Бабочка на штанге (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 113

Но ещё страшнее было за Кранца. А он вскочил в седло и нажал на газ. Кто мог бы угадать в Кранце такую резвость?!

Кранец мчался по улицам, пугая кур и стреляя мотором. За ним неслись остальные. Кто на велосипедах, кто просто так. Пек ругался словами, которых раньше от него не слышали.

Раздался ещё один двойной удар: выстрел — разрыв. Кранцу вместе с мопедом упасть бы в бурьян, а он прибавил газу. Всем другим тоже упасть бы, а они поддали скорости. Однако сильно отстали…

Впрочем, крейсер больше не стрелял.

Кранец бросил мопед на краю пустыря. Когда к этому месту подоспели Пек и ребята, Кранец уже вёл Земфиру им навстречу. За спиной у него, угольно-чёрная в свете знойного солнца, оседала башня третьего разрыва. Было в этой картине что- то зловещее и героическое, как в кино «Бессмертные мстители».

— Убью, — жалобно сказал Пек (теперь уже точно «убью»).

Но убивать Кранца было не за что. Он снова совершил подвиг — никто не смог бы опровергнуть этот факт. Кранец тащил Земфиру на верёвке. Та с перепугу (дитя ещё!) упиралась и взлягивала. Кранец иногда заходил сзади и без лишней гуманности торопил бестолковую телку пипками…

Топка и Пиксель ухватили верёвку и стати помогать Кранцу. Славка и Галка принялись целовать Земфиру в морду и уговаривать. Та поняла наконец, что все хотят ей добра…

Когда вышли на Маячную, навстречу метнулась бабка Лександра. Он все видела издалека. Теперь она одной рукой обняла свою любимицу, а другой обхватила за шею Кранца.

— Фимочка, золотце ты моё!..

Кранец вырвался и пропыхтел:

— Пошли, ребята…

И всё было бы хорошо, но через полсотни шагов на пути встала тётушка Кранца — похожая на сухой ствол акации тётка Ганна. Вышла из калитки. Ухватила племянника за полосатые штаны.

— А ну стой, паразит!

— Чё я сделал-то!.. — привычно заголосил Кранец.

— А кто усвистал из дому и печку на огороде не загасил, как надо?!

— Сгорит он, что ли, твой огород?! Ай!..

«Ай» — потому что тётка Ганна отцепилась от штанов Кранца, но ухватила его за ухо. Так удобнее и привычнее.

— Я тебе покажу «сгорит»! Печка чуть не расплавилась! Новую где брать?! А ну, пошли, я тебе дома так ухи наверчу, будешь помнить до осени!..

— Пусти-и-и! Больно же!

— А для того и дерут, чтобы больно… — с удовольствием разъяснила тётка Ганна и за ухо поволокла Кранца к калитке. Второе ухо полоскало на ветру, как алый аварийный флаг.

Ребята возмущённо и сбивчиво закричали вслед. Громче и отчётливее всех прозвучал голос Матвейки Кудряша:

— Отпустите! Он же герой! Даже дважды герой!..

— А вот зараз будет трижды, — пообещала тётка, увлекая племянника в дом.

Сразу же из открытого окна донеслись визги и вопли:

— Пусти! Уй-я! Не крути! А-а-а!.. Я больше не буду! Тётечка, хватит!.. Ой, милая тётечка, прости!..

Матвейка выдернул из кармана рогатку. Не такую мощную, как у Икиры, но все же дальнобойную.

— Щас я сделаю ей звон, как на пожарном учении…

Рядом с открытым окном было другое, с прикрытыми створками. На него и нацелился Кудряш.

— Не надо, хуже будет, — испугалась круглая Галка.

— Не будет. Стекла зазвенят, тётка обкакается, Кранец сбежит…

Но Кранец сбежал до выстрела. Выскочил из открытого окна, погрозил ему кулаком и встал, прижимая уши к щекам. Галка и Славка подбежали, встали рядом утешать. Глаза у Кранца были мокрые. Подошёл Пек. Потрепал беднягу по белым от солнца вихрам:

— Древний мудрец Соломон говорил: «Все проходит…»

— Я ей дракончика подпущу в корыто… — всхлипнул Кранец.

Все одобрительно молчали. Рыбка-дракончик в корыте — правильная месть…

Слон, который опоздал к событиям и подошёл только теперь, сказал полные горькой правды слова. То ли свои, то ли из какой-то книжки:

— Даже герои беззащитны перед несправедливостью судьбы…

Эти слова Пек вставил в последний эпизод повести, которую закончил через две недели.

ЛЕТУЧАЯ ТЕНЬ

Приехал отец. Саблю он не привёз и был даже без формы, в своей потёртой куртке и джинсах. Ну и не надо никакой сабли! Главное, что вот он, под родной крышей…

Марко вспомнил младенческие годы, повис у отца на шее, потёрся щекой об отросшую щетинку. Согнул исцарапанные и побитые ноги, поболтал ими в воздухе.

— Я там каждый день про тебя думал, — сказал ему в ухо отец.

«Я про тебя тоже», — чуть не ответил Марко. Но Икира, который никогда не врал, словно глянул издалека лиловыми глазами: «Ведь не каждый…» И Марко сказал другое:

— Здесь было столько всего… всякого… Я тебе расскажу.

Сколько было «всякого», подробно изложил в повести «Неистребимое солнце» Никанор Кротов-Забуданский, он же Пекарь или Пек.

Он был талант — и по живости литературного стиля, и по быстроте написания. Прошло всего полмесяца после ухода крейсера, а повесть была уже готова.

Читали в хижине у Марко. Вернее читал Пек, а остальные слушали. На улицах посёлка и на берегах был солнцепёк. А здесь — прохладно, Потому что Марко отыскал на чердаке и с отцовской помощью починил большущий, похожий на корабельный винт, вентилятор. Жестяные лопасти гоняли по хижине ветер, он лохматил волосы и, кажется, досадовал, что нельзя трепать листы рукописи — «рукопись» пряталась в ноутбуке.

Народ слушал, приоткрыв рты. Лишь Марко привычно вытягивал губы в трубочку, и тогда Женя щелкала по ним пальцем: отвыкай от детской привычки.

В повести было про все, что случилось в этих местах весной и летом: и про крейсер, и про девочку Прыгалку, и про Володю, и про телескоп, и про обстрелы, и про ребячьи игры, и… про вечернюю грусть, которая иногда приходила к шестикласснику, вернувшемуся из столицы. Нет, Пек не написал про девочку Юнку прямо. Но было здесь загадочное письмо и похожая на холодный ветерок печаль… Женька опять щелкала брата по губам…

Встречались в повести и всякие размышления. То история о том, как в разных краях появились и стали очень важными для ребят джольчики (ольчики, оло, холо, оловяшки, нолики). То рассуждения о конструкциях воздушных змеев и сходстве их с парусными судами. То о понимании, что каждый человек всегда — частичка своей земли. То о параллельных мирах, из которых иногда приходят к нам полупрозрачные гости. То о природе удивительных земных существ, которые называются «девочки и мальчики» и в некоторых людях живут до старости. То о нарушениях в развитии Вселенной, заставляющих людей не строить, а воевать. То о свойствах солнечного света и тепле человеческих рук… Рассуждения были не длинными и вовсе не скучными. Они казались частью событий. А события то вытягивались в причудливую цепочку, то прыгали друг за дружкой, будто ступеньки спиральной лесенки. Пек объяснил, что это называется «сюжет».

Многое в сюжете было известно и знакомо. Но Пек рассказывал о событиях так, что все видели их по-новому. Словно через выпуклую линзу или разноцветные стекла: то апельсиновые, словно вечернее солнце или волосы незнакомой девочки; то бледно-зелёные, как лунное небо; то бирюзовые, как даль залива; то изумрудные, как пласты морской воды, сквозь которые легко разглядеть со скалы поросшие водорослями камни, полупрозрачных ленивых медуз, деловитых крабов, серебристых ставрид и снующих в подводной чаще морских коньков…

Все узнавали себя, друг друга и многих жителей посёлка. И никто не спорил. Пек про всех написал без обид. Лишь Кранец в конце чтения вдруг сказал:

— Неправильно это…

— Что неправильно? — испугался Пек.

— Не визжал я и не вопил «милая тётечка, прости, больше не буду!» Я орал «отцепись, ведьма, а то пожалеешь!» А потом лягнул её и выскочил в окно… И глаза не были мокрые…

Пек оглядел слушателей. Все помнили, как оно происходило на самом деле, и… все равно были на стороне Кранца.

И Пек признал:

— Да, здесь я увлёкся и допустил авторский ляп. Прошу прощения… Сейчас… Он тут же сделал поправки на экране ноутбука, и жалобные слезливые крики Кранца превратились в гневные угрозы.