Черный свет (сборник) - Мелентьев Виталий Григорьевич. Страница 56

— А вы, значит, не просто летите? Вы еще и учитесь?

— А ты по себе не знаешь?

— Ну так я думал… Это ж ваш язык, а вы наш, русский, не изучали.

— Чудак. А математику, а химию? А биологию и космогонию, а сотни других наук?

— А учителей где вы берете? Они к вам подлетают на скоростных ракетах? Прилетят, дадут урок и улетят? Ну конечно, оставив домашнее задание.

— Ты не смейся. Мы учимся так же, как учился и ты. Вся программа нашего школьного обучения записана на пленке. Включаем урок — и готов. Понял? Так что учителя нам не особенно нужны. Мы не маленькие и умеем заниматься сами.

— А… если не все понимаешь?

— Неужели ж мы вчетвером ничего не поймем? Ведь хоть один из нас да разберется. Поможет другим. А главное, пленку-то мы не перерабатываем в энергию, а храним. Не поймем — заново пропустим пленку.

— Ну, а если пленка плохая… непонятная?

— Тогда дадим сигнал на свою землю и оттуда пришлют консультацию. Кстати, мы здесь летим, а оттуда нам все время присылают поправки к программе.

— Это зачем же?

— А затем, что там, на Розовой земле, наука не стоит на месте. Каждый день рождается что-нибудь новое. А чем же мы хуже тех, кто учится в настоящих школах? Мы тоже должны знать все самое новое. Так вот мы и учимся. А могли бы и лучше. Могли бы…

Он сказал это так грустно, что Юрий тоже загрустил вместе с ним — как-никак, а полтора года они действительно теряют. Ведь это что получается — даже на такой, далеко шагнувшей вперед Розовой земле и то есть совершенно определенные недостатки. Эти недостатки настолько заметны, что даже он, обитатель Голубой земли, и то их замечает. Но тут память подсказала иное.

«У них плохо используется полтора года их жизни, а у нас на Земле по крайней мере три года».

«Это ж почему?» — мысленно спросил Юрий свою беспокойную память.

«А потому, что читать и считать ты, например, умел в пять лет, а потом до второго класса ты, в сущности, ничему новому не научился».

«Но…»

«При чем здесь «но»? — сказала беспокойная и строгая память. — «Но» здесь ни при чем. На Розовой земле теряют полтора года, да и то только космонавты, потому что при разгоне им и в самом деле трудно учиться — слишком сильна гравитация, а на нашей Голубой целых три. Так что «но» здесь ни при чем».

И Юрию пришлось согласиться. Он легонько вздохнул и задумался над тем, что на белом свете есть много правильных пословиц. Например, ну… как ее… Ну, где говорится о том, что в чужом глазу мы очень легко замечаем даже соринку, а вот в своем пусть торчит суковатое бревно, а мы будем считать, что все правильно и все очень замечательно.

Когда Юра собрался пофилософствовать на эту тему, кто-то требовательно ткнул его в ногу.

С трудом преодолевая все усиливающуюся гравитацию, Юрий приподнял голову и увидел возле своих ног верного Шарика.

Шарик всегда отличался очень умными и, как говорили все мальчишки на улице, человеческими глазами. А сейчас они были такими, что Юрий, несмотря на гравитацию, дернулся и приподнялся в своем кресле. Глаза у Шарика были не только умными, но еще и страдающими, растерянными, такими, что Юра сразу бросился на помощь своему товарищу.

Но помочь он не успел, потому что, когда он все-таки приподнялся в своем кресле-кровати и сел — от удивления у него опустились руки: Шарик был Шариком и в то же время он уже не был Шариком.

Он стал совсем другим. И не только потому, что у него необыкновенно поумнел и очеловечился взгляд, хотя и это было очень важно. Ведь если бы не огромный, свисающий набок язык, можно было бы ожидать, что собака вот-вот заговорит на человеческом языке. Но главное все-таки было в том, что Шарик необыкновенно вырос и вытянулся. На месте одного Шарика стало по крайней мере два.

Когда собака поняла, что от обалдевшего хозяина ждать помощи нечего, она горько усмехнулась и подобрала язык.

Несколько секунд вся морда Шарика, его уши и даже тело странно и непонятно дергались, морщились и передвигались. Доносились какие-то неясные, приглушенные звуки — клохтанье, повизгивание, хрипы. Потом все стихло. Шарик устало вывалил сухой язык и посмотрел на Юрку так, что он понял четвероногого друга.

«Хотел тебе все объяснить, Юрка, но ничего не получилось. Не умею. Понимаешь? Очень это обидно — не умею, и все тут».

И, не ожидая, пока Бойцов придет в себя, Шарик медленно повернулся и медленно, осторожно, словно на льду, стал передвигать лапы. Он не шел, а именно передвигал лапы — старательно и трудно.

Они подгибались и иногда подводили Шарика, разъезжались в стороны. Но Шарик упрямо подтягивал свои непослушные лапы и сосредоточенно вышагивал к приоткрытой двери.

В дверях он остановился и оглянулся. Взгляд у него опять был печальный и слегка растерянный. Потом на морде мелькнуло выражение усмешки. Как будто он хотел сказать:

«Видишь, брат, как все неладно получается. Прямо и не знаю, что делать. А ты не поможешь. Лежишь и молчишь».

Юрка действительно молчал, хотя и не лежал, а, скорее, сидел.

На прощанье Шарик пронзительно посмотрел на него, укоризненно покачал головой и скрылся за дверью: большой, длинный, странно… нет, не то что худой, а какой-то мосластый. Словно в нем костей было много больше, чем для него требовалось. И эти словно лишние кости выпирали из неопрятной, торчащей во все стороны шерсти.

Да, по всем приметам в глубину космического корабля поковылял Шарик, и в то же время это был уже совсем не тот Шарик… «Ведь он хотел… — подумал Юра, — хотел что-то сказать мне… объяснить, что с ним произошло, но у него ничего не получилось. А почему? Наверное, потому, что у него язык не такой, как у нас. Язык у него слишком уж длинный».

И Юрий, сам того не замечая, высунул свой язык и кончиком попробовал достать хотя бы до подбородка или до носа.

Измерения показали, что, по сравнению с собачьим языком, Юркин язык был короче, наверное, в два раза. А может быть, даже больше.

«А как ему хотелось что-то мне рассказать… Как хотелось! — опять подумал Юрка и поэтому не успел убрать язык. — Ведь это, наверное, такое мучение — понимать, что говорят другие, и ничего не уметь сказать. Надо что-то с ним делать…» — благородно решил Юрка и услышал недовольный голос Тэна:

— Ты что язык показываешь?

— Какой язык? — искренне удивился Юрка: он совсем забыл, что после опыта не успел убрать свой язык.

— Ну, если у тебя два языка, тогда, конечно… вопрос уместный.

— Я не показываю. Просто… просто я посмотрел на Шарика…

— Не оправдывайся, — поморщился Тэн, — Шарик здесь ни при чем. Ведь он пошел… — Тэн замялся, — ну ты сам понимаешь…

— Ничего я не понимаю, — обиделся Юрка. — Просто он пить хочет — вот и пошел.

— Не думаю… Во всяком случае, это ему не удастся.

— Почему?

— Для того чтобы отвернуть кран с водой, нужны руки, а у него, по-моему, нет рук.

— Он и зубами сумеет… Вы его просто плохо знаете. Это такой… такой… — с некоторой гордостью ответил Юрий и почему-то успокоился.

Ему и в самом деле показалось, что с Шариком не произошло ничего необыкновенного. Наверное, ему показалось, что собака так уж заметно изменилась.

Измениться, конечно, изменилась. Но в этом нет ничего удивительного: что ни говорите, а они находятся в космосе. И главное, с ними обоими происходят странные события. И науке еще не известно, как все такое и подобное влияет на собачий организм. Может быть, и сам Юрий изменился, только он еще не замечает этого. Вот когда изменения заметят другие, хотя бы голубые люди, тогда нужно бить тревогу, а пока следует молчать и наблюдать.

Чтобы успокоиться, Бойцов задал Тэну новый, довольно каверзный вопрос:

— Ладно. С Шариком понятно. Непонятно другое. Что вы будете делать после этого полета?

— Как — что? — искренне удивился Тэн. — Считай: лететь до намеченной солнечной системы около десяти лет. Значит, туда мы прилетим, когда нам будет около восемнадцати. Года два, а может быть, и три потребуется для обследования самой системы и ее ближайших космических окрестностей, на установление связей с соседней галактикой. Потом полет назад, на Розовую землю: он продлится лет семь… около восьми.