Гваделорка - Крапивин Владислав Петрович. Страница 64
А в квартире у деда было — хоть в футбол играй (хорошо, когда ты знаменитый профессор!). У Графа — свой кабинет, а еще — большущая спальня, столовая, соединенная с обширной кухней, и комната, где поселили Ваню. А самое главное — великанская библиотека. Здесь, кроме книжных шкафов и полок, важно располагались несколько диванов и кресел.
Библиотеку Ваня любил больше всех комнат. В ней было пространство. Он даже ночевал иногда именно здесь, а не в своей комнате. Выключал свет, устраивался на одном из диванов, слушал тиканье большущих настенных часов и скользил глазами по широкому, будто ледяной каток, паркету. Паркет отражал вечерние блики, а Ваня прикидывал: как можно было бы разместить на нем рельсы самого полного набора. Такого, который он видел однажды на выставке в «Детском мире»…
Эти воображаемые рельсы, насыпи, мосты и поезда были частью города Гваделорки. Который на острове Гваделорке…
Дед, конечно, не стал бы спорить против дороги. Он не спорил даже тогда, когда в библиотеку вваливалась вся «артемидовская» компания (вместе с Матубой). Так случалось несколько раз. Народ мог без препятствий разглядывать книги и сувениры, обсуждать, сидя на полу, разные события и строить догадки, спорить о Гваделупе и галдеть у Ваниного ноутбука, подключенного к Интернету. Тетя Лара иногда поглядывала косо, но ничего не говорила. Наверно, утешала себя тем, что все это — ненадолго.
Ох, совсем уже ненадолго…
А еще Ване нравились в библиотеке стекла. В стеклах была одна из стен. Высокие многостворчатые двери, выходившие на балкон, за ними окно балкона, похожего на великанский фонарь. Когда створки и двери были открыты и повернуты под разными углами, их сочетание напоминало многогранный кристалл. Он отражал в себе необычный город.
За окном, через двор, виден был кирпичный финансовый факультет с полукруглыми, как в средневековых домах, окнами. Над крышей поднимались несколько белых башен ближней церкви. Их подсвечивали прожектора, башни как бы вырастали из нездешнего пространства. Горели маковки и кресты. А неподалеку подымались другие башни — со шпилями и флюгерами — корабликами. Кораблики — это эмблемы города и университета. Позади башен громоздилось удивительное здание во много этажей. Построили его не очень давно, однако и оно казалось старинным — тоже башенки, балконы, террасы, галереи. Словно собрали в горстку целый городок…
И бывало, что среди башен висела полная луна. Большущая, похожая на пятнисто — белый воздушный шар…
Все это отражалось в путанице стеклянных граней, повторялось, дробилось. Вот уже полдесятка лун висят среди шпилей, двигаясь от кораблика к кораблику. А подсвеченные закатом облака превращаются в узоры калейдоскопа. А башен уже столько, что позавидовал бы и город Прага… И все это — город Гваделорка. Не придуманный в те минуты, когда Ваня смотрел на облака, и не тот, который обещала нарисовать Лика, а настоящий.
Ваня знает, что, если выйти во двор, справа, за спортплощадкой, начинается иной, тоже удивительный мир. Косые заборы в зарослях уличных трав, покосившиеся дома с резьбой и кружевными дымниками, ворота с коваными кольцами, откосы лога в темной шубе бурьяна и полыни, журчанье Туренки под мостами, пестрота цветов, у которых названия известны лишь местным бабкам…
И если окажешься на стыке нескольких улиц у лога, рядом с бревенчатыми двухэтажными домами и церковью Михаила Архангела, у выхода к насыпному мосту, — отсюда начинаются дороги, тропинки и деревянные тротуары, ведущие к друзьям. Направо и вперед — к Лорке. Направо и назад — ко двору Квакера с его обширным сеновалом. Назад и налево, через мост — на зеленый двор Чикишевых, где всегда Трубачи и Никель (а над мостом — слюдяные стрекозы и болотистый запах речки). Если же пойдешь совсем назад, то через три квартала — Лика и Тростик (а недалеко от них и Тим)…
Всего этого не видно сейчас, через стекла, с дивана. Однако видно луне (или дюжине лун). И Ваня смотрит на луну, как на сообщницу. Она — тоже часть Гваделорки…
Наверно, и Лорка смотрит. Ей с третьего этажа тоже видно луну и разноцветные облака…
Было бы чудесно, если бы не саднящее напоминание: «Этого скоро не будет…»
А что будет?
Ну да, он хорошо представляет свою московскую комнатку — привычную и вполне уютную. И старую знакомую мамину подругу тетю Жанну, которая будет его опекать, пока мама не вернется из — за океана. (А папа — он вообще неизвестно где, на каких гастролях.) Тетя Жанна — она не менее заботливая, чем тетя Лара. «Ванечка, ты уже сделал уроки? Не сиди долго у телевизора, это вредно для глаз…» И все будет хорошо. Дома и в школе… «Повилика, привет! Куда ездил?.. В Сибирь? Там, небось, холод?.. А я в Анталию… Да ну, скучища, каждый день только песок и море…»
А один раз Ваня не сумел представить и этого. В голове появилась только серая пустота. Вроде той, которая может появиться во вселенной, если что — то не так сработает в Большом адронном коллайдере. Он даже малость испугался. Не за вселенную, а за себя. Вспомнил какую — то фантастическую книжку, где герои умели предвидеть будущее. И если старались, но не видели ничего, кроме пустоты, значит — скоро крышка… А что, если самолет, на котором он полетит в Москву, возьмет — да и бабах…
Но страх был не сильным и коротким. Гораздо больше пугало прощание. Особенно с Лоркой…
Билеты были заказаны на двадцать шестое. И Ваня утешал себя, растягивая время: «Еще ведь не завтра. И даже не послезавтра…»
Но вот пришел день, когда уже «послезавтра».
И когда уже «завтра»…
Если про это «завтра» забыть, то снова день был как день.
С утра Ваня в одиночку прошелся по ближним улицам. Постоял на речном обрыве. Посмотрел, как горят купола и маковки белых церквей. Как важно движется вверх по течению прогулочный теплоход. (Они с Любовью Петровной и Лоркой однажды проехались на таком до села Верхний Бор и обратно). Отыскал глазами дома и краны Пристанского района, за которыми зеленел Загородный сад (тот, где бронзовые девочка и мальчик)…
Потом пошел к Лорке.
Они погуляли вдвоем и говорили о всяких пустяках — ни о чем важном. Потому что о всякой переписке, звонках и всем таком прочем было сказано заранее.
Затем пошли к Квакеру. Там собралась уже вся компания. Дни стояли все еще очень теплые, и Никель предложил искупаться (и с некоторым вызовом глянул на Трубачей: да, я самостоятельный!). Хорошая была мысль. Купанье — это лучше, чем сидеть просто так и вздыхать, повторяя то, что уже много раз сказано. Сбегали за велосипедами и покатили на старое место, к барже.
Вода была уже холодноватая, но все храбро прыгнули по разу с железной кормы, поплавали, побултыхались на отмели. Вылезли. Загорать на ветерке не хотелось. Вытерлись единственным (нашлось у Лики) полотенцем. Поехали обратно. Заглянули к Герману Ильичу, но его не оказалось дома.
И опять собрались на сеновале.
И как — то само собой получилось, что сели вокруг волшебного фонаря с фанерной стенкой и скважиной. Никто не стал вставлять в скважину ключ, хотя Квакер вертел его в руках. И Ваня не стал крутить стерженек с музыкой, только зазвенело тихонько в голове:
— Ну, чего, ребята… — неловко выговорил Квакер. — Надо ведь, наверно, что — то сказать Ивану… раз уж завтра ему в дорогу…
— Жалко, — выдохнул Тростик. И, пожалуй, этим было сказано все. Но не кончать же напутственную речь таким словом.
— Жалко, — согласился Квакер. — Но что делать… Зато мы открыли «Артемиду». И все, что с ней было. Благодаря Ивану…
— Да, — важно подтвердил Бруклин. — Можно сказать, что Ваня превратил для нас воображаемые события в реальность. Ничего не было — и вдруг…
— Как это ничего не было! — возмутился Андрюшка Чикишев. — Все было!
— Да. И бриг, и приключения. И… те ребята, — подтвердил Никель.