Книга теней - Уэст Жаклин. Страница 12

Женщина из портрета сидела за маленьким столиком, накрытым скатертью, и наливала в чашку чай из узорного серебряного чайничка.

– Прошу, присоединяйся, – пригласила она, указывая на обитый тканью стул.

Олив высвободилась из объятий диванных подушек и подошла к столику.

– Тебе с сахаром?

– Да, спасибо, – ответила она.

Женщина бросила кусочек в чашку и протянула Олив через стол. Девочка попыталась элегантно ее принять, но руки отказались сотрудничать. Изящное блюдечко выскользнуло из ее пальцев, стукнулось о столик и с тонким «звяк» раскололось надвое.

Олив в страхе зажмурилась, жалея, что не может просто раствориться в воздухе. Она уже столько раз об этом мечтала, но до сих пор ее желание так ни разу и не сбылось.

– Простите, – прошептала девочка.

Хозяйка комнаты улыбнулась.

– Не беспокойся. Здесь все всегда остается по-прежнему. Смотри. – И она указала на фарфоровые осколки.

Олив опустила взгляд. Две половинки блюдца притянулись друг к другу, будто магниты. Девочка очень-очень осторожно подняла блюдечко и перевернула. На эмали даже следа не осталось.

– Я так рада, что ты зашла, – сказала женщина, поднимая собственную чашку. – У меня целую вечность не было гостей.

Олив оглянулась вокруг; щеки ее потихоньку перестали гореть.

– Эта комната кажется мне знакомой, – призналась она.

– И правильно, – кивнула женщина. – Она на первом этаже этого самого дома.

Внезапно Олив поняла, что узнает форму камина, встроенные книжные полки, резные деревянные панели двери. Женщина тоже казалась странно знакомой – но не только потому, что Олив так часто разглядывала ее портрет, а потому, что она напоминала воспитательниц в детском саду при ее старой школе. Они говорили и двигались так же неторопливо и мягко, отчего девочке все время казалось, что это не по-настоящему.

– Я выросла в этом доме – очень много лет назад. – Женщина тихонько рассмеялась. – Он принадлежал моему отцу, а еще раньше – его отцу. Но наверняка здесь многое изменилось с тех пор, как я была ребенком.

– Наверно. Все теперь не так выглядит. – Олив глотнула чаю, а потом бухнула в чашку еще четыре или пять кусочков сахару.

– Быть может, расскажешь мне что-нибудь о себе? – попросила женщина, очень мило улыбнувшись.

Олив прочистила горло и начала заученную речь.

– Меня зовут Олив Данвуди. Мне одиннадцать лет. Мои родители – Алек и Алиса Данвуди. Мы переехали сюда пару недель назад.

– И как тебе дом?

– Он немножко… странный, – сказала Олив, надеясь, что это не прозвучало невежливо.

– Наверное, в каком-то смысле так оно и есть. У большинства старых домов найдется пара-тройка тайн. – Женщина поправила нитку жемчуга на шее и сделала глоток чаю. – Что ж, Олив, меня зовут Аннабелль. И ты можешь навещать меня, когда пожелаешь.

– Правда? – спросила Олив, внутренне размышляя, можно ли положить в чашку больше десяти кусков сахара и при этом не показаться чокнутой. – Люди в остальных картинах боялись, что у них из-за меня будут неприятности. Сказали, за ними кто-то следит.

– А, это! – Аннабелль помешала чай крохотной ложечкой. – Об этом тебе беспокоиться нечего. – Она наклонилась поближе к Олив и продолжила уже тише: – Не хочу показаться грубой, но некоторые… люди в этом доме любят раздувать из мухи слона. Будто кошки, испугавшиеся собственного хвоста. Нельзя слушать все, что они тебе говорят. – Женщина накрыла ладонь Олив своей холодной ладонью. – Можешь мне поверить.

Потом хозяйка комнаты поднялась, отряхивая с колен воображаемые крошки.

– Я очень надеюсь, что ты меня еще навестишь, Олив.

Она протянула ледяную руку, и Олив ее пожала.

– Осторожней на выходе, – предупредила женщина. – Не ударься головой о комод.

– До свидания. Спасибо за чай, – сказала Олив, залезая на диван.

Она улыбнулась Аннабелль в ответ, вылезла из рамы и ударилась головой о комод.

11

Олив вышла из сиреневой комнаты, неторопливо прошла по коридору мимо картин с каменистым холмом и вазой со странными фруктами и остановилась перед изображением Линден-стрит. В окнах далеких домов не горел свет, и все то же беззвездное небо нависало над ними и душило, укутывая, будто тяжелое черное одеяло.

Накручивая на палец прядь волос, Олив всмотрелась в улицу. Она попыталась представить себе, каково это – жить в картине, как живут Аннабелль и Мортон. Скучно, это уж без сомнения. Наверное, примерно так же скучно, как болеть – когда лежишь на диване и двинуться не можешь, а все вокруг суетятся. Вообще-то Олив нравилось болеть, потому что можно было не ходить в школу, а целый день читать и рисовать. Но ей подумалось, что если болеть очень долго, то, наверное, станешь раздражительной и нетерпеливой. Она представила себе долгие годы скуки, и сердце кольнуло от жалости к Мортону, хотя разговаривать с ним было примерно так же приятно, как вытаскивать репей из волос.

Может, все же забраться в нарисованную Линден-стрит? Что такого страшного может произойти? Впрочем, самое страшное – это застрять в картине и остаться там навсегда. Олив нервно прикусила кончик пряди. Только представить – оказаться в компании Мортона на веки вечные! Но если не терять очки и не оставаться надолго, все будет хорошо. Горацио сам так сказал.

Горацио. От одной мысли об огромном рыжем коте у Олив начала закипать кровь. Сначала скармливал ей жалкие обрывки информации, раздавал приказы направо и налево, отказывался отвечать на простой вопрос, а потом исчез неизвестно на сколько! Что ж, если Горацио не собирается ей помогать, ей придется докопаться до ответов самостоятельно. К тому же разве Аннабелль не сказала ей, что бояться нечего.

Олив наконец отпустила пожеванную влажную прядь. Будь она Мортоном, чего бы ей хотелось? Выбраться из картины, конечно. А еще – знать, что о ней не позабыли окончательно. Олив закрыла глаза и попыталась представить себе круглое, бледное лицо мальчишки, но все время мешали воспоминания о том, как он хмурился, и его обидные слова. Наверно, он ей вовсе и не обрадуется. Но, может, все-таки обрадуется немножко, если принести ему подарок.

Олив покопалась в ящиках и коробках. Там было полно вещей, которые ей отдавать не хотелось, и особенно Мортону, но много нашлось и такого, без чего она смогла бы прожить: подарки, присланные дальними родственниками, или утешительные призы, которые ей выдавали на школьных праздниках, когда у нее не получалось попасть дротиком даже в один воздушный шарик.

Набив карманы, Олив вышла в коридор и осторожно огляделась по сторонам. Родители находились внизу; слышно было, как внизу в кухонной раковине льется вода, а по радио о чем-то негромко вещает диктор новостной передачи. Олив надела очки, взялась за раму и вылезла в туманное поле, тянувшееся до самой нарисованной Линден-стрит.

Очутившись в картине, девочка подождала, пока глаза привыкнут. Даже темноватый коридор по сравнению со здешним сумеречным полумраком казался ярко освещенным. А потом она пустилась бежать, словно ножницами разрезая туман, который тут же снова смыкался у нее за спиной.

Мортона девочка заметила еще издалека. Он по-прежнему был одет в ночную сорочку, что Олив показалось немножко забавным. Она почему-то ожидала, что он сменит ее на что-нибудь другое. Но, само собой, остальное тоже не поменялось. Вечер на Линден-стрит был все таким же безветренным и пасмурным, а лица, которые подглядывали за ней из темных окон, исчезали, стоило только обернуться.

Мортон ее тоже заметил. Увидев, как Олив бежит по улице, он замер, вытянув шею в ее сторону. А потом, убедившись, что она правда спешит к нему, повернулся к ней спиной и нарочито безразлично пожал плечами.

Олив сбросила темп и перешла на шаг. Раз Мортон собирается делать вид, что совсем ей не рад, то она тоже притворится, что не рада его видеть. Она и не рада. Вот и нет . А то, что в груди сейчас легонько ухнуло – это просто облегчение от того, что с ним все в порядке.