Семейное счастье - Вигдорова Фрида Абрамовна. Страница 47

Они подходили к дому.

— Скажи, — останавливаясь, сказала Саша, — ты пришел потому, что уезжаешь завтра в Коканд? Ты хотел, чтоб мы побыли вместе?

— Я не уезжаю, Сашенька. Я сговорился с Рашидовым, он едет вместо меня.

— Что случилось? — спросила она с тревогой.

— Сашенька… Я пришел потому… потому, что Аня опять слегла.

— Пошли мы с ней в магазин, — рассказывала Анисья Матвеевна, — поставила я ее в уголок, от людей подальше, говорю: "Постой маленько, рис дают". Очередь не большая, но не сказать, что маленькая. Оглянулась — она на полу сидит. Да ты что, говорю, сдурела? А она голову свесила и молчит. Даю леденец — не берет. Я ее в охапку, а она: "Тетя Анися, лечь, лечь хочу". Ну, уж если ребенок сам — лечь, ну, думаю, плохо. И впрямь… Уложила ее, а она вроде задремала, слова не говорит. Только стонет. Я ей: головушка, говорю, болит? А она одними глазами показывает: нет, мол, не болит. Ну, Димитрий поставил градусник — глядим, тридцать девять. Он туда-сюда, докторшу позвал, она говорит: воспаление легких. Ну, он вечера дождался и за тобой побег… Ну, чего ты? Чего ты? Это, матушка моя, если всякий раз из-за каждой дитячей болезни так с лица спадать, это, знаешь, никаких сил не хватит….Они дежурили возле Ани по очереди. Митя — днем, Саша — ночью, не оставляя ее ни на минуту. А она словно уходила и уходила от них. Ничего не было такого, что могло се тронуть или обрадовать, вызвать улыбку. Она как будто их и не слышала.

— Хочешь, я тебе почитаю? — спрашивал Митя.

— Почитай, — отвечала она безучастно.

— Аня, нынче наши взяли Киев. Держи флажок! Он расстилал на коленях карту и говорил:

— Ну, приколи сама!

Она послушно брала флажок и пыталась вколоть его, но слабые пальцы не слушались.

Не отдавая себе в том отчета, Митя и Саша предлагали Ане все, в чем отказывали прежде. Но сейчас ей ничего не было нужно. И только однажды, когда Митя посадил к ней на кровать Катю, она улыбнулась. Катя захлопала рукой по одеялу, сказала с натугой: "А я!"

Это слово Катя произнесла впервые. Аня благодарно улыбнулась, но почти тотчас прикрыла глаза и сказала:

— Убери ее!

— Что у тебя болит, Анюта?

— Ничего, — ответила Аня.

Анин лоб светился синевой. Уши казались большими, так исхудало лицо. Сквозь тонкую кожу на висках проступали синие жилки. Ее надо было кормить, выхаживать. Аня ела кротко, не в силах спорить, но есть ей теперь не хотелось.

…Была ночь. Митя сидел у стола, Саша у Аниной кровати.

Митя, ложись, — сказала Саша.

Нет! — ответил он, глядя в окно.

Аня дремала. Саша на минуту вышла на улицу, распрямила спину. Уже четвертые сутки она не спит. Сейчас она свалится и на час забудет все. Саша глотает ночной воздух, чувствует его свежий вкус. Воздух кажется ей упругим, как вода. "А что, если…" — думает она, — но нет, об этом нельзя думать — никогда, ни за что. Саша встряхивает головой. И, стараясь не скрипнуть дверью, возвращается в комнату. Ее встречают полуоткрытые Анины глаза. Саша наклоняется над ней, и вдруг Аня говорит тихо, почти неслышно, Саша скорее угадывает, чем слышит:

— Мама, а он меня любит.

Саша не понимает.

— Кто? — спрашивает она.

— Он! — отвечает Аня и скашивает глаза к столу, за которым сидит Митя. — Мама, он плакал. Я видела. Ему меня жалко!

Аня снова закрывает глаза. За столом сидит Митя. Губы его крепко сжаты. Он набивает трубку. Лицо у Мити спокойное, глаза сухие, только чуть покраснели веки.