«В моей смерти прошу винить Клаву К.» - Львовский Михаил Григорьевич. Страница 8

— Какой?

— Шоколадный.

— Давай! — согласился я нехотя, а потом, когда жевал этот торт, дошёл до того, что спросил своего младшего брата-первоклассника, из за которого давился когда-то манной кашей: — Как ты думаешь, у меня есть свои вкусы и взгляды?

На чердаке Дворца пионеров было полутемно. Когда все члены «Клуба старшеклассников» с граблями, лопатами и мётлами шли к железной лесенке, чтобы выбраться на плоскую крышу, которую директор поручил нам привести в порядок, Серёжа начал канючить:

— Клава, а помнишь, как мы в пятом классе…

— Опять? Мне надоели твои «а помнишь»! Сколько можно?!

Чердак был забит всяким хламом. Поломанные параллельные брусья, спортивные маты с отодранными заплатами. Особенно грустно смотреть на старые транспаранты: «С новым годом!», «Да здравствует пионерское лето!» или, например, на огромный макет кукурузы с надписью «Чудесница». У меня и так было неважное настроение, а тут совсем испортилось.

— Да ты посмотри, что я нашёл! — сказал Сергей. — Это же твои крылья! Ты изображала бабочку-капустницу, помнишь? У нас была инсценировка про борьбу с сельхозвредителями — новая руководительница хора сочинила. Я там ещё пел: «А я старый сорняк, от меня скот дохнет всяк». А ты…

Я посмотрела — действительно мои крылья. Мама мне их здорово соорудила.

— Ну и что? — спросила я.

— Красиво, — сказал Сергей.

— Вообще чтобы я больше не слышала «А ты помнишь?». — Я зашвырнула свои крылья куда подальше. — Меня тошнит от этих слов. Понял?

— А ты не говори «опять», — ответил Сергей. — Меня как раз от этого слова в дрожь бросает.

Вот так мы с ним тогда поговорили.

На плоской крыше под ярким солнцем у меня настроение немного исправилось, и я включилась в работу. Мы с Туськой, то есть с Таней, сгребали прошлогодние и позапрошлогодние листья в кучи, а мальчишки подходили с носилками и куда-то эти листья уволакивали. Гул голосов, смех, визг — всё, как полагается в таких случаях. И вдруг — тишина. Смотрю на Таню. Она бледная как мел, и глаза в одну точку. Обернулась, и у самой душа в пятки ушла. Плоская крыша огорожена перилами из чугунных труб. И вот на одной из них Серёжа жмёт стойку. А Дворец пионеров четырёхэтажный. Все молчат, подойти боятся, как к лунатику. На фоне синего неба он ничего выглядел. Вообще-то на турнике для Серёжи это пустяк. Полная гарантия. Но тут — четвёртый этаж. Вижу, ноги пошли в сторону. Это значит, он хочет на одной руке остаться. А рука дрожит. На турнике у него такого не бывает. Но ноги чётко вместе. И тут откуда ни возьмись Лаврик. Схватил Серёжу за пояс и швырнул на позапрошлогодние листья. Сразу — гвалт. Серёжка поднимается. А Лаврик — бац ему грязной рукой по щеке! Наверно, из-за нервного напряжения. Для него всё это тоже небось непросто было.

Тишина.

— Что это ты, Лавр? — спрашивает Серёжка. — Щёку, между прочим, не вытер.

— Подстраховал, — отвечает Лаврик спокойным голосом. — На всякий случай.

— А к лицу грязными руками притрагиваться негигиенично. У тебя папа доктор, должен знать.

— Я папу пожалел. У него и так забот много. Представляешь, как обидно время тратить на тех, кто сам себя гробит.

— Ладно. Я всё-таки отниму у твоего папы полчасика. Девочки, подержите часы.

Мгновенно все девчонки, кроме Туси и меня, протянули руки.

Серёжка посмотрел на меня, усмехнулся и отдал свои часы первой попавшейся.

Лаврик снял очки.

Ни одна руки не протянула. Тогда я сделала благородный жест. Мне ведь на всех наплевать.

Но Лаврик мне очки не отдал, а положил их аккуратненько на кирпич. Я так и осталась с протянутой рукой как дура.

«Ну, я тебе припомню», — подумала я.

Серёжка принял боксёрскую стойку.

— Учти, — говорит Лаврик, — я с тобой драться не буду, — и стоит руки по швам.

— Смажу раз — никуда не денешься, — отвечает Сергей и уже начинает скакать вокруг Лаврика; тот не шелохнётся.

Сергей видит такое дело и эдак небрежно выдаёт прямой в челюсть. С поворотом корпуса.

Но не тут-то было. Неуловимый «нырок» — и челюсть Лаврика на сантиметр от Серёжкиного кулака.

Все засмеялись.

Вторая атака — тот же результат.

Опять смех.

— Ты почему со мной драться не хочешь? — спрашивает Сергей, чтобы не так смешно было: мол, если бы драка, может, я бы уже и попал куда надо.

Лаврик говорит:

— Потому что ты мне нравишься. Я тебя уважаю.

Серёжка опять вокруг Лаврика заскакал.

— Поэтому и ходишь в «Клуб старшеклассников»? Раньше я что-то тебя во Дворце не видел ни разу.

— Поэтому и хожу.

— Сейчас ты меня ещё больше зауважаешь, — сказал Сергей, сделал финт левой, а когда хотел ударить правой, наткнулся на кулак Лаврика и схватился за скулу.

— Прости, Серёжа, я нечаянно, — сказал Лаврик. — Рефлекс.

Серёжа сплюнул кровью и только хотел ещё раз броситься на Лаврика, как раздался голос директора Дворца пионеров:

— Что тут у вас происходит?

Заминка произошла небольшая. Мы ко всяким неожиданностям привыкли, а на такой случай проверенный способ есть.

— Лавров новые приёмы показывает! — зашумели девочки. — Давай, Серёжа, продемонстрируй Дмитрию Александровичу. — И у всех глаза ясные. Сколько ни вглядывайтесь, товарищ директор, ничего в них, кроме святой невинности, не найдёте!

Дмитрий Александрович долго вглядывался. А Серёжка за их спинами ещё раз плюнул кровью.

В комнате «Клуба старшеклассников», кроме макета бригантины, радиолы и портрета Маяковского, есть рояль.

Наша великолепная четвёрка (так нас теперь стали величать) задержалась после уборки крыши возле этого рояля. Казалось бы, разбежаться надо куда глаза глядят, но нет, что-то тянет друг к другу, требуется выяснить отношения. Я сижу клавиши перебираю, Клава смотрит на меня, облокотившись на крышку рояля, а Лаврик и Сергей у окна.

— Открой рот! — говорит Лаврик Сергею.

— Зачем? Я уже отплевался.

— Посмотрю, что там у тебя.

— Всё цело.

— Тебе трудно рот открыть?

— Пожалуйста. А-а! Нравится?

— Значит, это ты моей кровью плевался, — говорит Лаврик и показывает окровавленный кулак. — Надо рот закрытым держать. — И начал кулак заматывать платком.

— Лавр, ты почему на крыше мне очки не отдал? — спрашивает Клава, не оборачиваясь.

— Потому что ты друга предаёшь. — Это он как бы между прочим. Платком занят.

— Когда?

— Всю дорогу.

— А если он мне надоел?

Я даже клавиши перебирать перестала.

— А это, — говорит Лаврик, — называется подлостью.

— Я должна благородно скрывать? — спрашивает Клава.

— Слушай, Лавр! — начал вскипать Серёжка. — Ты Клаву не знаешь, а у нас свои счёты. Лучше не лезь, потому что опять получится глупость. Она такая стала после того, как познакомилась с тобой. Вот в чём дело.

— Вы оба для меня — пустое место, — говорит Клава.

— А нас уже стали называть «великолепной четвёркой», — мечтательно почти пропела я.

— Клава, насколько мне известно, женское имя, — говорит Лавр. — Так вот тебе его по ошибке дали.

— А кто же я по-твоему? — удивилась Клава.

— Серёжка из-за тебя на крыше дурака валял. Ты не слепая и всё понимала. Так? И если бы у тебя было женское начало…

— Я его об этом не просила, — перебила Лаврика Клава. — И вообще он мне всю жизнь подарки делал, а они мне оказались до лампочки.

— Лавр, перестань, я тебя прошу, — взмолился Сергей.

— Ладно. Разбирайтесь сами. Тоже мне Кармен нашлась!

Я тихонько, одним пальцем, куплеты тореадора выстукиваю, так, для смеха.

— Вот именно, — говорит Лавр, — «смелее в бой, чёрный глазок, и ждёт тебя любовь». Устарело.

— До чего же мне скучно с вами, — заявила Клава. — Скучные вы люди. Все! И наш «Клуб старшеклассников» под названием «Бригантина», и наша школа, и весь наш город, и…

— Весь мир, — добавил Лавр.

— Если хочешь, да… Таня, перестань барабанить, всё равно у меня слуха нет. Я не оценю.