуй, многовато вовсе неуместной веселости.

— Вы предрасположены к ранениям в ноги… В свою очередь это служит оправданием вашего любвеобилия. Как ваша рана?

— Какая?

— На ноге, где я попала в вас.

— Она давно зажила, — сказал он, потом поспешно добавил: — Хотя временами нога немеет, как сейчас.

— Я не верю ни одному слову, — Летти бросила на него взгляд, полный недоверия.

— И что? Вы не предлагаете мне упражнений? — Он потянулся, чтобы взять зажатую у Летти в кулаке нижнюю юбку, потом провел ладонью по округлости ее груди, слегка сжав ее, и прижался к ее бедру.

Глаза Летти расширились, когда она снова ощутила его возбуждение.

— Как, опять!

— Уверяю вас, это возможно.

— А может, это не так уж необходимо! — В голосе ее не было такой силы, какую она намеревалась ему придать. Очевидно, на нее подействовали его проповеди. Она хотела быть несчастной и преступной, но необходимость в этом пропала.

— Это вопрос спорный.

— Ваша нога…

— С ней все в порядке, но у меня есть и другая часть тела, которой не так хорошо. Неужели вы не чувствуете хоть немного потребность… созреть?

Летти закусила нижнюю губу, чтобы не дать ей растянуться в улыбке от его льстивого тона. Он склонился, коснулся своими губами ее губ, потом быстро провел языком вдоль впившихся в губу зубов. Она вздохнула и прошептала:

— Ну… может быть… немного.

На другом берегу реки Шипа ожидала оседланная лошадь. Летти не спрашивала, откуда она взялась, а он не объяснил. Она предпочла не думать о том, что он заранее спланировал, чем закончатся события этой ночи. Единственным объяснением было то, что он добрался до парома гораздо раньше ее и ему хватило времени переправить лошадь на другой берег.

Летти не сомневалась, что именно он был тем человеком, который проехал мимо нее по дороге, когда она пряталась в зарослях, сразу же после ночных всадников. И все же подготовиться встретить ее у парома он смог только тогда, если бы точно знал, что она собирается делать и что следует предпринять в ответ на ее действия. Не хотелось думать, что она так предсказуема, а он — так расчетлив. Все же точнее было бы сказать — полный решимости, а не расчетливый, полный решимости получить то, что ему принадлежало. Но ее и не очень беспокоило, как он выглядел с этой точки зрения.

Скача рядом с ним в ночи, Летти подумывала, что вполне возможно, тетушка Эм была права в отношении Шипа. Ничего из того, что она видела или что он сделал, не давало никакого повода подумать, что он — убийца. Должно быть, Генри ошибся, введенный в заблуждение косвенными уликами. Преступником, которого он искал, разгуливавшим по окрестностям убийцей был, очевидно, один или несколько из разбойников, о которых рассказывал Джонни, — человек, иногда прятавшийся под белой простыней, как Рыцари Белой Камелии, но также готовый броситься на свою жертву и среди бела дня, если добыча, например денежное содержание войск, казалась заслуживавшей того, чтобы рискнуть. Такое объяснение было разумным.

Оно было разумным, потому что Летти хотела этого. Ведь если Шип не проливал крови ее брата, то, значит, и она все делала правильно. Вот и все.

Летти взглянула на скакавшего рядом с ней высокого всадника. Если она и правда думает, что ее брат ошибался, ей надо попросить этого человека снять свой грим. Она не могла этого сделать. Была ли на то причина в Шипе либо в ней самой что-то было не так, она не знала. Но это было невозможно. Внутри она вся сгорала от любопытства, и все же… и все же… Раскрытие этой тайны могло привести к ужасной неловкости. Возможно даже, ее совесть потребует поставить в известность власти. А если она не сделает этого, то будет чувствовать ответственность за все, что с этого момента приписывают Шипу. Хотя, конечно, то, что она не решилась спросить, кто он, ничего не меняло.

Наконец, они подъехали к пруду Динка. Шип осадил лошадь. Летти остановилась рядом с ним.

— Вы так молчаливы, — проговорил он тихо. — Все еще чувствуете за собой вину?

Его способность читать ее мысли была поразительна, ведь он едва был с ней знаком.

— Я так устроена, ничего не могу поделать.

— Только не надо этим гордиться.

— Гордиться?

— Ставить себе в вину то, что творят другие люди, — точно такое же проявление высокомерия, как и заявление о своей высокой репутации.

— Мы несем ответственность за поступки других.

— Позвольте мне сказать откровенно, дорогая. Вы не несете никакой ответственности за то, что я сделал или сделаю в будущем.

— Но… если бы я могла остановить вас?